Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Рива Евстифеева. Интернатские рассказы. Éditions Tourgueneff, 2023
Нечасто доводится вместе с новой книгой приветствовать разом и нового автора в поле художественной литературы, и новорожденное издательство.
У Ривы Евстифеевой обширная биография, о чем ее коллегам-специалистам было отчасти известно и до выхода ее новой книги. Окончив с красным дипломом русское отделение филфака МГУ, Евстифеева работала в Институте русского языка в Москве. Затем жила в Италии, где получила магистерский диплом с отличием во Флорентийском университете по специальности «средневековая история». Ныне работает в Тургеневской библиотеке. Только не в той, что на Чистых прудах в Москве, и не в каком-нибудь еще российском городе: речь идет о русской библиотеке в Париже, к созданию которой действительно был причастен Иван Сергеевич Тургенев. Евстифеева, кроме того, преподает в Университете Страсбурга. Этот далеко не полный «послужной список» дает некоторое представление о широте ее интересов и серьезности отношения к ним. До последнего времени, однако, ее основная известность была связана исключительно с наукой и преподаванием.
Русская общественная библиотека имени И. С. Тургенева, появившаяся в XIX веке, погибла, казалось, безвозвратно в период Второй мировой войны и гитлеровской оккупации Франции, множество книг и других раритетов были вывезены и пропали. Но в 1959 году библиотека воскресла, словно феникс из пепла. И хотя большинство прежних фондов восстановить не удалось, в ней сегодня присутствуют и довоенные, и дореволюционные издания. Она по-прежнему является одним из важных центров русской культуры в Западной Европе.
Под сенью Тургеневки, в недрах ее коллектива, недавно родилось и издательство Éditions Tourgueneff, формально и организационно с библиотекой не связанное. По-своему символичен тот факт, что новое издательство дебютировало книгой Ривы Евстифеевой «Интернатские рассказы». Это небольшое произведение — о страшном зле и насилии. Но и о частичной обратимости зла, «о том, что тонкий внутренний стержень может выдержать, как бы его ни ломали». О том, что из состояния «животного одичания» возможен путь к свету.
Евстифеева описывает свое пребывание в школе-интернате в 1990–1996 годы. Это время некоторые считают всплеском свободы. Но в книге рисуется полутюремная атмосфера (автор-филолог, анализируя собственный текст, сама подсказывает читателям отсылку к «Колымским рассказам» Шаламова): «Истории о бесправии — в случае интерната это бесправие не такое страшное физически, но обрушивается оно на более беззащитного». Притом действие происходит отнюдь не в глухой глубинке, до которой, как можно было бы подумать, не успели дойти благотворные плоды перемен, а в Москве — даже, видимо, более или менее в центре Москвы.
Повествование наполнено социальными контрастами. Интернатовцы «все время жили на границе потустороннего мира и нормального. Часть интернатовцев были из обеспеченных семей (то есть все равно заброшенная родителями, но хотя бы по выходным живущая вполне приличной жизнью), часть учителей тоже далеко не сразу понимала, где оказалась». Иногда детей могли внезапно вывезти даже на телевидение, наводя лоск в гримерке перед эфиром игровой передачи. Но самыми добрыми оказывались все-таки «бомжи-электрики», обитавшие в подвале и подчас угощавшие конфетами детвору, которая с риском быть жестоко наказанной «охотилась» по ночам за хлебными корками, оставшимися в столовой. Кто как не голодный лучше всего разумеет голодного?
Контрасты сопровождали и самих обитателей интерната, который «прежде всего этим отличался от детдома: мы состояли наполовину из полных оборванцев, а наполовину из детей очень обеспеченных родителей <...> Закрывать глаза на следы побоев на теле своего ребенка умеют, как оказывалось, родители любого социального класса».
Сама книга Евстифеевой находится на грани разных жанров и даже способов коммуникации. Перед нами — автобиографическое произведение, быль, или, как нынче говорят, нон-фикшн. Исторический документ, если угодно. Однако в его художественных достоинствах трудно усомниться: это та правда, что пробирает до костей. Согласно заглавию, это рассказы, цикл рассказов. Их можно, в принципе, читать и в произвольном порядке, но лучше все-таки в авторском, который имеет свою логику, настолько четкую, что допустимо рассматривать «Интернатские рассказы» и как повесть со свободной композицией. С другой стороны, в основу книги легли ранние публикации некоторых ее частей в соцсетях, а в основу этих публикаций — устные рассказы автора своим друзьям. Устная основа ощущается очень явственно. Рискну предположить: все, кто знаком по интернету с видеовыступлениями Ривы Евстифеевой (экскурсиями и лекциями), не раз будут при чтении ловить себя на том, что отчетливо слышат ее голос.
В книге есть «Вступление», как и «Послесловие». Но от обширной экспозиции и предыстории Евстифеева воздерживается и сразу бросает читателя в гущу интернатской жизни со всеми ее ужасами. Детей воспитывали здесь «палочно-тапочным методом». Не потому тапочным, что все ходили в тапках. А потому что тапком лупили. Лупила одна из учительниц.
Некоторая хронологическая (как и сюжетная) упорядоченность в книге присутствует, но автор не стремится к пунктуальному ее соблюдению. Не меньшее значение имеет тематический ряд, порой почти этнографический (как, например, в главах «Вера и верования в интернате», «Пара слов о любви»). Привычные нам темы отражаются здесь как в кривом зеркале. Не потому, что с верой связано появление иностранных проповедников (вполне типичное для 1990-х годов, но не столь частое в книге). А потому, например, что неверие в Конфетного Короля (так никогда, в отличие от «бомжей-электриков», и не оставлявшего детям конфет) рассматривалось как опасный симптом неверия в Бога, а то и веры в Дьявола, и каралось в детской среде, в том числе и побоями... На место развенчанной советской идеологии (которую ровесники Ривы Евстифеевой едва застали) пришла неприкрытая, уверенная в себе архаика. Детские суеверия и средневековая нетерпимость явились рука об руку.
Частичная обратимость зла, о которой шла речь выше, отнюдь не снимает проблему его локальной непоправимости. Как и стойкости зла институциализованного. Повествовательница вновь посещает покинутый ею интернат спустя несколько лет и видит: там продолжают учиться «бывшие одноклассники — хотя и не все. Кто-то ушел, как и я, а кто-то не дожил». От такого рода краткости и недосказанности — вернее сказать, от этой скупости письма, — кровь стынет в жилах. Особенно когда в сотый раз напоминаешь себе, что речь идет о подростках (а вначале — и вовсе о детях).
Голод, вши, почти полная безграмотность — все это здесь есть. Несмотря на то, что для попадания в интернат детям полагалось сдавать экзамены...
Интересно, что, «хотя в интернате учеников страшно мордовали и унижали, свобода передвижения у нас была практически полная. Мы постоянно проводили время неизвестно где и возвращались ближе к ужину». Одна из разновидностей несвободы в современном мире отнюдь не предполагает решеток, колючей проволоки и тому подобных зримых устрашающих преград. В атомизированном мегаполисе маленький (в разных смыслах) человек, лишенный чего бы то ни было своего и каких-либо социальных связей, может быть отпущен своими хозяевами куда угодно — в их представлении (зачастую верном), он всегда вернется, потому что идти ему просто некуда. Или, точнее, у него обычно нет представлений о том, куда можно идти. Его отпускают не потому, что уважают его свободу, а просто потому, что на него и на его судьбу всем наплевать. Он предоставлен самому себе в худшем значении этих слов.
Для Ривы Евстифеевой, чья последующая жизнь оказалась столь интересной, годы интерната при всей их исключительности отнюдь не выглядят как изолированный экзотический эпизод. «Безотцовщина, привычка к нищете и постоянная подверженность насилию и несправедливости — это то, что переживали не только московские интернатовцы в начале девяностых. Это то, что значительная часть территории нынешней России переживала и переживает до сих пор. Мне хотелось показать механизмы насилия на самом невинном объекте — равно способном и продолжить цепочку насилия, и прервать ее».
Герои и героини книги сталкиваются с насилием многоуровневым. Оно исходит от взрослых — учителей, воспитателей, нянечек, — но им изъедена уже сама детская среда, в которой повествовательница была изгоем. И все-таки однажды мы видим коллективный протест однокашников, вступившихся за нее. Когда будущая «русичка» Ирина Петровна избила ее книгой за попытки отстоять правильное ударение — книга ее вскоре была разорвана на мелкие клочки: «Народ вдруг вступился за своего юродивого». В дальнейшем героиня усилием собственной воли покидает интернат.
Но главную роль в одолении зла играет в книге не бунт (будь он коллективным или индивидуальным), а встреча. Встреча с человеком, открывшим человека в ошарашенном собеседнике. А до этого — встречи с немногими любимыми учителями, светом своих личностей освещавших окна в большой мир.
Хочется пожелать Риве Евстифеевой не только новых научных и преподавательских успехов, но и литературного вдохновения, а читателям — новых ее книг.