Николай Кононов
Если кто не читал роман «Восстание», то ему предстоит, в общем, счастье, но трудное, больное и сопряженное со страданием. Это исторический роман, и тут надо сразу объясниться, почему речь идет о больном счастье. ХХ век оставил всему человечеству вообще, а России в особенности, такое наследство, что в его сплетениях судеб ХХI веку предстоит разбираться очень долго, и поэтому нас ожидает невиданный урожай исторических романов, читать которые читателю будет больно. Потому что история этого века выглядит неким явлением, некой машиной без Бога, которая противостоит человечеству и человеку нормальному, думающему, порядочному, чувствующему — и, как бы этот человек ни хорохорился, ему все равно предстоит упасть под колеса истории. Он может воскликнуть как Павел Коган или Зоя Космодемьянская «Я говорю: да здравствует история» либо как участник антинацистского сопротивления Дитрих Бонхёффер «Я проклинаю историю», но он все равно упадет под колеса. Читать об этом всегда больно.
О чем «Восстание»? Сергей Соловьев, инженер, искал репрессированного в 1937 году отца, работал в Калинине, в 1941 году он пошел добровольцем на фронт, попал в плен, оказался в пересыльном лагере. Поэтому, чтобы не умереть с голоду, он пошел в прообраз власовской армии — Русскую национальную армию и работал в штабе этой армии в Осинторфе. Когда его собирались отправить в карательную акцию против партизан, он вышел из строя и отказался участвовать. Это очень интересный момент, связанный с тем, что такое история и что такое современность. Для авторов-фронтовиков — будь то Константин Воробьев, Александр Солженицын или Лев Копелев (не важно, сидели они в сталинских лагерях или нет) — шаг из строя не показался бы удивительным: мол, ему же предложили участвовать в карательной акции. Но с точки зрения наших сегодняшних знаний о войне шаг из строя представляется абсолютным подвигом, потому что человек в тот момент не мог не знать и не понимать, что за это будет страшная кара и, скорее всего, его расстреляют, чтобы другим неповадно было. В лучшем случае такого героя отправили бы в концлагерь; Сергею Соловьеву повезло, его и отправили. Он попал в концлагерь для антифашистов в Вогезских горах, оттуда бежал в Бельгию, где скрывался в доме часовщика и работал, соответственно, часовщиком. В 1949 году Соловьев вернулся в СССР.
Здесь Соловьев попал уже в советский лагерь, там поднимал восстания, сочинял устав российской Демократической партии. При этом он не оставил воспоминаний, но записывал сны в сонник, а также дал единственное интервью.
Памятник Сталину
На основе этого материала Кононов написал большой и захватывающий роман. Он поступил отважно, во-первых, потому что уже во вступлении сказал: поскольку документов и свидетельств очень мало, то пишу от первого лица и становлюсь Соловьевым. Ничего себе! Если осталось мало документов, то для историка это вовсе не причина не писать большое исследование. Но когда я начал читать роман, то понял, в чем эстетическая, а значит, и этическая правота Кононова. Нас не дергает, если какой-то автор — допустим, Джонатан Литтелл или Робер Мерль — пишет роман от первого лица о мерзавце. Литтелл говорит от лица фашиста-интеллектуала, а Мерль — от лица дубиноголового фашиста в «Смерть — мое ремесло». Я — это тот человек, который знает о себе все. Значит, он знает о своей греховности, о своей виновности, о своих невыполненных долгах, невыполненных обещаниях. О человеке со стороны можно написать как о герое — а о себе как о герое не напишешь. Это довольно любопытный момент: когда человек пишет от первого лица, он накладывает на себя тяжелую ношу саморефлексии. И это очень помогает, как ни удивительно, потому что таким образом писатель делает своего героя рефлексирующим, раздумывающим. О Соловьеве автор мог бы написать: «он вышел из строя, совершив подвиг, отказавшись участвовать в карательной акции». А о себе человек так не скажет.
Во-вторых, Кононов преодолел важный момент, связанный как раз с восприятием исторического романа. Я как-то брал интервью у Леонида Юзефовича и спросил, в чем главная трудность написания такого романа. Он сказал, что главная трудность романа, допустим, о Ганнибале заключается в том, что, когда автор пишет этот роман, он точно знает, что Ганнибал проиграл Пуническую войну, и избавиться от этого знания очень трудно. Так вот, в тот момент, когда человек берет и пишет от себя, он грамматически отсекает возможность знания того, что будет дальше. Потому что даже если «я вспоминаю», то он не может оказаться богом, что ли, который находится вне этого текста, вне себя и знает то, что будет дальше. Благодаря этому эффекту роман получился очень убедительным, очень печальным. Он трудночитаем так, как трудно читаются хорошие печальные книги.
Работы на руднике
Еще один момент меня сначала напряг в связи с тем, что автор как бы стал Соловьевым. Судя по тому, что Соловьев написал программу Демократической партии на французском, он хорошо знал французский язык, а само знание второго языка делает человека другим. Но чем дальше, тем яснее я понимал, что Кононов и здесь меня купил. Глядя на то, как он использует французский язык, я подумал, что это очень интересное решение проблемы эротики в литературе на русском языке. Ведь все эротические термины — или медицинские, или похабные, поэтому вместо эротического романа обычно получается какой-то учебник по сексопатологии или что-то смешное (если я читаю в каком-то романе «член встал», то хочется добавить «президиума»). А когда вместо всей этой похабщины, медицины или эвфемизмов появляются французские слова, то все получается — и сразу понятно, почему человек пишет французское слово и вот таким образом эротику упоминает: ему неудобно писать и грубую похабщину, и учебник анатомии. Это очень тонко и очень здорово сделано.
Также Кононов описывает жизнь героя, одновременно рассказывая историю его семьи, рода. Надо отметить, что дореволюционную жизнь в литературе часто изображают неким потерянным раем: мол, пришли экстремисты и все испортили. Кононов же изображает дореволюционную жизнь так, что сразу ясно: никакого рая не было, это была подготовка к аду.
Кроме того, немного есть книг, в которых война была бы описана настолько точно со всех точек зрения: эстетической, этической и социальной. Война изображена Кононовым как абсолютный абсурд, бесчеловечный, страшный, в котором нет никакого героизма, никаких подвигов, в котором есть только голод, холод и полная неразбериха. И самое главное, что это то состояние, которое превращает человека даже не в зверя, а в ополоумевшего беса. Война показана как абсолютное нарушение нормальной человеческой жизни, и это сделано Кононовым очень здорово.
Всё это дает уверенность, что книга о Сергее Соловьеве и его восстании, о его мытарствах и злоключениях на фронте и в концлагере, о его побеге будет не просто несколько раз переиздана, а однажды издана с именным указателем, комментарием и библиографией.
Материал написан по мотив дискуссии о «Восстании» в книжном магазине «Порядок слов»