Сергей Безбородов. На краю света. М.: Albus Corvus, Музей истории ГУЛАГа, 2019
Сергей Безбородов, кажется, совершенно забытый писатель. Поисковик «Яндекса» гораздо лучше знает его тезку-астролога, чем автора книги о полярниках «На краю света». Сейчас она выходит в издательстве Albus Corvus при участии Музея истории Гулага, Фонда памяти и Музейно-выставочного центра технического и технологического освоения Арктики.
Значит, были и у Амундсена, и у Скотта, и у Берда в их экспедициях и на зимовках непорядочные и недостойные люди, которых следовало бы заковать в кандалы или пристрелить.
Сергей Безбородов
Безбородов — журналист, писатель и немного полярник — описывает свою зимовку на Земле Франца-Иосифа в 1933–1934 годах. Это время разворачивающегося советского арктического мифа: год назад было создано Главное управление Северного морского пути под управлением Отто Шмидта, параллельно с событиями книги борются со льдами и холодом челюскинцы, а до высадки папанинцев и начала работы станции СП-1 остается четыре года.
Пока папанинцы дрейфовали около Северного Полюса, Сергей Безбородов был арестован и через несколько месяцев расстрелян. Обвинение стандартное: «шпионаж, противодействие деятельности государственных учреждений в составе террористической группы». Нам осталась вот эта книжка.
Традиция «полярной» литературы давняя и прочная. В основном она считается книгами «для подростков» или «для широкого круга читателей», и эталоном тут уже больше века служит, наверное, «„Фрам” в полярном море» Нансена.
Но книга Нансена всё же скорее «чистый» научпоп: повествователь максимально подробно рассказывает о реальном путешествии и реальных людях (которые, если что, и предъявить могут) в необычных обстоятельствах. Главные прикладные задачи Нансена — передать информацию и развлечь читателя. «На краю света» же обрастает и другими целями. Практически все имена здесь изменены, а мотивации и поступки героев подчинены воле автора и тем идеям, которые он проводит.
На общем добродушно-коллективистском фоне Безбородов рассказывает несколько главных историй, типизируя их участников в соответствии с общепринятой соцреалистической классификацией. Вот комсомолец — ничего поначалу не умеющий, совсем «зеленый», восторженный и наивный. Он к концу книги обязательно возмужает, докажет свою состоятельность и пройдет инициацию («На краю света», конечно, и роман воспитания тоже). Вот внешне суровый, но мудрый, добрый и справедливый начальник зимовки, который обязательно разберется с теми, кто мутит воду и мешает работе станции. Вот группа отщепенцев, тунеядцев и индивидуалистов, с которыми до поры до времени мирятся, но доброта не идет впрок и гнусная сущность все же выходит наружу. Здесь автор задается вопросом о границах гуманизма.
— Я не толстовец, — обиженно сказал Стучинский, — но думаю, что и в Арктике жить надо гуманно, культурно, вежливо.
— Знаете что, Фомич, — вмешался я. — Насчет гуманности я вам вот что скажу. Грили расстрелял своего солдата Генри за то, что тот крал у своих товарищей последние куски кожи. А эта кожа была единственной пищей умиравших от голода людей. Кто, повашему, поступал гуманно: Грили или Генри?
Впрочем, «На краю света» состоит, конечно, не только из идеологии. Это добротная приключенческая книга своего времени. Море, Север, холод, чайки над бескрайними просторами, картины нехитрого быта и коллективного выживания: «не понимаю, чего на Большой земле люди собачатся, у нас жизнь будет как при коммунизме».
В книгах об экспедициях почему-то всегда удаются главы о подготовке к походу, особенно бесконечные перечисления заготовленного провианта, есть в этом что-то томительно-предвкушающее, — удалось и тут. Опять же, интересно сравнить с Нансеном, причем не сказать, что в плане выбора деликатесов норвежец как-то опережал советскую экспедицию (хотя у него было пиво!).
Сотни ящиков с консервами вырастают на барже высокой стеной. Здесь консервированное молоко, мясо, разная рыба, овощи, языки, черешня, бобы, паштеты. Словно крепостной вал, возвышаются мешки муки, крупы, гороха, соли. Выстраиваются бочки квашеной капусты, огурцов, селедок, меда, варенья, керосина, бидоны бензина, баллоны с водородом.
Но это еще не всё.
В ящики, мешки, тюки, бочки мы упаковываем макароны, копченую колбасу, копченые языки, сливочное и топленое масло, печенье и галеты, кофе, чай, какао, шоколад, сыр, картофель, свеклу, сухие грибы, сушеные овощи, картофельную муку, перец.
Конечно, при чтении книга «На краю света» сразу обрастает смыслами, которые автор и не думал в нее вкладывать. Например, такой сюжет: полярники обнаруживают, что собак у них что-то многовато, кормить нечем. Придется кого-то пристрелить. Это типичный ход «первопроходческой» литературы, аналогичные описания мы найдем и у Нансена: собаки вправду были и верными друзьями, и обузой, и кормом, любовь к ним вовсе не мешала суровым полярникам безжалостно избавляться от животных в случае необходимости (вообще, кстати, приготовьтесь, что к животным в таких текстах отношение сугубо потребительское — охоте на медведей и нерп посвящено немало восторженных страниц, ни о каком бережном отношении к природе в 30-е годы речи не было, тот же медведь воспринимался исключительно как вредный хищник).
Но дальше сюжет развивается не по-нансеновски, а в духе черной комедии, сатиры на советскую номенклатуру. Об убийстве собак говорят в духе нарративов Гражданской войны: «Штопа, значит, Старика, Тороса, Лысого, Таймыра, Букашку и Моржика завтра утром пустить в расход и составить акт». А затем к исполнителю расстрела начинают приходить просители — уговаривать пощадить ту или иную полюбившуюся собаку. Среди них оказывается и рассказчик. Ему, к слову, собаку отстоять удалось, «а остальных собак все-таки пришлось застрелить».
Фото: oitru/pikabu
Но интереснее всего сравнивать саму книжку — то есть беллетризованное описание зимовки — с приложенным к этому изданию реальным отчетом начальника обсерватории в бухте Тихой А. Н. Мотненко (он, кстати, на этом посту сменил самого Ивана Папанина). Все несколько становится на свои места: герои и события в книге Безбородова такие, потому что они не могли быть другими. Автор в какой-то момент сам оказался среди тех, кого обличал с своей книге, но в полном соответствии с нормативностью «большого стиля» встал на путь исправления.
Вчера критики и самокритики подвергли жесткой критике бытовую сторону и поведение писателя Безбородова. Последний сумел учесть уроки вечеров критики и самокритики и соответствующим образом перестроиться.
Кто-то другой, впрочем, не встал. В отчете проскальзывает правда о любой подобной экспедиции и вообще почти любом коллективе мужчин, занятых тяжелой работой в жестких бытовых условиях. Зимовка на полярной станции — это не только и не столько возвышенные разговоры, закалка характера и охота на белых медведей. Это, например, еще и пьянство. И герои-полярники тридцатых не обязательно персонажи «Двух капитанов», а обычные мужики вроде Сергея из «Как я провел этим летом», только еще и с налетом партсобраний.
Интересно, что автор наказывает своих героев только морально — всеобщим порицанием коллектива. Те с позором возвращаются на Большую землю, причем ради их выдворения своими местами на корабле жертвуют персонажи положительные, которые сытой жизни на материке предпочли Север и настоящее братство.
Однако в реальности прообраз одного из отрицательных персонажей — некий Обольянинов — был арестован начальником станции. Более того, сам факт выявления врага оказывается чуть ли не главным итогом всей зимовки:
Вчера критики и самокритики помогли разоблачить скрытую подрывную работу Обольянинова и повлекли к дальнейшему разоблачению его, классового врага, выходца из помещико-дворянской аристократии.
Разоблачение классово чуждого Обольянинова, пытавшегося разложить зимовку, по-моему, может характеризовать с положительной стороны моральное состояние зимовки в целом.
А общий вывод из книги Безбородова и его судьбы, наверное, можно сделать такой: «лучше жить в глухой провинции у моря» — это романтический бред, а вовсе не стратегия выживания в тоталитарном государстве. Оно так не работает.
