Я твой государство шатал

Рецепт успешной революции от американского социолога

Скочпол Т. Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая / Пер. с англ. С. Моисеева, научный редактор перевода — Д. Карасев. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017

Недавно переведенная на русский язык книга Теды Скочпол — классический образец исторической социологии: это попытка понять фундаментальные «объекты» (общество, государство, прогресс и так далее) не через общие определения, а с опорой на исторические факты. Иными словами — построить социальную и политическую теорию из «кирпичиков» истории.

Скочпол, американский социолог мирного и золотого века этой дисциплины (1970–1980-е), пытается ответить на вопрос «что такое революция»? Она спорит с универсальными теориями, где это явление объясняется чуть ли не психологией (фрустрация, агрессия, политическое насилие), кризисом норм и ценностей в социальной системе или, по Марксу, противоречием между производительными силами и производственными отношениями. Еще большую неприязнь Скочпол вызывает «волюнтаристский» взгляд: что революцию творят недовольные массы, героические индивиды или мобилизованные (партией) классы, защищающие свои интересы. Нет: «революции не делают, революции приходят». Для автора важна структурная перспектива: «делать акцент на объективных отношениях и конфликтах между занимающими разные позиции группами и странами, а не на интересах, взглядах или идеологиях тех или иных революционных акторов».

Исходя из структурной перспективы, нельзя рассматривать одно общество (страну) в изоляции от других стран, международного экономического порядка и его глобальной иерархии. А дальше идет очень важный для Скочпол тезис о потенциальной автономии государства. Последнее — это не только орудие принуждения, инструмент правящих классов или «приз», который стремятся захватить различные группировки; государство обладает собственной логикой, структурой и интересами, автономными от интересов других групп и классов.

Наконец, Скочпол пытается проплыть между Сциллой универсальных определений революции и Харибдой бесконечного числа конкретных явлений, преодолеть разрыв в коммуникации между историками и социальными теоретиками с помощью сравнительно-исторического анализа. Ее цель — «установить обоснованные связи потенциальных причин с явлениями», найти «общие паттерны причин и следствий», не скрывающие при этом специфику каждой революции. Конечно, замысел Скочпол сейчас видится как очередная утопическая попытка перенести ценности естественных наук (возможность выявлять причинно-следственные связи и делать адекватные прогнозы) на историю с ее описательностью, потенциальной бесконечностью причин и факторов, стоящих за каждым событием. Возможно ли предсказать чудо (каждая успешная революция, особенно социальная, это чудо)? Не знаю. В любом случае, к этой цели Скочпол едва ли подбирается, ограничиваясь, по сути, макротипологией: три положительных примера социальной революции (Франция —1789, Россия — 1917, Китай — 1911–1949) и два отрицательных — Япония и Пруссия.

Революции, по Скочпол, начинаются с кризиса государства, причем приходит этот кризис не изнутри, а исключительно вследствие давления извне: экономического или военного со стороны других стран (Великобритании для Франции, мировой войны для России, империалистических держав для Китая). Ослабление аппарата и бюджетный дефицит государство пытается исправить, облагая новыми налогами элиту и крестьян. Дальше все зависело от двух факторов: интеграции высших классов в аппарат управления (и способности противостоять неприятным для них реформам) и производительности сельского хозяйства. Когда давление других стран невелико, аристократия не держит в руках госаппарат, а крестьяне не помирают с голоду, государству удается провести реформы сверху и преодолеть кризис (как в Пруссии начала XIX века, России 1860-х и 1905 года, а также Японии времен реставрации Мэйдзи). В противном случае кризис управления приводит к конфликту внутри правящих групп, перевороту и коллапсу государства.

Однако для социальной революции этого недостаточно. Начинается второй акт — массовые крестьянские восстания. Их успех, опять же, зависит от двух структурных условий: общинной самоорганизации крестьян и степени экономической и политической власти помещиков на региональном уровне. Во Франции и России первые были достаточно сильны, а вторые — далеки от «земли», чтобы мощные восстания смели власть земельной аристократии. В Китае же крестьянам пришлось дожидаться 1940-х, пока коммунистическая власть не отняло землю (и жизнь) у помещиков.

А дальше начинается, наверное, самое спорное рассуждение Скочпол. Каков результат успешной социальной революции? «Государство более крупное, более централизованное, бюрократическое… чем при Старом порядке». Во Франции оно не контролируется партией, способствует внутренней стабильности и военной экспансии; в России это «партийное государство, иерархическое, авторитарное и построенное на насилии», в Китае — тоже партийное, но более эгалитарное и «мобилизующее массы». Некоторая идеализация маоистского режима и сгущение красок в описании большевистского еще простительна, но невнимание к множеству «горизонтальных» революционных сдвигов на уровне общества несколько удивляет.

Важнее другое — левых политиков и мыслителей революции прошлого (Англия, США, Франция, СССР, Китай…) вдохновляли и давали надежду, но для Скочпол это мрачные предостережения: революции заканчиваются усилением «власти». Автор как будто надеется на постепенную мирную революцию, вытекающую из «нереформистских реформ, которые проводятся массовыми политическими движениями, борющимися за демократизацию всех основных институтов: от экономики до… армии и государственной службы», причем в условиях мира между народами — но эта картина противоречит ее же собственной теории революций, оставаясь прекраснодушной мечтой.

Впрочем, упор на государство как исток и итог революции можно понять. Критическое острие проекта Скочпол было направлено на склонность американской социологии и политологии 1950–1970-х годов «не замечать» государство, считать его лишь производным, орудием общества. «Рынок», «гражданское общество», «разделение труда» представлялись более влиятельными силами, чем государственные институты. Возможно, это было связано с отторжением «ужасов» нацистского и советского режима и последующим изобретением понятия «тоталитаризм», жупелом контролирующего все сферы жизни государства.

«Тоталитаризму» противопоставлялась «демократия» как идеал самостоятельно определяющих свою жизнь граждан, и этот контраст отчасти виновен в слепоте американских интеллектуалов к автономии и работе государства — слепоте, которую одной из первой попыталась излечить Скочпол (можно еще вспомнить ее программную статью «Возвращая государство: аналитические стратегии в современных исследованиях»).

Конечно, государствоцентричная оптика Скочпол не безупречна. Издержки ее модели — в утверждении «верхушечных» процессов (войн между странами и конфликтов среди правящих элит) как основных движущих сил революции. То есть, массовые движения снизу имеют шансы на успех только при условии кризиса сверху, слома государственных структур. Даже в позднейшей работе, посвященной крестьянским движениям, она подчеркивает, что восстания в сельской местности не превращаются в революцию — наоборот, хорошо организованные революционеры берут под контроль сельскую местность с помощью захваченного ими репрессивного аппарата государства (как во время продразверстки). Более того, Скочпол вообще не признавала за крестьянами способности создать новые общественные структуры, экономические отношения или политическую программу: крестьяне-де могут только выгнать помещиков и захватить их землю. За такое отношение к крестьянам исследовательницу критиковали — в частности, специалисты по революционным движениям в Латинской Америке, приводя в качестве контрпримера «низовую» колумбийскую повстанческую группировку ФАРК.

Любопытно, что критика работ Скочпол была связана не столько с достоинствами и недостатками ее подхода, сколько с общими сдвигами в иерархии социальных наук на Западе: от господства «большой тройки» (политология, социология, экономика) к более бунтарским по духу антропологии, культуральным и гендерным исследованиям. От объяснения социального порядка — к описанию тех, кто ломает этот порядок, или, если выразиться совсем афористично, от структур к действующим лицам. Сначала сама Скочпол критиковала структурно-функционалистские объяснения революции за абстрактность, схематизм и психологизм, предлагая лечить эти болезни инъекцией исторической социологии, но потом уже следующее поколение исследователей песочило ее за отрицание роли личностей в истории. «Реакция народа на структурные условия показывается чем-то несущественным; те, кто творит революцию — блистательно отсутствуют [в книге]. Отказ учитывать усилия и намерения людей предполагает, что структурные условия полностью диктуют границы того, что способны сделать люди», — писал один из ее критиков, Эрик Селбин.

Что Скочпол дает нам в России сегодня? Для осмысления или подготовки революционной ситуации — не очень много. Разве только напоминает, что новые силы могут взять власть благодаря разброду и шатаниям в рядах старых элит, а еще хорошо бы на фоне затяжной войны — в общем, отличный вывод для сторонников теории цветных революций и враждебного Запада, который подкупает слабые духом маргинальные элиты. Зато эта книга показывает школу мысли, которую хорошо бы перенять у Гарварда: не выбирать себе одну философию или авторитетное направление, а ворочать и комбинировать множество теорий разного уровня, свободно разговаривая с ними и составляя свой взгляд на реальность.