Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Быковым Дмитрием Львовичем либо касается деятельности иностранного агента Быкова Дмитрия Львовича.
Дмитрий Быков. Истребитель. М.: Редакция Елены Шубиной, 2021
«Сколько уже можно описывать советское время?» — вопрос, которым так или иначе еще задаются в дискуссиях и статьях о современной русской литературе, хотя и новых историй «про здесь и сейчас» вроде бы хватает. Например, в коротком списке «Большой книги» этого года напрямую советский период затрагивают только «Архив Шульца» Владимира Паперного и «Вечная мерзлота» Виктора Ремизова. И все-таки нужно признать: общий корпус популярных текстов 2010-х годов, от «Обители» Захара Прилепина и книг Гузель Яхиной до «Урана» Ольги Погодиной-Кузьминой и «Авиатора» Евгения Водолазкина, создает картину не то чтобы заезженности темы, но избыточного к ней внимания. Вышедший весной «Истребитель» Дмитрия Быкова — тоже о сталинской эпохе. Правда, претензию «да сколько уже можно...» к роману предъявить трудно. Отчасти потому, что это завершение трилогии автора, объединенной в первую очередь как раз временем действия. Но главное — в итоге книга оказывается не о погружении в исторические реалии и далеко не об одном только Советском Союзе.
Хотя, казалось бы, в новой книге есть и летчики, и полярники, и шарашки, и непосредственно Сталин, в конце концов. Кроме того, к историческим личностям отсылают почти все главные персонажи, от пилота-виртуоза Волчака, чей прототип легко угадывается, стоит переставить буквы в фамилии, до патологоанатома Артемьева. Таких действующих лиц, именно действующих и оживленных деталями, а не просто упомянутых, наберется больше десятка. Роман похож на сеть переплетающихся линий: центральные посвящены советским героям-испытателям, а обрамляющие — ученым и некоей загадочной девушке Марине. Одних только историй летчиков насчитывается немало: трагическая любовь авиаторов Петрова и Степановой, романтический сноб Гриневский, фамилия которого неспроста порой сокращается до «Грина», упомянутый Волчак и его вдумчивый напарник Дубаков, жизнелюбивый Канделаки. Связующим звеном между ними можно считать корреспондента «Известий» Льва Бровмана, у которого тоже есть прототип — писавший об авиации журналист Лазарь Бронтман. И если в чем стоит упрекнуть «Истребитель», так это в странном стремлении поведать обо всех подряд, от известной советской парашютистки до французского писателя-эзотерика Рене Домаля. Местами кажется, будто автор хочет поставить рекорд, что забавно рифмуется с сюжетом его романа: летчики в нем тоже гоняются за рекордами, и даже воюющий в Испании Петров питает к войне скорее спортивный интерес. Возникает парадокс: несмотря на перенасыщенность событиями, книга написана увлекательно и выглядит безусловной удачей. Кроме того, в ней чувствуется удивительная легкость.
В чем секрет? Причин несколько. В отличие от «Июня», текста, в противоположность названию, холодного, нарочито концептуального, в «Истребителе» больше иронии и эмоций. Тревожная, мистическая атмосфера сопровождает на первый взгляд приближенную к действительности фабулу. Кто-то улетает в мифическую страну за полярным кругом, кто-то открывает прибор для невидимости, а по тайге бродят вечные изгнанники. Многое, конечно, можно списать на галлюцинации или иносказания, но роман отлично укладывается в канон магического реализма. Кстати, уже поэтому он далек от исторического полотна, претендующего на достоверность, и вдобавок у героев, вроде бы списанных с реальных прототипов, явно вымышлены характеры и личные переживания. Показательные достоинства книги — сочетание юмора с грустью, частые переходы от смеха к серьезности и обратно. Так, закономерная, обставленная сентенциями в духе «герой нужен народу не для того, чтобы ему поклоняться, а для того, чтобы все на него валить», смерть великого летчика, который хотел быть вождем народов, но врезался в сарай, поначалу комична. Однако в следующем абзаце летчика оплакивает всеми забытая, репрессированная переводчица Аля, и ее взгляд высвечивает трагическое измерение происходящего.
Курсанты летной школы Свердловского аэроклуба, 1939. Фото из фондов Госархива Свердловской области
Характерные для Дмитрия Быкова приемы, в свою очередь, никуда не исчезли — «Истребитель» полон явных и скрытых цитат, игры с читателем в «угадай откуда». Та же Аля между делом произносит строчку эпиграммы Ольги Голохвастовой на Тургенева, а безвестный родственник знаменитого ядерщика Лео Сцилларда вспоминает стихотворение венгерского поэта Эндре Ади «Впереди доброго князя тишины», из которого позднее выросла известная песня Nautilus Pompilius. Это не говоря уже об аллюзиях на популярных авторов: Хемингуэя, Цветаеву, Грина, Зощенко и Булгакова. Влияние последнего чувствуется сильнее всего, не только на уровне содержания, но и в шутливо-афористичной манере повествования. По стилю оно иногда тяготеет к прямому высказыванию: бывает, встречается внезапное, не принадлежащее персонажам «мы», а есть и полноценные метаприемы. Например, после фразы «Дальневосточная тайга в эти дни так красива, что хоть пиши на эту тему диктант» действительно начинаются описания природы в духе Паустовского и Пришвина.
Прямолинейность, пожалуй, главный залог легкости «Истребителя». Эссеистичность, редкая черта в современной прозе, выглядит свежо, да и в уста героев вкладываются рассуждения, непосредственно раскрывающие суть романа. Так, очень булгаковский, фаустианский мотив проговаривается в споре двух ученых. Может ли профессионал, «мастер», конструктор самолетов или талантливый летчик, избежать договора с дьяволом, в роли которого здесь выступает не снисходительный Воланд, а вездесущая тоталитарная система? С одной стороны, она будто специально выстроена для верящих в свое призвание мастеров-профессионалов, система их всячески поощряет; с другой — дьявол остается дьяволом, и итог сотрудничества с ним будет печальным. Отсюда и образ Сталина — не палача, а обаятельного стратега, Мефистофеля. Может показаться даже, что автор романа оправдывает Сталина, слишком уж харизматичным получился этот персонаж, но харизма его, конечно, недобрая. «Истребитель» вообще подспудно спорит с расхожим постулатом о банальности зла. Дух отрицанья уровня Сталина все-таки должен быть в чем-то привлекательным. Иначе откуда взяться культу личности?
Проблема, которую демонстрирует роман, по сути связана не только с добром и злом, но и с самой системой модерна. Почти одновременно с зарождением современного мировоззрения в конце XVI века возникает образ Фауста, дата появления которого акцентируется в «Истребителе». Фауст — новый главный герой эпохи, он прежде всего мастер, азартный профессионал, который пытается выйти за грань человеческих возможностей в своем деле и готов ради этого на договор с дьяволом. Квинтэссенции модерна — тридцатым годам ХХ века в целом, а не только событиям первых советских пятилеток, и посвящена новая книга Дмитрия Быкова. Не зря в ней так много места отведено Америке и Испании, приводятся беседы советских пилотов с немецкими и французскими коллегами. На глобальном уровне эпоха повсюду апеллирует к сверхчеловеку, возвеличивая профессионалов-фаустов, будь то США с их культом успеха, где есть своя летчица-героиня Амелия, или СССР, где буквально поклоняются преодолению любых пределов. У Быкова еще в 2002 году вышла статья «Блуд труда», названием отсылающая к стихотворению Мандельштама. В статье речь идет о подчас пугающей, подчас смешной сакрализации работы в советское время. Складывается впечатление, что «Истребитель» на «Блуд труда» и опирается, по большей части в том, что касается профессий особых — творческих и героических.
Курсант летного училища М. А. Коротков, по совместительству — токарь Уралмашзавода. Фото Эм. Барнловского
На примере судеб героев-авиаторов и ученых-мудрецов, чей конец в традициях античного мифа (а именно античные ценности во многом возрождает модерн) трагичен, раскрывается важное противоречие первой половины ХХ века. Да, доведенная до логического предела фаустианская система жестока, бесчеловечна. Она-то и есть Истребитель, вынесенный в заглавие, — то, что губит все и всех вокруг себя. Но она же пестует профессионалов, помогает человеку действительно выйти за границы возможного: отправиться за Полярный круг или в космос, научиться спасать переживших клиническую смерть. Люди здесь живут большими идеями и стремятся к высотам — неслучайно в этой книге действие часто происходит на большом расстоянии от поверхности Земли. Постмодерн, заступающий на смену предыдущей эпохе в конце романа, несет с собой измельчание идей и стремлений. Методы постмодерна человечней, но подвигам тут места нет, да и мечты о высотах, пусть даже сугубо духовных, куда-то исчезают. Ситуация складывается почти по Горькому — мир жестоких Соколов против мира гуманных Ужей. Есть ли какой-то выход, какой-то баланс между героическим и великим адом первых и скучным лимбом вторых? Не факт, что в тексте был запланирован ответ на этот вопрос, но в том и достоинство «Истребителя», что как роман идей он полифоничен и предлагает множество ответов.
Один из персонажей-пилотов, Канделаки, чей прототип в реальности — Владимир Коккинаки, отличается от других летчиков-испытателей. «Кандель все проделывал играючи, и всех целей в жизни у него было, кажется, только летать, да повыше». Его отношение к профессии и рекордам не предполагает надрыва и пафоса. В том же «Блуде труда» Быков критикует именно культ превозмогания. В образе Канделаки, которому удается обыграть судьбу, видится своего рода вызов недостаткам модерна и постмодерна как ценностных систем. Высокие идеалы необходимы, но лишь в том случае, если человек тянется к ним без надрыва и гордыни. Подлинный профессионал — не тот, кто делает что-то лучше всех, а тот, кто делает что-то отлично и при этом получает удовольствие от процесса. Фаусту не понадобится Мефистофель, если он будет искать истину прежде всего потому, что хочет найти истину, а уже затем ради великого всеобщего блага. Тем более что великое всеобщее благо — понятие, которым в любые времена манипулируют разномастные мефистофели. А «подниматься к высотам играючи» — принцип в стиле как раз той эпохи, про которую пока не ясно, наступила или нет, но которую многие предрекают как метамодерн.