Высвобождение глаза

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Густав Теодор Фехнер. Сравнительная анатомия ангелов. М.: Носорог, 2025. Перевод с немецкого Артёма Морозова. Содержание

Людям, черпающим представление о науке из популярных источников, ангеловедение кажется дисциплиной смехотворной. «Да что там изучать, — скажет некий позитивист, — сколько ангелов уместится на кончике иглы?»

И не заметит, как в его позитивную речь прокрался тезис протестантской пропаганды XVII столетия, ведь именно этим пародийным вопросом третировали католиков сочинители-реформаты, не разделявшие оптимизма католического рационального богословия: дескать, вещи невидимые — не нашего ума, и если в Писании ничего определенного об ангелоемкости игл не сказано, то и мудрствовать тут не надо. Sola fide Лютера сильно сократила объем невидимого, доступного для рационального познания. 

Мы вспомнили споры католиков и протестантов вовсе не для того, чтобы обвинить бедного позитивиста в скрытой теологической мотивации, — замечателен сам факт перераспределения невидимого. Любая теория предполагает предшествующее ей соотношение между зримым и незримым, каковое, оказывается, — величина динамическая. Так, в XVII веке, ко времени появления вопроса об ангелах и иглах, объем невидимого резко сокращается, а средства его учета и регистрации вроде схоластической философии теряют силу. Не из этой ли тоски по невидимому рождается свойственная Новому времени любовь к различным оптическим протезам вроде микроскопов и телескопов?

На такие вопросы должна отвечать какая-то особая наука о невидимом на манер археологии знания Фуко: если невидимое движется своими приливами и отливами, то оно с необходимостью оставляет высохшие русла и литоральные отложения, наплывшие при перемене береговых линий. 

Как и у всякой порядочной науки, у нашей истории невидимого должны быть вспомогательные дисциплины, и ангелология будет в их ряду далеко не последней — ведь именно ангелы стоят на той самой динамической границе зримого, которую мы и хотим регистрировать: покажи мне своего ангела, и я скажу, какое у тебя невидимое, как оно задает параметры твоего мира и познавательного аппарата. 

Не дожидаясь фундаментальных открытий и прорывных исследований в этой молодой области, можно уже сейчас заключить, что история невидимого — вовсе не линейный процесс, движущийся от изобилия к оскудению и истончению; скорее речь идет о сложных циклических движениях со своими внезапными вымираниями и кембрийскими взрывами.

Психофизиолог Густав Теодор Фехнер, один из пионеров в области исследования проблемы связи физических стимулов и психических реакций, полимат, а по совместительству мистик, натурфилософ и автор небольшой брошюры «Сравнительная анатомия ангелов», переведенной Артемом Морозовым и выпущенной в издательстве «Носорог», — фигура, которая стоит на границе двух больших режимов невидимого.

Фехнер родился в 1801 году в Саксонии в семье прогрессивного и эксцентричного протестантского пастора. Отец Фехнера был фигурой лоренс-стерновской: поклонник просвещения, он первым в своей области установил громоотвод на крыше кирхи, как садовник-любитель пропагандировал фрукты, привил своих детей от оспы и вопиющим образом не носил парик на службах. Интерес к чудесам природы вовсе не убавил его благочестия, которое он передавал детям: как сообщают биографы, в возрасте трех лет Густав Теодор говорил на латыни так же свободно, как и на немецком языке. 

Эта странная смесь натурализма и спиритуальности, кажется, и определила фехнеровскую жизненную траекторию. Фехнера, первопроходца в области экспериментальной психологии, отчаянно интересовала связь психического и физического, и он исследовал эти феномены с абсолютным бесстрашием: его интерес к механике зрительного восприятия привел к опытам над самим собой, которые чуть не стоили ему зрения: один из них предполагал продолжительное наблюдение за солнцем без защитных линз. Зрение как совершеннейшее из чувств, солнце как величайшее из небесных тел, соединенное с глазом — лучшим из органов — один из важных мотивов его ангелологии, к которому мы впоследствии вернемся.

Сам Фехнер не связывал свой интерес к вещам потусторонним с религиозным воспитанием. Он уверял, что медицинский факультет привел его к механистическому атеизму: человеческое тело — сложный автомат, сообщающийся с другими автоматами в кукольном театре природы. Пробуждение к невидимому произошло у Фехнера под влиянием Лоренца Окена, биолога-шеллингианца, который предложил новую форму классификации живых существ. По его мнению, организм структурируется вокруг доминирующего способа чувствовать, а значит, эволюцию живых существ можно проследить от осязания у простейших к наиболее совершенному чувству — зрению млекопитающих. От Окена Фехнер также унаследовал и гомологическое мышление: мир калейдоскопически отражается в каждой своей части, и ни одна конструктивная особенность, использованная природой на нижних ярусах, не пропадает на верхних, а только достигает своего высшего развития. Этот живой психоделический космос чем-то похож на знаменитый лейбницевский пруд: 

«Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд».

Для натурфилософской части своей личности у Фехнера было альтер эго — доктор Мизес. Этим именем он подписывал сочинения более вольного характера. Среди таковых, кроме «Анатомии ангелов», — стихи, юмористические зарисовки и «Книжица о жизни после смерти», в которой он излагает концепцию мира душ и их взаимодействия с живущими. Его представления о посмертии более всего напоминают нечто среднее между Паулем Шребером и Даниилом Андреевым: великие души рождают великие идеи и движения, которым в духовном своем инобытии коммуницируют жизненную силу, присутствуя незримо в своих последователях. Каждый человек здесь становится перекрестием влияния тысяч духов, в зависимости от силы собственного характера и врожденных свойств клонимый то в сторону блага, то от него. 

Если «Книжица о жизни после смерти» написана в догматическом ключе, то «Сравнительная анатомия» подчеркнуто игровая. По жанру она представляет собой памфлет, который начинается с очевидного комического переворачивания: 

«Современности стоит поставить в заслугу то усердие, с коим она стремится пролить свет на строение человека посредством сравнительных исследований устройства низших существ. Однако до сих пор никто еще не додумался для той же цели направить свои наблюдения на устроение существ высших, пусть от этого и можно было бы ожидать ничуть не меньших плодов».

И мы вправе ожидать от текста чего угодно: социальной сатиры в духе Свифта, иронии над спекулятивными построениями ученого сословия или какой-нибудь романтический гротеск, но не находим ничего подобного — разве что легкую критику человеческой претензии на исключительное положение в царстве жизни. 

Ирония здесь служит только мягким футляром, который защищает хрупкое и непрагматичное умозрение Мизеса — Фехнера от грубого и неосторожного обращения. Внутреннее же содержание — это натурфилософская поэма, в которой энциклопедичность натуралиста сочетается с буйной фантазией холистического философа.

Ряд живых существ, по доктору Мизесу, представляет собой восходящую лестницу совершенств: от простейших, которым доступно грубейшее из чувств, — осязание, представляющее собой лишь регистрацию тяжести, к существам разумным, которые снабжены зрением, различающим сложные формы и пространственные соотношения. Нет основания полагать, говорит Фехнер, что в столь нескладно сложенном человеческом существе природа достигла наивысшей точки, — лишь гадательно в человеке указывается образ совершенства. Подлинно совершенным был бы организм подобный глазу, ведь именно сферу избрала природа в качестве идеальной формы. Кроме того, замечает Фехнер, и простейшие представляют собой микроскопические сферы, так что природа в восхождении совершает полный круг. Стихия зрения — это свет, следовательно, и ангелы должны существовать в среде максимально светоносной — то есть на Солнце:

«Солнечные существа, которых я называю ангелами как высшими существами, представляют собой высвобожденные глаза высшего внутреннего образования, но всегда сформированные по тому же самому типу. Свет выступает их стихией, как для нас воздух».

Ангелы Фехнера оказываются вписанными в физический универсум как гипостазированное зрение, в каком-то смысле снимающие дихотомию между видимым и невидимым, будучи видением как таковым — освободившаяся от тела человеческая голова, ставшая глазом. Современник Фехнера Маркс в духе «Немецкой идеологии», скорее всего, заметил бы, что подобный взгляд на ангелов более говорит о германских профессорах, в погоне за чистым знанием предпочитающим не замечать реальности ниже шеи, — у самого Маркса будет побеждать другой способ распределения видимого и невидимого. 

Космос Фехнера, ранжированный по градациям выраженности, проницаем для зрения сверху донизу. Он существует для взгляда и экспрессии, невидимое растворяется в ослепительном сиянии, на которое больно смотреть; Фехнер — фигура глубочайшего оптимизма. Его «Анатомия ангелов» и «Книжица о жизни после смерти» — своего рода утопии, несмотря на отсутствие в них социального содержания. Они лучатся уверенностью в невидимом в той же мере, что и в видимом: теория и эксперимент делают границу проницаемой и открытой для готовых к долгому путешествию. 

Невидимое схоластов было спекулятивным и открытым для очей ума, невидимое протестантов — дело подвига веры. Для ученых XIX столетия оно стало terra incognita, новым континентом. Они знали, что оно есть, и рисовали гигантские карты его областей: электричество и микробы, магнетизм, психические автоматизмы и свойства газов, медиумы и призраки — невидимое не просто возвращалось, оно затопило собой все этажи воображения. Новое соотношение видимого и невидимого предполагало радикальную посюсторонность бытия: души мертвых воздействуют на живых через еще неизведанные формы материи, а ангелы живут на солнце. 

Можно было бы сказать, что Фехнер — эксцентрик, а его ангелы — это умственное упражнение, которое не стоит воспринимать серьезно. Но соблазна разместить все по одну сторону бытия не избежали даже радикальные фундаменталисты: так, русский современник Фехнера, православный епископ Игнатий Брянчанинов отстаивал учение о газообразности ангельских и демонических существ: «Ангелы суть существа свойства газов в соединении с теплородом, так как Писание называет собственно духом движущиеся газы». Как часто бывает, фундаментализм представляет собой отражение господствующего нарратива, с которым он якобы борется.

Невидимое Фехнера рационально и телеологично, но в таком состоянии оно не удержалось надолго — в позднейшей истории науки оно стало чем-то вроде анонимного суверена, Брата номер один, чьи действия можно только регистрировать, но точно не искать в них смысла. Таковы марксова история, эволюция Дарвина, бессознательное Фрейда. Можно сказать, что в истории европейской науки был вновь разыгран спор между схоластическим рационализмом и кальвинистским учением о Боге-суверене, который по чистому произволению предопределяет людей к тому или иному посмертному жребию, и нет никакого смысла вопрошать о моральных основаниях этого решения. 

Новую парадигму мышления о невидимом можно, наверное, назвать симптоматической: оно дано нам во всегда смещенном и искаженном виде, как чувство некоего космического неуюта. В конечном итоге человек сам — один большой симптом на поверхности схождения процессов, которым до него нет никакого дела. 

Наверное, поэтому фехнеровская «Анатомия» вызывает почти ностальгическое чувство: как одна из последних вспышек солнечной рациональности, она готова вытерпеть напряжение целого, удержать его от распада на дисциплинарные области, на природное и духовное, на смысл и факт — пусть хотя бы и в виде ученой шутки.