Николай В. Кононов. Восстание. М.: Новое издательство, 2019
Сергей Дмитриевич Соловьев. Мордовия, январь 1961 год
Документальный роман Николая В. Кононова — это история Сергея Соловьева, одного из основателей, казалось бы, невозможной в сталинском СССР Демократической партии России. Герой Кононова более тридцати лет провел в неволе — немецком плену или советских лагерях. В 1953 году он стал одним из руководителей Норильского восстания.
Устав Демократической партии России из сегодняшнего дня выглядит наивным, противоречивым и соблазнительным: «Новая Россия невозможна без гарантий всеобщего прощения. Каждый должен простить все обиды, пережитые им за весь период существования советской власти». В 2019-м слово «гарантии» вызывает только недоумение.
Журналист и писатель Николай В. Кононов нашел документы Соловьева в архивах Мемориала*Признан в России иностранным агентом и нежелательной организацией. Там было немного: сонник и отдельные почти случайные документы. Остальной материал найден в ходе писательского расследования.
Первая часть «Восстания» напоминает минное поле модернизма. Главный герой Сергей Соловьев — топограф, он исправляет уже существующие карты в бессознательной надежде изменить мир не только на бумаге. Герой, как советский Улисс, после исчезновения отца отправляется в путешествие. У него есть заявленная цель — найти, куда Соловьева-старшего забрали сероликие. Именно такими на иконах изображали бесов.
Всю историю Соловьева читатель узнает из сонника, который ведет главный герой: «Все двадцать пять лет я записывал сны, и начал это делать из-за слежки на строгом режиме. Пишешь себе, пишешь, а если интересуются, не запрещенное ли, то показываешь: вот, сонник». Сны Соловьева отравлены демоном модернизма: Осоавиахим он воспринимает как нового советского пророка, а наблюдая за убитым, чувствует, что «несут к могиле не безымянное тело, а мое лицо, мои руки». Рядом с демоном модернизма всегда по-мамлеевски хохочет демон безнаказанности. Кафкианский землемер Соловьев путешествует по замку, стены которого совпадают с границами СССР. Сам герой рассказывает о себе, что «его не любят бумаги», да и он их не ценит: действия Соловьева подчеркивают его презрение к советской бюрократии.
Строительство железной дороги (узкоколейки), конец 1930 — 1940 гг.
Править карты герою-топографу по мере закручивания гаек в СССР становится все сложнее. Услуги геодезиста и картографа еще нужны на фронте, но в мирной жизни уже все исправили без него. Особенно если ты попал в плен, ради выживания послужил в народной армии Гитлеру, а не застрелился. Более того, если не сразу явился на пункт репатриации. По возвращении в СССР, в самом конце сороковых, герой Кононова после недолгой работы на благо советского общества попадает в Норильский лагерь и начинает строить советский мир на других, своих собственных основаниях.
В своем по сути вынужденном странствии Соловьев картографирует еще не вполне осевшие в массовом сознании болевые точки мировой истории: газовые эксперименты над цыганами, евреями и другими узниками концлагерей. Действие романа постоянно прерывается мунковскими описаниями: «части лица этого человека двигались отдельно друг от друга, бровь и щека дергались вниз, рот прыгал, словно умирающий причитал, левый глаз выпал и покачивался на скользкой мышце, а правый уставился на меня как дуло».
В документальной прозе больше всего раздражают всплески литературности: «Анна чуть откинулась на моей руке» или «Вывели соседа моего, он читал лекции избачам, и одна баба вдруг говорит: „Корову забрал”. Наставник-то избачей! Его ударили штыком, он упал, а дальше били прикладами. Спустя несколько минут один взял винтовку, отодвинул других и выстрелил. Труп оставили в снегу, и собаки до вечера растаскивали его мозги».
Плакаты в Норильлаге
На законный вопрос об излишней эффектности фразы про мозги автор ответил, что так написал свидетель событий. Кононов лишь зафиксировал и встроил в общую ткань романа. Часто в тексте «Восстания» встречаются слишком распространенные сравнения. Если щелкает — то как в часах; если встретились — то как бильярдные шары; если выглядим — то как сломанные куклы. Можно встретить и более романтические обороты: «Во мне не осталось ничего кроме чувства голода. Я перестал существовать». И в этот момент становится ясно, что никакого документального романа написать нельзя. В эпоху фейк-ньюз доверие вызывают эмоции, эмпатия, а не отсылка к тому, что «так было» и что «есть документы». Ирония постдокументального мира в том, что сегодня документ — договоренность общества по поводу определенных фактов.
Иногда модернизм на грани литературности в «Восстании» зашкаливает: Соловьеву «мерещился запах голода». Чуть выдохнув, герой может сказать дежурное и почти советское «около церкви заливались пулеметы» или «кал и моча покинули меня». Тело героя выстраивает и специфические отношения с памятью. Соловьев после репатриации возвращается к своему отчему дому. Все его родные умерли, знакомая местность опустела. Перед отъездом он мочится «на то место, где стоял наш дом».
Коллективный быт у Кононова максимально сюрреалистичен, группы людей превращаются в бекетовского персонажа, который не может справиться со своими частями: «В коридоре-проспекте едва ли не каждый вечер кто-то играл на гармошке, начинались пляски, и из комнат вываливал сонм женщин, обвитых какими-то тряпками, и присоединялся к танцу при тусклой лампочке на засаленном полу. Меня тошнило даже не от запаха, а от непоправимости и сходства всего этого со сценами на Фосиных иконах. Жильцы отучились делать что-либо отдельно: они вместе ходили есть в столовую, в клуб, и, если кто-то один наказывал детей, тотчас сбегались другие и обступали жертву и мучителя, громко костеря обоих». Финал коллективных практик — суд над студентом, инсценированный агитотрядом. Герой Кононова трясется от ужаса, представляя, что в любой момент этим студентом окажется он сам.
В предисловии к «Восстанию» сказано, что в повести действует новый советский герой. Действительно, Соловьев фантастически свободен в своих взглядах: он живет без страха за свою жизнь. Он спорит об успешности коммунизма с командиром на фронте. На войне специалистов мало — можно и дерзить. У немцев Соловьев отказывается от участия в карательных операциях. Это уже запредельный риск.
Хотя весь роман читателя ведет Соловьев, программные слова Кононов вкладывает в уста другого героя: «вырастет новый человек, который ни помнить, ни знать ничего о том, что когда-то мы жили по-другому, не будет». Речь идет о советском человеке, у которого цвет настроения всегда красный. Но можно трактовать эту фразу как намек на культурную и историческую амнезию постсоветских поколений. По факту советская эпоха показала максимальную незащищенность человека. Советский Улисс может спокойно чувствовать себя только во сне.