Ведьмы из Варбойс: хроники судебного процесса. СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2020. Перевод с английского Дениса Хрусталева. Содержание
«Понятно, что первым впечатлением от прочитанного будет: это черт знает что. Поэтому напомним — перед вами исторический документ». Полностью согласимся с переводчиком: текст эталонной дичи оставляет чувство оккультного неуюта, как фильм Il Demonio 1963 года. Ну а некоторые сцены — с демонической дисморфией детских тел особенно — перекочевали из этих свидетельств XVI века прямиком в сценарии половины экзорцистских хорроров.
Дело варбойских ведьм относится к числу знаковых процессов против колдовства раннего Нового времени. Возможно, это самый известный в Британии процесс такого рода, и не только потому, что жертвой «дьявольских сил» пала леди Кромвель, жена дедушки Оливера Кромвеля, лидера Английской революции. С одной стороны этот кейс стал «стандартом» досконального расследования «ведьминских» козней, с другой — примером людоедского мракобесия раннего Просвещения, когда уже писал Шекспир.
Книга представляет собой сборник свидетельств очевидцев, составленный как материал к судебному делу. Он появился буквально через три месяца после повешения 76-летней «ведьмы» Элис Сэмуэл, ее дочери и мужа — по навету 9-летней соседской девочки Джейн Трокмортон. Чтение увлекательное до мурашек, а вкупе с послесловием, где событие разобрано в историческом контексте, еще и душеполезное.
«Трое из сестер были тогда в холле у очага и в отличном самочувствии, но только в холл вошла мамаша Сэмуэл, они тут же упали на пол в престранных муках, так что если бы им позволили лежать дольше, они прыгали бы и скакали, подобно только выловленным щурятам. Будто у акробатов, их животы вздымались, когда головы и пятки еще касались земли. Руки выбрасывались в стороны, когда головы с пятками продолжали тянуться далее и смыкались. Происходящее сопровождалось очень странными громкими стонами к великому горю присутствующих. Господин Виттл почти сразу подхватил одну из упавших девочек, Джейн Трокмортон, и отнес во внутреннюю комнату, уложив на кровать, но, будучи подобен сильнейшим людям в нынешней Англии, не мог ее, едва достигшую девяти лет от роду, там удержать. Живот ребенка вздымался с такой силой и так высоко, будто у беременной, готовой разродиться. Плотностью он был подобен только испеченному огромному хлебу. И, подобно ему, сотни раз на протяжении часа поднимался и опускался. Ее глаза были закрыты, будто у слепой, а руки раскинуты в стороны столь сильно и неколебимо, что человеческой силой невозможно было свести их к телу».
С более обширным фрагментом книги можно ознакомиться на «Горьком».
Варлам Шаламов. Стихотворения и поэмы: В 2 т. СПб.: Издательство Пушкинского Дома; Вита Нова, 2020
Судьба Шаламова трагична не только с точки зрения лагерных мучений и последующих мытарств и не только потому, что его главное прозаическое произведение «Колымские рассказы» претерпело все круги издательского ада. Как указывает шаламовский биограф и составитель двухтомника Валерий Есипов, особенно трагична судьба поэзии Варлама Тихоновича. Первые стихи увидели свет, когда автору было 50 лет, при жизни опубликована лишь четверть обширного наследия (1 200 стихотворений, вошедших в сборник), причем до читателя доходили произведения, низведенные цензорами до состояния «калек», как говорил сам Шаламов, и отражавшие автора лишь в искаженном виде.
В результате общим местом стало убеждение, что шаламовская проза несравнимо сильнее его собственных стихов, подобному тому, как ветка кедрового стланника неизмеримо крепче тундряной былинки. Сам же Варлам Тихонович, как подчеркивает Есипов, считал себя прежде всего поэтом, а поэзию — «верой», которая позволила сохранить себя «для лучших дел».
Этот двухтомник дает все возможности отойти от пресловутого убеждения (которое пока склонен разделять и я) и если не разделить, то переосмыслить отношения Шаламова с поэтическим словом («Я начинал со стихов: с мычания ритмического, шаманского покачивания»), обнаружить, что стланник и былинка произрастают из одной и той же строгой каменистой почвы.
Основная часть стихов, вошедших в двухтомник, при жизни автора не выходила, а около трех сотен стихотворений и вовсе видят свет впервые.
«Мне в желтый глаз ромашки
Мучительно и тяжко
Вглядеться иногда,
Когда с душевной дрожью
Иду неспелой рожью
Вдоль черного пруда.
Я помню, как невзгоду,
Морщинистую воду
Стареющих озер
И гроздьями рябины
Нависшие рубины
На белых шеях гор.
Глядеть, глядеть, как в воду,
В погоду и в природу
И там искать ответ
На все мои мученья,
И этим развлеченьям
Конца и краю нет».
Культуры патриотизма в период Первой мировой войны: сборник статей. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020. Содержание
Неофолковые музыканты, которые, трепетно теребя струны, поют о тяготах, выпавших в XX веке на долю колыбели Западной цивилизации, вряд ли стали бы спорить, что Первая мировая — это «европейская гражданская война». Эта примирительная точка зрения озвучивалась уже современниками событий и к нашему времени стала практически «здравым смыслом» даже для тех, кто не готов подписаться под тезисом «только Европа знает».
Между тем для миллионов тех, кому выпало жить и умирать в 1914–1918 годах, это была война патриотическая, прежде всего война за родину с ее врагами, и лишь для немногих — война между обезумевшими братьями. Патриотический пыл, охвативший простой люд и интеллектуалов, неоднороден ни по своей структуре, ни по динамике. Он формировался стихийно («добровольно») и целенаправленно, вступал в различные соединения с национализмом, по-разному функционировал для бельгийцев и британцев, австралийцев и русских, немцев и американцев, трансформировал образы стран в сознании их граждан, наконец, различные общественные движения — от религиозных до женских — так или иначе использовали язык патриотизма.
Именно в силу многообразности патриотических проявлений в заголовок сборника, собранного из материалов международной конференции, прошедшей в 2014 году в Европейском университете, вынесены «культуры» во множественном числе. Амбиция составителей представить патриотический феномен во всей комплексности реализована в лучшем виде, но и по раздельности статьи в большинстве своем интересны даже не специалистам.
«Германские власти в Брюсселе были весьма заинтересованы в получении легитимности, а многие бельгийцы, наоборот, скорее были склонны отрицать ее. Тайные хроники, дневники и журналы утверждали, что власть оккупантов — временное явление и следует оказывать сопротивление ей разными невооруженными методами, подчас кажущимися бесполезными. (...) Одна из брюссельских карикатур, датированная предположительно 1915 г., отражает квинтэссенцию этой идеи: беспризорный мальчишка насмехается над германским гвардейцем, который стоит за фруктовым лотком. Над горой овощей видна голова солдата в заостренном шлеме. Цель рисунка — поставить оккупанта на место. Вместо того чтобы господствовать в городском контексте, гвардеец оказывается вовлеченным в его водоворот и не может воспользоваться своим оружием: штык комично высовывается из горы фруктов, а остроконечный шлем лишь усиливает сходство с грушей. Враг низводится до комичной фигуры и лишается ореола опасности. В действительности это форма шаривари — традиционной грубой насмешки с целью восстановить порядок и нормальный ход вещей».
Алексей Муравьев. Христианский Восток накануне арабского завоевания. Сирийский мир и цивилизационные процессы в V–VI вв. н. э. М.: Издательский дом ЯСК, 2020. Cодержание
Историк Алексей Муравьев исследует VI век на Ближнем Востоке (и рядом) — период накануне «фазового перехода» к арабскому завоеванию и возникновению «исламского мира». В этот момент, как показывает исследователь, складывается особая культурно-лингвистическая общность: христиане, говорящие на арамейском языке (позднее его «наднациональное» место занял арабский), которых называли «сирийцами». Общность произвела особый «цивилизационный тип», параллельный как византийскому, так и западному, — Христианский Восток, которому была свойственна своя уникальная идентичность.
Идентичность эта строилась, с одной стороны, на ромейском самосознании — ощущении себя ромеями, частью византийской ветви Римской империи. С другой — им были свойственно эсхатологическое мироощущение и приверженность аскетическим практикам. Поскольку сирийцы не признавали решений Халкидонского собора, многие монашеские группы стали первыми религиозными мигрантами, отправившимся проповедовать на Африканский Рог и в Закавказье. Об этих и других перипетиях повествует добротнейший труд из категории «мы ничего про это не знаем, хотя это безумно интересно».
«Знаменитый миафиситский проповедник и идеолог Филоксен (Акснойо), епископ Маббога (Иераполя), в своих письмах высказывает две важные идеи: спасение на земле возможно только для аскетов, а также христианская жизнь на своей земле, в своей стране и своем доме — безнадежное предприятие».
Град на холме. Антология американской литературы XVII века. М.: Издательский дом «Русская Панорама», 2020. Перевод с английского Ларисы Мишиной
Книга из той же категории. Американская литература XVII века на русский вообще практически не переводилась, тем более в комментированном виде. Между тем произведения этого периода интересны по меньшей мере по трем мотивам.
Во-первых, пуританские переселенцы в Новый свет не привезли с собой из Европы ветвистого разнообразия беллетристики. По существу, американские авторы (по европейским меркам вполне себе средней руки) работали в «нехудожественных» жанрах: проповеди, поучения, дневника, очерка, хроники и т. п. Во-вторых, их произведения насыщены религиозными образами и аналогиями, в которых колонизаторы Новой Англии мыслили себя «детьми Израилевыми», учреждающими с нуля «град на холме» — т. е. Новый Иерусалим, читай: идеальное общество. Отголоски этого специфического богоизбранного самоощущения мы по сей день наблюдаем во внешней политике Соединенных Штатов, несущих миру свои достижения с непосредственностью ребенка, демонстрирующего матери горшок. В-третьих, как ни удивительно, в этих странноватых записях просматриваются генеральные линии американской литературы позднейшего периода: тут не только идея избранности, но и автобиографичность, приверженность документально-художественным решениям, симпатия двум проблематизирующим перспективам — «человек vs природа» и «человек vs общество».
«Посмотрите с одного края небес на другой: Господь испытывает для такого дела, как наше, людей всех национальностей. Он посылает их из процветающих государств в пустыню с теми же целями. Да, и через несколько лет воздает им, как Он это сделал здесь для нас. Когда мы оглядываемся назад и рассуждаем о том, какую удивительную решимость Господь вселил в наши сердца, мы не можем не восхищаться сами собой, тем, что многие, а среди них были слабые и неприспособленные, с такой радостью и твердостью, вопреки уговорам друзей, дурным слухам об этих землях, все же оставили привычные условия и удобства, покинули своих дражайших родственников, братьев во Христе, знакомых, пренебрегли всеми опасностями и трудностями, которые таят безбрежные моря, мысль о которых наводила на нас ужас, и направились в пустыню, где мы не могли ожидать ничего, кроме тревог и искушений, уповая лишь на божье благословение и помощь Его людей».