Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Владислав Софронов. Положение мертвых. Ревизионистская история «русского космизма». М.: V—A—C Press, 2022. Содержание. Фрагмент
В начале февраля 2022 года в Новой Третьяковке открылись «Граждане космоса» — персональная выставка Антона Видокле, русско-американского художника, издателя, режиссера-непрофессионала, создателя портала e-flux и одного из главных популяризаторов русского космизма на Западе. Это был настоящий праздник. Революционно-красный буклет, напоминавший об этом событии, висел на зеркале рядом с моим письменным столом. А вскоре утром, после первых вестей, созвонившись с подругой, я услышала фразу «граждане космоса — не мы». В марте выставку демонтировали (ее закрыли по решению самого Видокле), упоминание о ней убрали с сайта Третьяковки, а праздник космистов — праздник бессмертия — отдалился и потускнел, как буклет над моим столом.
Я уверена, что главное слово 2022 года — «ревизия». Ревизии начались везде, в нашем уютном арт-мирке почти сразу же. Когда первое оцепенение спало, те, кто не самоустранился из поля искусства, принялись за «работу над ошибками». Нередко это принимало форму схематизации, упрощения, доведения до бинарных оппозиций в попытке обозначить все имперское, разрушающее, апроприирующее, колониальное. Русский космизм не мог не попасть под раздачу: на художников и философов, работающих с этой темой, посыпались обвинения в шовинизме, империализме, насаждении традиционализма. И сейчас легитимной частью космизма признается, пожалуй, лишь авангардная музеология. Не будем рассматривать все ошибки судящих о русском космизме по слову «русский», но обозначим следующее: пророческая фраза «граждане космоса — не мы» стала мантрой, которую часть арт-сообщества повторяет, чтобы откреститься от «всего плохого».
К счастью, самим «гражданам космоса» тоже есть что сказать: издательство V—A—C совместно с Центром экспериментальной музеологии выпустило книгу философа Владислава Софронова «Положение мертвых: ревизионистская история „русского космизма“». Автор берет термин в кавычки, подчеркивая, что за ним нет ничего «про космос», да и специфически русско-имперского тоже нет. Софронов предлагает отнестись к РК как к экспериментальному соединению этики и онтологии, выходящему далеко за пределы ретрофутуристической выдумки, которую легко эстетизировать. Cобственно, для преодоления эстетизирующей редукции и требуется ревизия. Говоря иначе, Софронов предпринимает попытку перенести космизм с небес на землю.
Суть космизма, говорит философ в первой главе, состоит вовсе не в имперской экспансии в пространстве, а в экспансии во времени, то есть в овладении этим самым временем. Если человечеству суждено выбраться из лабиринта насилия и смерти, то лишь в случае радикального пересмотра устройства общества, механизмов распределения благ, отношения к экологии, технологиям, науке. Однажды ревизия дойдет и до этики, в том числе этики отношения к мертвым. Как сказал сам Софронов на презентации книги, когда этот момент наступит, сама мысль о том, что миллиарды умерли, не реализовав своих чаяний, может стать невыносимой, как крик ребенка, которого бьют за спиной соседи. Конечно, сейчас, пока страдают живые, лишь чудак станет думать о мертвых. Но вопрос неминуемо встанет, уверен автор: «ведь далекое будущее есть только у общества без репрессий», т. е. способного обуздать ужасы насилия и неравенства.
Во второй главе Софронов резко, порой даже безжалостно пересматривает идеи Николая Федорова, чье имя в первую очередь ассоциируется с русским космизмом. Так, он отказывает философу в технической и научной прозорливости и подвергает сомнению необходимость бессмертия, которая — наравне с воскрешением — относится к важнейшим целям Николая Федоровича. Александр Богданов в «Празднике бессмертия» писал, что жизнь нужна, если есть вкус к жизни. Софронов согласен: не всякая смерть — враг, лишь та, что настигает людей с нерастраченным потенциалом, потому смерть нужна как «право спокойно уйти».
Среди продолжателей федоровских идей Софронову особенно важен Валериан Муравьев; «Овладение временем» — это, собственно, название его центральной работы, о которой идет речь в третьей главе. По версии Софронова, именно философ Муравьев опередил свое время, предложив то, о чем ныне грезят технооптимисты — цифровизацию личности, или, в его терминах, «перевод в формулу». Таким образом, уверен автор, Валериану Николаевичу удается вывести главную цель Федорова на новый уровень, не впадая в религиозный мистицизм. Но вопросы остаются: как представить в виде цифры то, что обладает сознанием? Как воскрешать с помощью цифровизации? Чтобы подобраться к ответу, необходимо прояснить кое-что фундаментальное: а что такое вообще человеческое сознание? Как оно формируется и как существует? Только разобравшись в его генезисе, возможно задуматься о его «переводе» в другие системы.
Признаюсь: мне кажется, что, перевалив за середину повествования, редкий читатель-скептик устоит перед спокойной и вместе с тем очень живой интонацией софроновской ревизии — воскрешение перестает казаться чем-то «небывалым», оно «мыслимо, значит, осуществимо», а теоретический «мостик» между современными технологиями и утопическим пафосом Федорова уже перекинут. Руководствуясь тонким чувством философского ритма, автор уверенно развивает лейтмотив. «Вы можете сказать, что я мечтатель...» — цитата, с которой начинается книга, начинает казаться читателю если не кокетством, то ложной скромностью, ведь трезвости мысли и ясности изложения «Положению мертвых» не занимать.
В четвертой главе в ревизионистскую историю русского космизма Софронов вводит фигуру Эвальда Ильенкова — философа, которого не принято относить к космистскому канону. Этот жест важен: он зашивает темпоральный разрыв между человеком XXI века и космистами-классиками, которые в основном не дожили даже до Второй мировой. Во многом из-за этого разрыва космистские интуиции кажутся архаичными, а их актуальность недооценивается.
Об Эвальде Васильевиче Ильенкове принято думать, как об экстравагантном мыслителе, призывавшем чуть ли не взорвать нашу галактику. Но если внимательно перечитать «Космологию духа», говорит Софронов, то можно увидеть, что речь идет о неизбежности тепловой смерти Вселенной. Избежать ее возможно лишь с помощью разума, необходимого элемента мироздания, способного вызвать новый Большой взрыв, совместить начало и конец, если угодно — перезапустить «весь мир». Конечно, современная физика оспаривает целый ряд постулатов Ильенкова, о чем Софронов не забывает упомянуть. Важно и другое: в софроновской интерпретации «Диалектическая логика» Ильенкова показывает, что «общее дело», которое Федоров ждал в будущем, уже творится, ведь формирование сознания и индивидуальности каждого человека — это дело бытия, которое конструируется каждодневно всем человечеством. «По Ильенкову, личность зарождается, существует и развивается только в системе коллективной деятельности и через нее. Что это, как не Общее дело?» Софронов развивает идею о том, что коллективное созидание лежит в основе социальной онтологии: «общее дело» реализуется на этапе конструирования бытия, и при изменении этических представлений человечества оно может стать делом воскрешения.
Когда в начале этой статья я написала, что Софронов переносит космизм с небес на землю, я не имела в виду упрощение или же огрубление. Речь идет о том, чтобы осознать космическое не как отдаленное, а как происходящее с нами здесь и сейчас: мы уже вписаны в космический масштаб, уже включены в групповое творчество невиданных размахов. Космизм — это не дело галактической империи в далеком будущем, но программа человечества, вставшего на путь преображения. Технологии позволяют думать о реализации ее задач в реальной перспективе. Конечно, сами технологии не являются панацеей и не могут принести блага без этического преображения, которое в свою очередь идет рука об руку с необходимостью радикальных политических изменений. Да, вопрос о перспективах выживания человечества среди войн, насилия и классового неравенства автор оставляет открытым. Но разве саму возможность спасительной перспективы не создают такие работы, как «Положение мертвых»? Выход этой книги является актом деятельного оптимизма, который, как показывает мой читательский опыт, очень заразителен.