Для того чтобы книга навсегда осталась в памяти и стала частью жизненного опыта, необязательно браться за что-то классическое, свежее или популярное — интересные и по-настоящему важные вещи довольно часто остаются в тени. О неочевидных сокровищах воображаемой книжной полки и рассказывает Анна Наринская в рубрике «Старые испытанные книги».

Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Наринской Анной Анатольевной либо касается деятельности иностранного агента Наринской Анны Анатольевны.

1918 год, французская сторона Ла-Манша. Американский капитан авиации Ричард Богард сталкивается с пьяным вусмерть английским морячком, который заблокировал движение целой улицы: он улегся поперек нее спать, потому что вернуться на свой корабль он не может, — «на ночь он загоняет его под причал».

Восемнадцатилетний, гоняющий на моторке между вражескими военными судами мальчик по имени Клод Хоуп — это реинкарнация Пети Ростова (скорее всего, осознанная: преклонение Фолкнера перед Толстым вещь известная). Даже описания их внешности отчасти совпадают — вероятно, потому, что это описания абсолютной молодости. Они оба веселые, вежливые (и Толстой, и Фолкнер подчеркивают эту детскую, отдающую гувернерской выучкой вежливость), щедрые (у Хоупа изюм Пети Ростова дистиллируется в виски), оба относятся к войне как к захватывающей игре. И оба обречены — такое не может выжить в мире безразличия, возведенного в жестокость.

В «Полном повороте кругом» эта душераздирающая коллизия концентрирована до предела, вызывающего у читателя перебои с дыханием. Полный поворот повествования кругом происходит, когда капитан Богард, взявший Хоупа с собой на опасное летное задание, чтобы дать легкомысленному мальчишке урок «нешуточной войны», принимает приглашение «покататься» на его катере. Они выходят в море, и только тут Богард понимает, для чего нужны эти катера, какое у них предназначение: «— Господи! — думал он. — Ну кто бы мог себе представить? Кто бы мог представить?» … «Катер несся вперед. — Канал! — закричал мальчик. Взмахом руки он обвел море вокруг катера. — Мины! — голос его донесло порывом ветра, и он звучал громко. — Их тут полно! И под нами тоже. Весело, правда?»

Это лучший на свете антивоенный текст и почти лучший текст про юность. Слияние очевидное: ведь война не только физически уничтожает в основном молодых, но и убивает молодость души. Старит, изнашивает, выедает главную ее силу — возможность принимающего, радостного взгляда на мир.

Это законченная, симметричная, зарифмованная внутри себя вещь, как будто суммированная своим названием. (Оригинальное «Turnabout» справляется с этой задачей немного лучше переводного: в «Полном повороте кругом» чуть больше торжественности, чем нужно, но, в принципе, перевод Елены Голышевой и Бориса Изакова очень хороший).

Это торжество интонации, которая во многом выразила двадцатый век — слишком невыносимый для того, чтобы по его поводу заламывать руки и кричать. Интонации недосказанности, сдавленности. И в этом смысле «Полный поворот кругом» куда интереснее рассматривать не внутри «творчества Фолкнера», а внутри этой традиции, вернее, этого пути — как точку равновесия между безнадежным самоанализом позднего Чехова и почти неразличимым шепотом Реймонда Карвера.

Эту интонацию невозможно воссоздать частично, применить, интерпретировать. В 1933, через год после того как Turnabout был напечатан, сам Фолкнер написал на его основе сценарий романтического фильма (капитану Богарту в исполнении Гэри Купера был придан любовный интерес в виде Джоан Кроуфорд) — в итоге получился вполне прямолинейно сентиментальный фильм «Сегодня мы живы».

В 1964 году Андрей Тарковский поставил по этому рассказу радиоспектакль с девятнадцатилетним Никитой Михалковым в роли Хоупа. Забавно слышать, как британский гардемарин разговаривает голосом из «Я шагаю по Москве», но еще более забавно, вернее, поучительно наблюдать, как тональность этого текста рассыпается под натиском шестидесятнической приподнятой искренности.

Естественным, то есть единственно возможным образом эта интонация звучит только в голове у читателя. Так оно, в принципе, и должно быть в рассказе — самом личном и непосредственном жанре литературы. А это идеальный рассказ.

Читайте также

Для старых и малых, вместе и по отдельности
Анна Наринская о «Кольце и розе» Уильяма Теккерея
19 октября
Рецензии
Московский ботаник Х
Анна Наринская об «Истории парикмахерской куклы» Александра Чаянова
31 октября
Рецензии
«Умирание — это искусство, как и все остальное. Я делаю это блестяще»
Новый перевод романа «Под стеклянным колпаком»: жизнь и смерть Сильвии Плат
10 ноября
Рецензии