Записная книжка секунд-майора, заметки антрополога-анархиста, частное бессмертие художника, классика испанской барочной поэзии, ода немецкому символизму и рассказы Марата Басырова: читайте очередной обзор наиболее примечательных новинок недели.

Заботы и дни секунд-майора Алексея Ржевского: Записная книжка (1755–1759) / Составитель и научный редактор И. И. Федюкин. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2019

Секунд-майор Ширванского пехотного полка Алексей Ржевский с исторической точки зрения персонаж совершенно неприметный, однако его записная книжка, недавно обнаруженная в архивах, оказалась достаточно любопытной, чтобы попасть в книжную серию Rossica Inedita, где публикуются новые источники по истории России. Замечательность записок Ржевского заключается в том, что, во-первых, дневников елизаветинской эпохи в принципе немного, во-вторых, этот документ занимает промежуточное положение между жанрами летописи и мемуара. Безызвестный офицер не только фиксирует факты — свои бесконечные болезни, переезды, попойки и (куда без них) любовные переживания, — но и подвергает их сентиментальной рефлексии.

«Было воскресенье. Объявленная мокрота шла до 8 часу, которой и вышла всей полна и еще несколько крушки, и в том 8 часу я уснул и спал до 6 часу пополудни — проснувшись, голова болела и таперь болит, также левой бок и груть болели, а таперь не болит. Пивши чай на постели, несколько потел, а осабливо ноги очень потели, а больше плюсни и все ступени. Проснувшись было ардинарно на низ. <...>

Читатель из сего может видеть, что я и подленно был в смертном страхе, как тоска моя всегда и более умножалось, а чтоб такую тоску смертнаю прогнать, то я умножал мои чарки вина простова, которая вино мой лекарь мне пить много велел.

И подленно я сей день и ночь вина простова много пил. Видете, дорогй читатель моево журнала, как я себя отважил, не быв прежде никогда пьяницай, л[ьс]тяся получить мое здоровье, а таперь вижу себя в смертном состоянии. Да что делать, когда нибуть умирать [надо] будит. <...>

Я подленно пьян таперь. Чтоб безбоязненно умереть мог, то я много вина пил. Да и сколько жизнь моя продолжитца пить ево буду. Я вижу, что пьяному лехче умирать, как терозваму! Для тово, что меньше страху! Естли мне подленно буде[т] в то время умереть случатца, то б я щостлив был и по смерти моей, штоб етат журнал моей жизни княгиня Н[аталья] Г[ригорьевна] Б[елосельская] могла видеть, ибо я для нее столько стражду, а то б довно облегчения мое сыскал! В 3м часу пополуночи очень солоная мокрота из меня пошла! <...>

14: С 13 на 14 число во сне видел мою полюбовницу, котораю я имел, как в деревнях живал, что она ко мне приехала в гости».

Джеймс Скотт. Анархия? Нет, но да! Шесть вольных заметок об автономии, достоинстве, осмысленном труде и забаве. М.: Радикальная теория и практика, 2019

Американец Джеймс Скотт — известный социолог, этнограф и антрополог, специалист по аграрным исследованиям, низовым формам протеста и консолидации. Академический бэкграунд не мешает профессору Йельского университета отстаивать в своих работах последовательно анархистские взгляды (и воплощать их на практике в собственном быту). Небольшая книга очерков 2012 года — это боекомплект энергичных доводов, которые пригодятся всем, кто решит вступить в спор по животрепещущим вопросам: является ли анархия синонимом хаоса, можно ли прожить без государства и станут ли люди что-то делать сообща, если их не принуждать. Что важно, все свои рассуждения Скотт подкрепляет конкретными примерами.

«А что было бы, если бы перекресток был нерегулируемым, и водители с пешеходами должны были бы использовать свои независимые суждения? Начиная с 1999 года, в городе Дратхен (Нидерланды) исследователи пытаются ответить на этот вопрос. Им удалось получить потрясающие результаты, что привело к волне „отмены красного света” во многих городах Европы и Соединенных Штатов. И лежавшие в основе этой инициативы идеи, и ее результаты являются, по моему мнению, показательными и побуждают к новым и более серьезным усилиям в деле создания общественных институтов, расширяющих пространство независимого суждения и улучшающих способности людей.

Ханс Модерман (Hans Moderman), инженер по организации дорожного движения, еще в 2003 году первым предложивший выключить светофоры в Драхтене, в дальнейшем стал пропагандировать идею „общего пространства”, которая быстро стала популярной в Европе. Сначала он заметил, что, когда светофор не работал из-за проблем с электричеством, пробок не возникало, даже напротив — поток транспорта возрастал. В качестве эксперимента он заменил самый загруженный регулируемый перекресток в Драхтене с пропускной способностью 22 000 автомобилей в день на круговое движение для автомобилей, протяженную велодорожку и пешеходную зону. В течение двух лет после того как в Драхтене убрали светофоры количество ДТП упало с 36 (за предыдущие 4 года), и так было два года подряд. Когда все водители знают, что должны быть начеку и включить здравый смысл, транспорт движется быстрее, а заторы и вызываемая ими агрессия, практически исчезли. То, что получилось в итоге, Модерман сравнил с фигуристами на переполненном катке, которым удается избегать столкновений с другими катающимися. По его мнению, вынуждает водителей отвлекаться от дороги и делает перекрести менее безопасными как раз избыток знаков».

Борис Клетинич. Мое частное бессмертие. М.: ArsisBooks, 2019

«Мое частное бессмертие» — opus magnum Бориса Клетинича (р. 1961), которую поэт, прозаик, киносценарист и эстрадный певец писал два десятилетия. Художественная проза густо замешана на автобиографических деталях: реалии кишиневского детства, знакомство с Евгением Хорватом и Виктором Корчным, учеба во ВГИК и так далее. К такому восприятию располагает то, что текст сшит из дневниковых записей различных персонажей. Однако частные подробности составляют лишь одну из линий в полифонической конструкции — столь многослойной, что, кажется, автор не вполне справляется с ее грузом. Впрочем, такое впечатление не снижает ценности этой субъективной эпопеи о двадцатом веке.

«Еще мои подруги уверяют, что я завиваю волосы не просто так. А как Грета Гарбо в „Анне Кристи”. Ха, рассмешили! Еще не родился человек, ради которого я стану выделывать что-то особенное со своей внешностью. И потом, я реалист. Эти влюбленные мальчики, эти неумелые гимнасты, уже давно спланировали наперед. Самые толковые из них откроют докторские кабинеты, адвокатские бюро. Они все до единого женятся на обезьянах с приданым. А меня Ёшка разорил.

Но зато...

Зато я одна из лучших учениц в женской гимназии. Нет, я самая лучшая.

И потому:

— я „Скутитэ де таксэ” (освобождена от платы за обучение — рум.), а обезьяны выкладывают до копеечки, 2 400 леев в год;

— тетрадки и книги достаются мне за так, а обезьяны платят по полной;

— я готовлюсь в докторскую школу в Кишинев (ну вот, проговорилась!), а обезьяны целый век скоротают в провинции.

А еще у меня пальцы рук, как у Греты Гарбо: водорослевые, удлиненные.

И еще...
...меня...
...выбрали...
...(я не шучу!!!)...
...меня... выбрали...
...ох-х...
...королевой бала... (правда!!!)

Дело в том, что в городе давали бал (в честь какого-то лорда Бальфура), и меня выбрали королевой!

И вот что из этого вышло!

2 ноября 1933 года, Оргеев».

Луис де Гонгора-и-Арготе. Поэма Уединений. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019

Впервые на русском опубликован полный перевод цикла «Поэмы уединения» — главного произведения Луиса де Гонгоры-и-Арготе, чье имя стало своеобразным синонимом испанской барочной поэзии (так называемого гонгоризма). Влияние Гонгоры, «творца гомеровских масштабов», на испанский язык и мировую культуру (в диапазоне от Лорки до группы Dead Can Dance) трудно переоценить. Проводником в «темный стиль» великого кордовца выступил поэт и переводчик Павел Грушко: его предисловие, заметки и обстоятельные комментарии обрамляют текст «Поэм» и других, более «светлых» стихотворных произведений Гонгоры.

«Что скорлупки заменили
туфли моднице Мингилье, —
что ж,
но что Менга без помоги
в два корыта вгонит ноги, —
ложь.

Что женился дон Бездельник
на красавице без денег, —
что ж,
но что он не пустит смело
красоту супруги в дело, —
ложь.

Что у всенощной вдовица
тихо стоне и томится, —
что ж,
но что стонет без расчета,
чтоб ее утешил кто-то, —
ложь.

Что нарядов у красотки
тьма и муж отменно кроткий, —
что ж,
но что муж не знает, скаред,
кто жене обновы дарит, —
ложь.

Что старик седым ложится,
а наутро — как лисица, —
что ж,
но что луковый отварец
на себя не вылил старец, —
ложь.

Что клянется дон Подонок
будто вкусным был цыпленок, —
что ж,
но что мы от зубочистки
не узнали о редиске, —
ложь.

Что отцу искать не к спеху,
мужа, дочки в утеху, —
что ж,
но что, времени не тратя,
дочь отцу не сыщет зятя, —
ложь.

Что для бледности невинной
дама лакомится глиной, —
что ж,
но поверить, что сеньора
не страдает от запора, —
ложь».

Фридрих Гундольф. Георге. СПб.: Владимир Даль, 2019

Книга историка культуры Фридриха Гундольфа посвящена его учителю, классику немецкого символизма поэту Стефану Георге (1868–1933). За литературоведческим трудом проступает нечто большее — посмертная маска целой эпохи и художественной традиции. Однако Гундольфу, по всей видимости, казалось, что он пишет пролог к прекрасному будущему. В герменевтической оптике его герой предстает провозвестником «нового царства» аристократов духа, носителем поэтического откровения, который преображает народ и общество. Преображение немецкого общества вскоре действительно случилось, однако Гундольф, умерший в 1931 году, его не застал — в отличие от Георга, который отказался от предложенной Геббельсом должности президента новой Поэтической Академии и скончался в Швейцарии в 33-м.

«Порой в жизни народа настают судьбоносные моменты, когда одна молния сплавляет всех в единое целое, когда общественное мнение и глас народа, вопль миллионов и крик одиночки взывают об одном и том же, — затем они спонтанно и одновременно претерпевают одно и то же. Истинный глашатай народа никогда не прислушивается к желаниям толпы, не подчиняет им свое слово; ни один пророк не поступал так, и даже свет Лютера излился из уединенной монашеской кельи. Толпа воспринимает то ударную силу, то материю, то направление, в редких случаях — дух, в редчайших — форму первозданного слова; толпе остаются „непонятными” все первозданные слова, в которых сила, материя, дух и форма нерасторжимо едины и ни один из элементов не может быть изъят. Все пророки этого рода (а путей пророчества не меньше, чем людских бед) воздействуют лишь медленно и постепенно, чаще всего через посредников, которые все шире разносят сосредоточенный в центре огонь и тот мало-помалу остывает и становится зримым даже для подслеповатых глупцов. Воздействие на массы не имеет ничего общего с изначальностью, с содержанием народа. Были времена, когда священный огонь, казалось, вот-вот угаснет, и являлся спаситель, знавший то единственное, что „одно только нужно”; он, подлинный пророк и глас народа, выносил огонь на вольный ветер. Бывают и другие времена — когда грозит опасность, что огонь будет разбросан или даже распылен на миллионы холодных искр. Тогда демон народа призывает хранителя, того, кто соберет, оградит и укроет огонь, и демон наделяет такого человека всей необходимой для его миссии силой, дабы он принуждал других, хранил тайну, оберегал незыблемую форму и неприкасаемую святость. Этот спаситель также вещает, исходя из опасности, угрожающей духу народа, но не на популярном языке.

Таков Стефан Георг, ибо таково наше время».

Марат Басыров. Удовольствие во всю длину. М.: Флюид ФриФлай, 2019

Судьба обошлась с Маратом Басыровым в духе его рассказов, то есть довольно сурово. Родился в 1973-м в Башкирии, публиковаться начал в середине нулевых, обрел известность в 2014-м романом «Печатная машина» — книга вошла в шорт-лист «Нацбеста». В 2016 лег на плановую операцию в больницу, а там умер, дав повод критикам скупо сетовать на безвременную кончину многообещающего автора. «Удовольствие…» — посмертный сборник рассказов, и в его некоторой нестройности есть след ушедшей жизни, которую Басыров в своих текстах старался заключать в рамки весьма строгие и драматические. Издание дополняют воспоминания коллег, в том числе мемуар Павла Крусанова, благодаря которому таланты покойного стали заметны широкой публике.

«Он последний раз глубоко затянулся, и дым потек в легкие. Так в наполненный шприц проникает кровь, чтобы через несколько секунд снова оказаться в венах.

— Значит, решено? — спросил он, давя окурок о дно тяжелой стеклянной пепельницы.

— Решено, — ответила она.

И, погодя немного, добавила:

— Если ты решил.

Он встал со стула, сунул руки в карманы брюк и не спеша подошел к окну. На улице шел дождь. Стремительные капли сбивали с ветвей последнюю листву. Береза возле их дома сиротела на глазах.

— Ты же уже решил? — в свою очередь спросила она.

— Да. — Ему хватило сил не повысить голос.

Он принял окончательное решение минуту назад, когда понял, что она снова отдает инициативу. В этот раз все будет по-другому.

— Где же ты будешь жить?

Дождь усилился. Казалось, лужа кипит на большом огне.

Он обернулся.

— Не ты, а мы, — твердо произнес, глядя на ее неясный в полумраке кухни силуэт. — По-моему, это обговорено нами изначально.

— Нет, — слабо выдохнула она.

— Да, — возразил он и сжал ладони в кулаки, отчего карманы оттопырились. — Одного из них я заберу с собой.

Словно отгораживаясь от его слов, она сделала неловкое движение, и пепельница, с неприятным шумом проскользив по столу, застыла на самом краю, на треть зависнув над бездной.

— Осторожней, — предупредил он.

— Плевать, — резко ответила она и мотнула головой так, что на миг ощетинились ее длинные волосы. — Ты не сможешь это сделать.

Он покачал головой.

— Я смогу».

Читайте также

«XVIII век привлек меня возможностью эскапизма»
Научная биография филолога Марка Альтшуллера
8 ноября
Контекст
«Будь люди ангелами, ни в каком правлении не было бы нужды»
Авторы Конституции США о справедливом обществе, деспотическом большинстве и анархии
16 января
Фрагменты