Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джонатан Франзен. Перекрестки. М.: Corpus, 2022. Перевод с английского Юлии Полещук
Есть целая категория авторов, которых постоянно ругают за спорные высказывания, критикуют за новинки, признавая лишь былые заслуги, но чьи книги все равно продолжают активно читать и обсуждать. Эту категорию условно можно назвать «Большие Вчерашние Писатели». Их тексты находятся где-то посередине между мейнстримом и авангардом, они в целом доступны широкой аудитории, но в то же время далеки от жанровой прозы. Одиозность БВП, как правило, остается в границах приемлемого, выражается в словах и шутках, за которые легко и приятно цепляться, чтобы раздувать мимолетные скандалы. В России роль Большого Вчерашнего Писателя принадлежит, конечно, Пелевину, во Франции — Уэльбеку, а в США к этому статусу в последнее время тяготел Джонатан Франзен. Пресса его постоянно в чем-то упрекала, начиная со знаменитой истории, когда он поругался с Опрой Уинфри, заканчивая разочарованием в «Безгрешности». Левые порицали его насмешливое изображение активистов и недоверие к принципам социальной справедливости, правые — фанатичный экологизм и высмеивание традиционных устоев. Впрочем, упреки неудивительны, ведь в основном творчество Франзена ассоциируется с «Большим социальным романом», не ангажированной ни в чью сторону прозой, фиксирующей состояние общества, где обнажаются изъяны всех и каждого. Сюда относятся «Поправки», «Свобода» и «Безгрешность» — три главные книги писателя. Но, когда в конце прошлого года вышли «Перекрестки», ситуация изменилась. Франзена почти единогласно полюбили — The Guardian и Publishers Weekly признали книгу лучшим романом 2021 года, а некоторые ранее настороженно настроенные обозреватели дали положительные отзывы.
Напрашивается вывод, что все дело в смене жанра. «Перекрестки» действительно будто бы не углубляются в социальные противоречия, а прежде всего предлагают читателю детально проработанную семейную сагу, где нет отчетливых выпадов ни в чью сторону. Однако «мыслью семейной» книга также не исчерпывается. Она запланирована как первая часть трилогии «Ключ ко всем мифологиям», а такое название выглядит не просто ироничной отсылкой к труду несчастного мистера Кейсобона из романа Джордж Элиот «Миддлмарч». «Перекрестки» представляют собой полноценный религиозно-философский роман, хотя критики порой предпочитают не замечать этого — видимо, образ Франзена-скептика мешает рассматривать его новое произведение в подобном ракурсе.
Хотя, казалось бы, на религиозную составляющую намекает уже сам выбор героев. Роман повествует о семье младшего священника Первой реформатской церкви Расса Хильдебрандта. 1971 год — консервативная никсоновская Америка, разгар войны во Вьетнаме. До маленького пригорода Чикаго, где живут Хильдебрандты, долетают лишь тревожные отголоски мировых культурно-политических процессов. Расс относится скорее к прогрессивным пасторам: ратует за отвод американских войск из Вьетнама, не то чтобы любит, но и не презирает хиппи. Правда, последнее время его преследуют проблемы куда более частные — жена окончательно опротивела, а из христианского молодежного клуба, давшего название роману, ему пришлось со скандалом уйти. Клуб «Перекрестки» неслучайно стал заглавным образом. Отчасти волонтерский кружок с концертами начинающих рок-групп, отчасти протосекта во главе с харизматичным врагом Расса, Риком Эмброузом, это сообщество требует от участников открыто выражать эмоции и вести искренние беседы с ближними. В семье Расса, наоборот, искренности нет и в помине. Уже почти взрослые дети холодны к отцу и вступают в те же «Перекрестки», во многом чтобы его позлить. Старший сын Клем собирается в ненавистную Рассу армию, средний Перри курит траву и торгует наркотиками, причем благодаря не по годам развитому интеллекту до поры успешно это скрывает, а дочь Бекки влюбляется в главную музыкальную звезду из клуба. Тем временем жена Расса Мэрион, для остальных членов семьи — тихая и незаметная, тайком посещает психотерапевта, пытаясь как-то спасти разваливающийся брак и совладать с пережитой в юности травмой.
Картина семейного кризиса уже была нарисована Франзеном в «Поправках», и именно с «Поправками» новый роман сравнивают чаще всего. Сходства вправду налицо: Рождество как сюжетообразующее событие (первая часть «Перекрестков» так и называется — «Адвент»), разлад на уровне быта и мировоззрения (Клем — атеист, а Мэрион в душе остается католичкой). Есть в новом романе и немало характерного для творчества Франзена в целом. Например, главы, написанные с точки зрения разных героев, — в «Перекрестках» таких центров повествования сразу четыре, и их взгляды на происходящее регулярно чередуются. Или фирменный стиль, где чуть занудные, бесстрастно-аналитические обороты перемежаются с разговорными пассажами, придавая тексту язвительный тон:
Фрэнсис молчала, Расс чувствовал себя обязанным что-то сказать, хотя бы для того, чтобы разрядить напряжение, возникшее после того, как она ткнула ногой своего пастора практически в гениталии, но на лысой резине машину ощутимо вело. И если они застрянут, значительно опоздают домой, то Мэрион в церкви не преминет посочувствовать Китти из-за неудачной поездки — следовательно, узнает, что с ним ездила Фрэнсис, а вовсе не Китти.
Франзен остается верен себе в том, что касается формы. «Перекрестки» — проза от архитектора-стратега, а не стилиста-дизайнера. Здесь встречаются и назойливые ретроспективы, и все та же нарочито нелепая эротика, как в сцене с поисками презерватива из «Безгрешности». Общий же стилистический фон скорее приятный, но куда больше, чем изысканными тропами, книга впечатляет выверенным сюжетным пазлом и психологизмом.
Кардинальное отличие «Перекрестков» от тех же «Поправок» — в содержании, в высоком уровне драматического накала. Если в романе, открывшем писателю путь к мировой славе, семейные узы героев представлены как не всегда нужная им условность, то Хильдебрандты при всех своих конфликтах парадоксально едины. Да, они друг друга недолюбливают, врут и конфликтуют между собой, но у них схожие ценности. Любопытную роль играет семейная фамилия. Хильдебранд — герой древненемецкого эпоса, вынужденный сражаться с собственным сыном, и германист Франзен наверняка это учитывал. Расс ведь тоже метафорически «сражается» с отпрысками, будучи духовно тесно с ними связан, — вступает в словесную дуэль с Клемом, уговаривает дочь разделить наследство от тети, выясняет отношения с женой. Однако и Клем, и Расс, и Мэрион, и Бекки, и даже детонатор драматичной кульминации, пятнадцатилетний наркоторговец Перри, задаются одинаковыми вопросами — о Боге, о грехе, о высшей справедливости, об этичности того или иного поступка. Они находят разные ответы, но даже порознь существуют в единой христианской парадигме, чего нельзя сказать о семье Ламбертов из «Поправок».
Возникает подозрение, что важнейшей задачей повествования, которое неспроста отсылает к эпохе культурных перемен в американском обществе, было показать, как христианство адаптируется к реалиям, в которых победили светский гуманизм и научно-технический прогресс. Как должна измениться вера в условиях, когда высадка людей на Луну, эффективность психотерапии и популярность свободной любви поставили церковные догматы под сомнение самого радикального свойства? Франзен будто бы пытается выделить нерушимо актуальную квинтэссенцию христианского мировоззрения, сталкивая героев с апатией и сексуальной неудовлетворенностью, с наркотиками и насилием. При этом нельзя сказать, что «Перекрестки» исключительно обеляют известнейшую европейскую религию: Мэрион с классическими самообвинениями жертвы, вытекающими из концепции всеобщей греховности, Перри с его отвлеченными иезуитскими рассуждениями, Расс с его лицемерием подробно исследуют темные стороны христианства, прежде чем выбраться к его светлой сути.
Суть оказывается не слишком оригинальна, но убедительна. Речь идет в первую очередь об искренности и прощении. Герои в романе способны добиваться успехов на пути к своим целям, только если прощают близких или врагов и полностью им открываются. Бекки встает на колени перед бывшей девушкой возлюбленного, после чего обретает долгожданную ясность в отношениях. Расс примиряется с Риком Эмброузом, чтобы его интрижка на стороне снова стала перспективна. Даже если цели и мелочны, метод прощения и покаяния все равно в итоге работает. В пучину зла или губительного бездействия погружаются те, кто отбросил искренность и остался, как мистер Кейсобон из упомянутого «Миддлмарча», верен сухому, скрытному рацио. Выигрывают же или хотя бы находят внутренний покой персонажи, способные отказаться от строгой рациональности, а порой и пережить мистическое откровение. В «Перекрестках» есть эпизоды на грани магического реализма — в каком-то смысле на страницах нового романа Франзена появятся и ангел, и Сатана. И неважно, насколько подобные сущности объективно реальны. Важно, что представления о них значительно влияют на поступки героев, а потому их мистические образы не совсем ироничны.
Эта книга, написанная автором, начинавшим как отъявленный постмодернист, вообще на удивление серьезна. Можно сказать, что Джонатан Франзен, которого так часто и порой поверхностно сравнивали с Толстым, наконец-то написал настоящий роман в духе Толстого, в котором, подобно яснополянскому классику, отделил от официальной религии свое личное понимание христианской веры. По большому счету оно сводится к формуле «всегда говори правду и прощай других за правду», и хотя похожая формула проповедуется в упомянутом молодежном клубе «Перекрестки», сама история клуба недвусмысленно намекает, что институционализация любого, даже самого правильного морального принципа чревата лицемерием и ханжеством. Вера в романе сильна, только если она становится результатом личных поисков. Такой у автора обнаруживается индивидуалистический ключ к мифологии христианства, не то чтобы новаторский, зато на редкость красиво и сложно изготовленный — особенно на уровне композиции. Во времена, когда кажется, что мир сходит с ума, Франзен напоминает нам о прощении, и уж кем-кем, а вчерашним писателем его никак не назвать.