Андрей Рубанов. Финист — ясный сокол. М.: Редакция Елены Шубиной, 2019
Что мы знаем о России? Не так уж много. Мы знаем про двадцатый век, девятнадцатый, еще немного про восемнадцатый. Дальше начинаются мифы. Любой хоть немного образованный человек сверкнет историографией или источниковедением, но это ничего не изменит. Для национального самосозна
ния нужна не только история, нужен миф.
И Россия уже многие годы демонстрирует примеры успешного мифотворчества — придумывая себе прошлое, традиции, идентичность. Исконно русская матрешка была придумана в конце XIX века и сделана по образцу японской куклы дарумы, завезенной с острова Хонсю. Самовар изобрели в Древнем Китае, использовали в Турции и в Голландии. Но ассоциируется он у нас с Россией.
Вот и Андрей Рубанов создает синтетический миф о бытовых истоках русского народа. «Финист Ясный сокол» — это не эпос, это скорее набор историй. И кажется, что этих историй не три (формально в книге их именно столько), а триста. А книга, которую написал Рубанов, — это просто сохранившийся отрывок, выдержка. И если таких рассказов — Рубанов называет их сказами — действительно триста, то тогда все встает на свои места, все становится понятным. Откуда что есть пошло, как было устроено и почему все именно так.
Люди поделены на профессии — каждый занимается чем-то своим, вещественным. Осязаемым и нужным. Кто-то делает доспехи из кожи, кто-то кует железо, кто-то колдует, кто-то глумится. Со сказа о глумиле и начинается книга. Глум — это вообще ключевое понятие книги Андрея Рубанова. Глум — это такой карнавал в кармане. Когда идет глум, всё можно. Глум — это отрешение от реальности, замена телевизору, интернету и прочим развлечениям. Средневековые люди, жившие на территории России — упоминаются города Резан, Серпухов, Радонеж, — любили глумиться, то есть плясать в полузабытьи под бубен специального глумилы.
Вокруг глумилы и создается сюжет — он вроде просто вольный музыкант, но без него никуда. И он настоящий герой. Ради обычной любви вызывается с друзьями поймать получеловека-полуптицу Финиста, который повадился прилетать ночью к дочери кузнеца.
В следующем сказе кожедуб идет убивать вонючего змея, который своим свистом мешает жить окрестным селам. Глумилу зовут Иван Корень, кожедуба — Иван Ремень. Это еще одно свойство мифа — прямота тут может мешаться с метафоричностью. Что может быть проще корня? Значение корня. Он же корень всего, что из него исходит. А ремень — держит всех в узде, не дает упасть. И так далее. Толковать тут можно долго — это отдельное развлечение. Предание для того и нужно.
Мир, создаваемый Рубановым, совершенно гомогенен. Это вселенная, где прописано место каждой души — и живой, и мертвой. Здесь каждому есть дело по силам и способностям, есть четкая иерархия: князья, придворные, вольные, ремесленные, разбойники, ведьмы. Есть схема мироустройства: нижний мир, верхний, средний.
В языковом смысле роман Рубанова оказывается между «Тайным годом» Михаила Гиголашвили и «Лавром» Евгения Водолазкина. В первом случае это язык педантично выверенный и, насколько это возможно, приближенный к тому самому средневековому, а во втором — намеренно сниженный, перемежаемый современными анахронизмами.
«В те времена, как я слышал, за такие дерзкие глумы князья и ярлы отрезали скоморохам языки и губы или сажали в ямы и травили лесными кошками, а у кого были ручные змеи — отдавали змеям на корм».
«Не имел никогда друга ближе и верней, чем рыжий Кирьяк. Очень его любил: наглого, поджарого, резкого, совершенно бесстрашного, веселого. Всегда прислушивался, всегда ценил, всегда оставлял половину от любой хлебной корки».
Какое «ценил»? Какое «бесстрашный»? Конечно, никто так не говорил и не писал. А и не надо. Миф должен быть пригоден для восприятия.
Вот сядет Андрей Рубанов за стол — вообще-то, встанет за конторку — напишет еще 297 таких же сказов, и всё! Готова русская мифология. Достаточно дикая для древности, достаточно понятная для современного человека.
Юлия Краковская. Все сложно. М.: Флюид ФриФлай, 2019
«Все сложно» — это был такой вариант обозначения своих отношений с партнером или партнершей в социальной сети «Вконтакте». Такой максимально кокетливый намек: меня, мол, все утомили, но давайте посмотрим, что именно вы мне можете предложить.
Книга Юлии Краковской — это, конечно, не просто вестник статусов социальной сети. Это скорее распечатанный Живой Журнал. Таких лет десять назад было много. Как распечатанных, так и сетевых.
Выглядело это примерно так. Девушка (недурна собой, иногда выкладывает свои фотографии непременно с подписью «я жирная», хотя понятно, что стройная) пишет раза два в неделю, о том, что с ней случилось.
Появился ухажер. Ей интересно. Но что же они смогут дать друг другу? Насколько он заинтересован? Вчера не звонил. Позвонить самой? Послезавтра у нас будет секс. Секс был неплохим. Я поняла, что именно ему нравится. Я была в больнице, там было страшно. Иногда мне кажется, что родители меня совсем не понимают. Где взять ресурс для решения всех житейских проблем? Хочется горячий латте, сигарету и клетчатый плед. Смотреть на дождь за окном.
Триста подписчиков. Ни одного комментария. И ни одного литературного редактора, поэтому текст выглядит как поток сознания, но без претензии на новаторство или художественный прием, а как поток сознания, которое этим текстом и ограничивается.
Героиня книги живет в Израиле, она мать-одиночка, время от времени встречается с мужчинами. Один не хочет кончать в нее, у другого маленький член. Болезни, депрессии, безработица, натянутые отношения с начальством, когда появляется перерыв в безработице.
В общем, все сложно!
«Потом он много раз звонил, но я не особенно спешила встречаться. Но в какой-то момент меня потянуло на приключения, и я все же нашла для него время».
Этот текст лишен художественности не намеренно, а просто в силу невозможности таковую в него привнести. Нет ничего плохого в том, чтобы описывать проблемы бытовые, приземленные, понятные — те, с которыми сталкивается каждый человек. Нет ничего плохого в том, чтобы в терапевтических целях облекать свои переживания в печатный текст. Живой Журнал с тремястами подписчиков подходил для этого идеально. Книга — слишком расточительный формат.
Тимофей Хмелев. Кикер. М.: Флюид ФриФлай, 2019
Этот роман понят неверно всеми, кто о нем писал. Потому что верно понять его невозможно. Там нет предмета понимания. «Кикер» — это намеренно усложненно написанный текст, лишенный смыслового зерна. Да еще с постоянными отступлениями и вкраплениями то на английском, то на французском языках.
Автор-герой Алек Лозовски пишет письма четырем адресатам. Кто-то вымышленный, как его племянник; кто-то недостижимый, как девушка Анна; кто-то его бывший любовник — Мишель, а кто-то вообще Франц. Кто таков — непонятно. Но это и не важно.
Герой постоянно выпивает, описывает, что и как он выпивает, вспоминает, что и как он выпивал, и рассказывает, что и как выпивали другие. Понятно, что с этим связаны истории разной степени занимательности. Описаны, правда, все истории путано и неувлекательно. Кто-то ел устриц, потом его тошнило, когда он сидел на тротуаре, потом тошнило в туалете, потом уснул на полу. Но написано это без всякого задора, без лихости, без попытки предъявить читателю хоть что-то, что может заинтересовать.
Зачем?
Не зачем, а почему. Потому что это очень просто. Для того, чтобы написать подобную книгу или, по крайней мере, погрузиться в состояние, которое позволяет такую книгу написать, нужны всего три вещи — алкоголь, мнимое одиночество и тяга к письму. Отсутствие дарования опционально.
Представьте: вы возвращаетесь из командировки, с другой части света, между там и здесь огромная разница во времени, рейс задержали, что-то пошло не так на пересадке, и вот вы вторые сутки без отдыха мыкаетесь то по аэропортовским отелям, то по залам ожидания, то по айриш-пабам, то по дьюти-фри. Постоянно выпиваете — а что еще делать? Нормально уснуть не получается. Перспективы неясны, поговорить не с кем.
И сама собой в голове начинает сочиняться какая-то история, происходит диалог. Сюжета никакого нет, собеседника тоже. Вы просто представляете себе, что бы вы сказали, окажись сейчас перед вами тот или этот человек.
«Да нормально всё, Серега. Как тебе сказать? Бывает и так и эдак. Сам видишь. Но я тебя люблю, ты же знаешь. Мы с тобой — ого-го! А помнишь, как мы с тобой в настольный хоккей играли? В футбол? Значит, в футбол! Это, значит, кикер! Я еще стану чемпионом по кикеру! Я пойду возьму еще. Нет. Ты сиди»!
И так далее. До бесконечности. К этому можно прибавить путаные воспоминания о своих путешествиях. Непременно Нью-Йорк и Париж. Бостон тоже не помешает, Бостон — это очень интеллигентно. Нужно вспомнить, что ты пил, — это делает героя суровым. Всё, готово — вы теперь ощущаете себя автором культового романа-трипа.
«Что тут еще скажешь, Энни, я потерял зажигалку, и у меня давно не было бабы. Еще мне не хватает двух миллионов баксов». Или: «пришла эсэмэс от люка... люк — это человек... люк — это не люк... я расскажу тебе о нем... ты о нем ничего не знаешь, и это большая ошибка — твой муж очень похож на него...» — просто вырванный из головы кусок текста с маленькой буквы и без всякого Люка в продолжении.
Выход из ада сумрачного сознания один — долететь до дома и проспаться. Кто выхода не нашел — пишет роман.