Во мраке заточенья

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Оксана Васякина. Такого света в мире не было до появления N. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Содержание

Сборник рассказов «Такого света в мире не было до появления N.» Оксаны Васякиной — событие в мире русскоязычной литературы. Лауреатка премий «Лицей (2019) и «НОС» (2022), чьи тексты переведены на пятнадцать языков, авторка поэтических текстов «Ветер ярости» и «О чем я думаю», романов «Рана», «Степь» и «Роза», Васякина пишет статьи по женскому письму (послесловие к книге М. Моравской «Умирай, Золушка, умирай, милая»), ведет творческие семинары и редко дает интервью. В новой книге писательница размышляет над прошлым и заключает: «…нет ничего хорошего в юности. Она — болезненное превращение, она — заключение». В попытках проговорить свои чувства, но не унять душевную тревогу, связанную с воспоминаниями, героиня рассказов движется к «черному саду» зрелости. История юношеских разочарований превращается в духовное усилие, которое вряд ли освободит, но позволит ретроспективно взглянуть на случившийся опыт и, возможно, принять его.

Двенадцать текстов сборника — двенадцать зарисовок о мучительном пути к зрелости. «Прекрасные годы! — принято говорить [о юности], — замечает Васякина. — Прокрустово ложе [мерка, под которую заставляют подогнать то, что не подходит под нее], парирую я». Увиденный сон или внезапная встреча запускают воспоминания, которые являются центром текстов: конечно, это не просто рассказы, это — автофикшн (письмо о себе), это — картина девяностых — нулевых в России. Здесь звучит музыка Т. Булановой и группы «Краски» на дискотеках, появляются цветные гелевые ручки на уроках в школе, пишутся статьи про Эминема в журналах для тинейджеров. Это — размышление о времени и несовпадении внутреннего ощущения и физического возраста («Я всегда чувствовала себя старше ровесников и выглядела старше своих лет»), и, наконец, это — путешествие души. Как и Данте Алигьери, чья «Божественная комедия» дважды появляется на страницах сборника, Васякина, «земную жизнь пройдя до половины» («В прошлом году мне исполнилось тридцать пять»), ведет читателя через картины юношеского ада и испытаний чистилища к «стрекочущему саду» с «жирными пчелами» и «стрекозами». И если Тове Дитлевсен, слова которой приводятся в конце книги, называет детство «тесным гробом», то что это, если не путешествие по загробному миру? Путь этот — блуждание, впереди — неизвестность.

Скан пленки, которую N. присылает в рассказе «Бьет свет», наталкивает на воспоминания. N. пропадает ночами и с трудом просыпается по утрам после очередного ночного кутежа. «Платья» становятся главной характеристикой героини, а рассказчица тем временем делится: «В ее платьях я выглядела ужасно: комковатая девушка пытается быть сексапильной». Так задается ритм текста через многократные повторы, которые вообще этому тексту свойственны, и возникает маркер внутренних ощущений: ей, рассказчице, неуютно там, где «девочки-девочки» носят главный женский атрибут; неподходящая одежда становится метафорой юношеского неблагополучия, разлада между надеждой на взаимность и безразличием внешнего мира. «Кремовая атласная сорочка на кружевных бретельках» в рассказе «И вот скучаем, втиснутые в грязь» — это тоже вещь из другого мира, который сложно постигается, он непонятен, благополучен, в отличие от мироощущения самой рассказчицы. В тексте «Без вожделения, без чувства собственности, без эгоизма» она набирает «груды вещей», которые, примерив, приходится возвращать обратно на вешалки. Если не подходит «красная маечка», значит, должно подойти что-то другое? Искать свое — всегда утомительно. Это будет преследовать рассказчицу до последней страницы.

В середине сборника, в рассказе «Вечное сияние», рассказчица в переходе на Тверской узнает бывшую соседку по квартире. Девушка «с обыкновенным именем», с которой они общались, «как это бывает у одиноких людей», переживает несчастную любовь. Совместный просмотр романтической драмы «Вечное сияние чистого разума» (фильм Мишеля Гондри) символичен: история потерянной любви и попытка стереть воспоминания заканчиваются в фильме решением начать все сначала; в сборнике же — возвращение в прошлое и стремление рассказать о чувствах вряд ли послужат анестезией: можно стереть воспоминания, но нельзя выбросить их из сердца. Юность хочется забыть, но и привязанность к ней крепнет. Свет в сборнике — это свет самой памяти, того, что пребудет до самого конца, даже если детали забудутся. Свет вопреки.

В рассказе «Wheel of Fortune» для того, чтобы научиться понимать Б., рассказчица заучивает стихотворения И. Одоевцевой, Вл. Ходасевича, Г. Иванова. «Так черно и так мертво» — ведь это о ней, о рассказчице, вернувшейся в прошлое, в котором уже не люди и не события — тени. План провести время на море («спать на пляже, снимать комнаты и покупать инжир у стариков на остановке») чуть не оборачивается настоящей трагедией: подобравший девушек водитель «Жигулей» сворачивает не на ту дорогу, предлагая провести вечер в компании его друзей. «В горах любое расстояние нужно умножать на два, а то и на три», — сообщает рассказчица в самом начале, и это незамысловатое путешествие вдруг обретает черты триллера: в чужой машине все может мгновенно измениться, стоит сказать одно неверное слово. Фортуна в этот раз распоряжается земным счастьем в пользу героинь, чистилище пройдено: «Я ее спасла». Испытания юности могут иметь прямые физические последствия.

Хочется назвать эти тексты если не бессобытийными, то представляющими собой особый тип нарратива. Тем не менее в рассказе «Жизнь Вики», состоящем из тридцати семи глав, набросками дается история одной жизни. Вика — Виктория — «победительница». Ожидания обманываются: она — жертва. История изнасилования Вики передается отстраненно, через третье лицо, рассказчица же появляется в последних абзацах и лаконично заключает: «Я не знаю, что чувствует человек, которого душат, детские игры с задержкой дыхания не в счет». Тридцать семь глав — тридцать семь фрагментов, в которые уместилось все: первая влюбленность, несбывшиеся мечты, грязь провинциального кафе. «Время-то бежит. И рожать еще», — думает Вика. И время действительно бежит к зловещему финалу, намек на который вдруг появится в сцене приготовления к Хэллоуину: «Вика — мертвая невеста, из тюля сделала пышную юбку и фату, растушевала под глазами темную помаду». Никакой Хэллоуин не нужен: в реальной жизни все гораздо страшнее. 

Это единственный текст, в котором существует история, рассказанная от начала до конца. Другие рассказы — фрагменты из жизни, рассматриваемые на расстоянии. Это не просто расстояние во времени. Скан пленки — тоже дистанция. Такую же функцию выполняет и присланное сообщение старой знакомой, хранящей более двадцати лет тетрадь со стихами рассказчицы в рассказе «Она». Все это становится не только возможностью вернуться в прошлое, но и дать себе шанс описать события так, как они ощущаются спустя годы. Память их, конечно, искажает, но важно другое — чувства, это — лирическое высказывание о юности.

Недовольство собой — доминанта книги. «Учусь на последнем курсе Литературного института, дописала первую книгу стихов, занимаюсь галерейным перформансом», — сообщает о себе рассказчица, и то, что читателю может показаться интересным, вызывает у нее самой приступ досады. «Меня утомило собственное желание угождать», — продолжает героиня, которая «даже покойникам» хочет понравиться. И — постоянное раздражение из-за собственной внешности («я — одно сплошное уродство, занимаю примерочную, копошусь там полчаса и ничего не покупаю»), из-за собственных чувств («…внутри меня тоже шипело неприятное чувство, я силилась его распознать, и когда оно, наконец, поднялось к горлу, я поняла, что это тяжелая неприязнь к себе»). Надо обязательно доказывать собственную ценность: «Мне всегда казалось, что, где бы я ни была, я занимаю чужие время и воздух. Чтобы оправдать себя и свое присутствие, я научилась быть уместной». Можно ли считать бунтом поступок героини, решившей («У меня больше не было сил быть приятной») сбежать от расспросов мамы своей знакомой на лекцию по истории искусств в рассказе «Маритоцци»? Навряд ли. Рассказчица не жалеет себя: признается в эгоизме, жадности, зависти, гордыни, гневе, унынии — почти во всех смертных грехах. Конец света, которого ждут герои «Без вожделения, без чувства собственности, без эгоизма», облегчил бы муки: «Не нужно искать работу, искать жилье, не нужно вообще что-либо делать». Симптоматично, что рассказчица открывает «Бхагавадгиту» (памятник древнеиндийской философской мысли) после того, как моет посуду и убирает остатки еды со стола за своей соседкой. Умиротворение, о котором говорится в выбранной главе, — иллюзия, ему нет места в жизни среди людей, среди вечных тревог. А юность тем и отличается, что толкает человека на поиски ответов. И непокой.

Память — дело ненадежное. Надежно другое — то, что чувствует тело. «Я до сих пор помню этот страх: мир исчезает, исчезает воздух и свет, остается кто-то и твоя слабость», — вспоминает рассказчица историю из детства в тексте «Смерть незнакомой женщины». Читая вслух для N. в рассказе «Такого света в мире не было до появления N.» роман «Тихий Дон», она «потеет от смущения», надеясь на внимание; медь на браслете в рассказе «Без вожделения, без чувства собственности, без эгоизма», вызывающая аллергическую реакцию на руке, связана с воспоминанием о крике начальника, а в рассказе «Она» героиня, приехав навестить могилу отца вместе с преподавательницей философии, не может заснуть из-за ее храпа. Страх от быстрой езды на мотоцикле сопровождается чувством «холодной волны» в животе, а в рассказе «Wheel of fortune» «паника отняла ступни», пока героиня пытается договориться с водителем. Эти внешне разрозненные воспоминания о юношеском времени в разных текстах оказываются связаны памятью тела, это и есть — главная память о юности.

Героини сборника — женщины. Имена выбраны так, что конкретного человека за ними представить сложно. Тени — они и есть тени. Какой была преподавательница философии Н.? А девушка по имени Б.? Танцовщица М.? Соседки по квартире или дому, подруги или просто знакомые, попутчицы — ни одного по-настоящему близкого человека. Все они отражают одиночество рассказчицы. Одиночество, которое гонит к следующей «холостой дружбе». Даже мама здесь — человек, заставляющий вернуться в воспоминания об испытываемом в детстве страхе. В рассказе «Смерть Незнакомой женщины» появляется посторонний сюжет: женщина вместе с ребенком выбрасывается из окна. Пенсионерка у дома «с наслаждением» сообщает: «Сама умерла, ребенка инвалидом оставила». Эта страшная обывательская зарисовка с домысливанием последних минут погибшей женщины внезапно оказывается связана с собственным прошлым героини. Сюжеты «кровожадных мифов» никуда не исчезли. У рассказчицы тоже есть «окно» — история из детства: она — ребенок, оставленный мамой, сбежавшей от разъяренного отца, который лезет в квартиру через балкон. «Медея не желала зла свои детям. Прокна не ненавидела своего сына», — комментирует героиня. И мать, сбегающая от разъяренного отца, тоже может сделать собственного ребенка «инвалидом», о котором будут шептаться пожилые соседки на лавочках: не всегда физическое благополучие значит благополучие душевное. И детство, как далее замечает Васякина, это не «утраченный рай», это место, куда она «никогда и ни за что» не согласилась бы вернуться.

Мужской мир сборника всегда опасен. В мужчинах таится угроза, они вторгаются в жизнь, они убивают. Именно насилие становится центром: рассказы «Wheel of fortune» и «Вика» расположены в середине сборника. Немец с «водянистыми глазами» предупреждает об опасности изнасилования («Изнасилование — самый счастливый исход»), красавчик Илья насильно целую героиню в детском лагере — все они, подростки, молодые парни и взрослые люди пользуются грубой силой. Рассказчица набирает в поисковике: «Мужчина выбросил девушку из окна. Получаю, — продолжает она, — в Москве, Подмосковье, Перми, Ижевске, Тольятти, Туле, Санкт-Петербурге мужчина выбросил женщину, девушку, несовершеннолетнюю, ее ребенка, ее собаку из окна седьмого, восьмого, двенадцатого, шестнадцатого этажа». Эти перечисления создают горизонталь и вертикаль мира, в котором и тлеют переживания юности.

Какую систему измерения можно придумать для преодолеваемого пути? У Данте это — круги ада, чистилища и рая. Васякина за единицу берет книгу. А что может быть важнее для настоящей писательницы? Заключительный рассказ «Мне осталось двадцать девять книг», в котором рассказчица вспоминает бесконечно долгий день свадьбы родственника, открывается сценой сада, глухой стук яблок, в котором по ночам — предмет ее детской тревоги: утром заставят собирать паданцы. Скука, зависимость, заточение — детство. Вопросы анкеты для девочек, приведенные в начале рассказа, в середине отзываются короткими итогами: «Я не была беременна. Не была свидетельницей на свадьбе. Когда мои ровесники искали первую работу, я поступала в институт… Я ни разу не готовилась к экзаменам. Не была замужем. Не крестила чужих детей. Моей дипломной работой была книга стихотворений». Переход в зрелость, как и свадьба, — это тоже обряд, а глухой ритм того, что не случилось, — часть ритуала. Нужно дать теням обретаться там, где им положено быть. И успеть написать двадцать девять книг.