Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Дмитрий Данилов. Пустые поезда 2022 года. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023
Писатель Дмитрий Данилов просыпается, скорее всего, рано утром, но могут быть варианты. Вызывает такси, едет по Третьему транспортному, приезжает на Ленинградский вокзал и садится в поезд. А может, он и не ложился вовсе — просто встает с кровати, потирает невыспавшееся лицо («неспавшее», разумеется: чтобы не выспаться, надо хоть немного поспать), едет на такси по одному из многочисленных московских шоссе (положим, по Энтузиастов) и приезжает на Курский вокзал. Хотя вроде бы в книге ни разу не упоминалось о бессоннице — наоборот, в поездах автору порой спалось довольно неплохо, — но почему бы и не случиться когда-нибудь такому, чтобы писатель Данилов не мог уснуть. Впрочем, какая вообще разница, когда Дмитрий Алексеевич спал, а когда ему так и не довелось сомкнуть глаз? То есть для самого Данилова наверняка есть разница, все-таки не спать, особенно после тридцати, — это довольно накладно для организма. Но для нас, читателей, никакой разницы, будем честны, нет. Все равно каждый из 14 очерков, сложившихся в цикл под названием «Пустые поезда 2022 года», начинается с того, что герой — он же в данном случае и автор, Дмитрий Данилов собственной персоной, — приезжает на вокзал и садится в поезд. Дальше, как можно догадаться, он куда-то едет, иногда пересаживаясь с одного поезда на другой (а то и на рельсовый автобус). Смотрит в окно, а порой и не смотрит — все равно за окном одно лишь приземистое российское ничего. Слушает малохольные разговоры случайных попутчиков, но это тоже не всегда, да и цели такой у него нет. Обычно тем же днем возвращается обратно, но и здесь могут быть варианты. Словом, если опустить частности, Дмитрий Данилов просто перемещается в пространстве с помощью услуг РЖД — и примерно вот в такой манере, в какой написан этот абзац, перечисляет все то, что в ходе поездки видит, делает и думает.
Где-то мы уже такое видели: из похожих концептов выросли «Описание города» (Данилов ежемесячно посещал неназванный провинциальный городок в попытках обрести с ним душевную близость), «Есть вещи поважнее футбола» (Данилов целый сезон следил за футбольными матчами двух команд, чтобы убедиться, что «Динамо» опять не стало чемпионом) и другие даниловские вещи. Вот и «Пустые поезда...» — ровно такой же перформанс, сознательное проживание определенного опыта с карандашом в зубах, чтобы... А чтобы, собственно, что? Тут тоже могут быть варианты.
«Летний вечер, тихо, сине-жёлто». Чу! — слышите? — кто-то уже строчит очередной донос, но это он зря: только желтое здание вокзала, только рельсы, уходящие в синее небо. Данилов предельно благонадежен и уж точно не пытается говорить об актуальном — подобное легко было вчитать в «Саша, привет!», но здесь автор отбрыкивается более чем доходчиво:
«...голова не то чтобы совсем не думала, но думала как-то вяло и односложно, констатирующе: „деревья“, „ломом в лобовуху“, „пьют алкоголь“, „платформа Осаново“, „ничего“, „пустота“. Голове от этих недомыслей становилось легко и хорошо, только однажды ее покой был досадно нарушен надписью политического содержания, нанесенной на стену железнодорожного технического строения при помощи пульверизатора».
Так что это текст предельно аполитичный — как бы ни подмигивал читателю из названия год с тремя двойками (отвратительная, конечно, успеваемость). Если Данилов и сообщает здесь что-то о России, то лишь нечто вневременное — никакого вам «Поезда в огне», воспетого одним бородатым иноагентом в далеком 1988-м.
Еще один настырный способ прочитать этот сборник — приложить к нему, словно подорожник, доступную метафору: поезд как жизнь и вокзал как апостол его. «Сокровенный человек» Платонова, «Москва — Петушки» Ерофеева, «Желтая стрела» Пелевина, паровозик Томас — все эти бесконечные литературные чух-чух. Больше того, такое прочтение — неизбежность, которой бессмысленно сопротивляться; все мы уже примотаны к рельсам. Даже дороги у Данилова, чтоб вы понимали, в основном «малодеятельные» — кургузый профессионализм в такой обстановке попросту не имеет шансов не обрасти чем-то онтологическим. Сам автор в «Поездах...» молчит об этой очевидной мыслительной инерции, но в стихотворении «Московский центральный диаметр, D4» все-таки не может удержаться:
Глупая какая-то аналогия
Путешествие как жизнь
Как рождение и смерть
Глупо это как-то
Смешно, обхохочешься
Кто только не писал об этом
Глупо, наивно, да
И тем не менее
Если и этого мало, можно порыскать в поисках словесных рядов: даже со средней степенью миопии заметно, что слово «ничего» встречается в тексте настолько часто, что ничего (простите) не стоит насобирать из него целое монисто. На языке математики выйдет аж 76 раз (страниц тут меньше двухсот) — плюс еще пара «нитчево» в исполнении цитируемого Отто фон Бисмарка. С «пустотой» чуть сложнее — много словоформ, да и «пуст-» на каждой второй странице в колонтитуле, потому что книга так называется, и это несколько затрудняет поиск через Ctrl+F. Но поверьте — «пустоты» здесь тоже достаточно. Складываем два и два — и обоснованно предполагаем, что все эти поездки Данилов совершает именно в поисках пустоты. Хотя зачем предполагать, он и сам, наипрямейшим образом, без всякой арифметики, об этом сообщает:
«Ничего интересного, ничего примечательного, смотреть не на что — важен и нужен сам факт вот этого скользящего равнодушного смотрения. Поездки в таких поездах чем-то подобны так называемому флоатингу, или сенсорной депривации, когда человек помещается в специальную камеру и покоится в воде с температурой, равной температуре тела, без проникновения света и звука, и расслабляется, и отдыхает, и на некоторое время отвлекается от мучительного ощущения себя и собственной жизни. <...> Труднопереносимое ощущение своей так называемой личности, переживающей какие-то, если можно так выразиться, переживания, ослабляет свои вечные клещи, и можно просто ехать и ехать...»
Ничего за окном, ничего в вагоне — и очень бы хотелось, чтобы и внутри было такое же ничего. Или на худой конец «нитчево». Пожалуйста, очень пожалуйста.
Можно еще долго рыться в двигателе этой прозы, но вряд ли стоит; механика даниловского текста не поменялась, он здесь абсолютно хрестоматийный — все тот же протокол бытия, исполненный во все том же смешливом темпоритме. Только улыбка местами подрагивает, и лишь это в «Пустых поездах...» на самом-то деле и важно.
«Универсальный опыт неприметной жизни, помноженный на вечное разглядывание в ней чего‑то значительного, всегда и был основным содержанием творчества Данилова, — писал я после выхода „Саша, привет!“ (простите за самоцитату). — А его личный опыт <...> почти всегда являлся этакой формочкой для льда, придававшей тексту, пардон, форму».
Формула остается без изменений. Значительное в «Пустых поездах...»: смерть мамы, которая случается между первым и вторым очерком; вернее, молчаливое проживание Даниловым этой смерти. А «формочка» — те самые терапевтические поездки, которые затем, согласно природе авторского таланта, превратились в литературу.
Превратились сами собой — Данилов, опять же, сам рассказывает об этом Наталье Ломыкиной: «Первые две поездки я совершил, чтобы отвлечься от тягот жизни. <...> У меня тогда мама лежала в ковидном госпитале, тяжело болела и вскоре после этого умерла. Это было очень тяжелое время для меня и моей семьи. Поездка помогла мне немного отвлечься. <...> Мне было тихо и спокойно, и я написал текст про эту поездку просто по привычке».
Кажется, есть что-то глубоко порочное в традиции, которая заставляет писать уйму слов, городить какой-то там литературный анализ, чтобы выдать потом простое человеческое: это книга о проживании утраты. Потому что «Пустые поезда 2022 года» то ли в первую очередь, то ли в конечном счете именно об этом, а все остальные интерпретации и смыслы — дело даже не десятое. Интерпретации и смыслы, между нами говоря, вообще изрядно переоценены.
Вот посвящение маме, которым открывается книга; вот молитва о маме, которой она кончается. Вот Данилов смотрит, как пыхтит паровоз, заглядывает в сияющий новенький вагон — но всю эту железнодорожную орнитологию вдруг кинжальчиком вспарывает «Как там мама. Как она там. Как там мама». Вот Данилов едет на поезде в Сухум, повторяя детский маршрут, которым ездил с мамой в свои семь лет — но и тут ничего, почти ничего не вспомнит. А вот и снова застучали колеса.
Данилов то утопает в спасительном автоматизме этих поездок, в том самом лидокаиновом ничего — то срывается, пишет и вспоминает. Это очень правдивое, узнаваемое горевание; разве не так у всех нас щелкает тумблер: только что ты одержимо, до мозолей, перебирал мысли — и вот уже изо всех сил комкаешь их в самый дальний чулан. Но даже если получается скомкать и спрятать, не думать ни одной, даже самой захудалой мыслишки, укрыться в бытовых ритуалах — внутри все равно продолжит угрюмо ворочаться горе. Прямо как у Данилова в тех исключительно железнодорожных очерках, где о маме будто бы ни слова.
Эта рецензия задержалась, потому что я тоже наездился в пустых поездах и никак не мог сойти; утраты ведь бывают разные, за последние пару лет каждый мог собрать целый каталог. Да и сами мы разные: Данилову, похоже, легче горевать за клавиатурой, а я с трудом выцеживал буквы на пересадках. Но горе, несмотря на миллион оттенков, у всех нас одинаковое — и немного утешительно, что можно переплавить его во что-то настолько же светлое, как эти даниловские очерки. Вот, пожалуй, и все, что важно.
Об остальном исчерпывающе высказался еще Соломон на своем кольце — действительно пройдет. Жизнь плевала на правила и с упорством, достойным лучшего применения, делит все вокруг на ноль — но это не такая уж плохая новость. Ведь и от всех на свете поездок по малодеятельным дорогам, и от нашей боли тоже остается всего ничего.
А если пойти дальше и вновь процитировать стихотворение про МЦД:
Хорошо, что было все это
А по большому счету
И не хорошо
Было это, не было
Все равно
Все равно
Все равно