Варны большого города: брахманы, кшатрии и другие создатели современных мегаполисов

Григорий Ревзин. Как устроен город: 36 эссе по философии урбанистики. М.: Strelka Press, 2019. Содержание

Сборник «Как устроен город: 36 эссе по философии урбанистики» стал событием и не затерялся среди множества других посвященных урбанистике книг: издание выдержало уже два тиража и прекрасно продается даже по прошествии года, несмотря на все пандемии и карантины. Может быть, дело в том, что книга Григория Ревзина полностью соответствует своему названию? «Эка невидаль!» — возмутится досужий читатель, но на это возмущение стоит заметить, что в наше время столь точное соответствие названия содержанию — скорее редкость чем норма. Перед нами набор из тридцати шести эссе, ранее опубликованных в Коммерсантъ Weekend. Каждое из них можно было уподобить обработанной смальте: темы, казавшиеся очевидными, вдруг становились вовсе не простыми и блистали неожиданными красками. Позже они были существенно переработаны и собраны в книгу, в которой предстали уже не отдельными красивыми кусочками стекла, а цельной драгоценной мозаикой, связным цельным повествованием.

В одном из первых эссе Григорий Ревзин задается вопросом: кто создает город? Вячеслав Глазычев и Жак Ле Гофф считали, что власть. Макс Вебер и Джейн Джекобс были уверены, что основа города — рыночный обмен. Льюис Мамфорд полагал основной функцией передачу культурной информации, и в этой оптике город создавали святилище, храм или, скажем, музей. А вот Карл Маркс настаивал на том, что город невозможен без разделения труда и возникновения рабочего класса, не связанного с сельскохозяйственным производством. Так кто же прав?

Автор предполагает, что все четыре подхода справедливы, и успешные города можно корректно описать несколькими способами. Город же, подходящий только под одно описание, — нежизнеспособный, умирающий. Это моногород (да простят меня за каламбур, но именно такое определение используется в книге). А вот возможность описать город различными способами, возможность составить разные проекции делает его многомерным. Конкуренция и сочетание элементов вдыхают в него жизнь.

Иначе говоря, полноценный город в той или иной степени создают представители власти, интеллигенция, предприниматели и рабочие (интересно, что уже в древней Индии выделялись четыре этих основных сословия («варны») — кшатрии, брахманы, вайшьи и шудры, — так что аналогия здесь очевидна). Именно поэтому книга Ревзина разделена на четыре части: Власть, Жрецы, Рабочие, Торговцы. В каждой из них обозначены основные урбанистические свойства соответствующей группы и ее влияние на планы городов.

Первая ассоциации с Властью в городе — замок, дворец, общественные знания. На ум приходит «1984» Оруэлла: там тоталитарная власть сосредоточена в здании, возвышающемся над городом (здесь Ревзин вспоминает семь сталинских высоток). Власть всегда в настоящем, она здесь и сейчас. Регулярность — ее атрибут. Другим важным атрибутом становится фонтан — демонстрация подчинения сил природы. Версаль в этом смысле — символ абсолютной власти и архитектура абсолютной власти (помните, через 250 лет после Короля-Солнца: «Течет вода Кубань реки, куда велят большевики»).

Важнейший след власти в городе — проспект. Он делит и разделяет город, он необходим власти, но не жителям. Часто ли мы бываем на другой стороне ближайшего проспекта? Вряд ли, и ширина (и вообще наличие) переходов здесь не имеет значения. Но проспект — не единственный элемент города, связанный с властью: в этой части книги Григорий Ревзин также рассматривает кварталы, регулярную планировку, общественные здания и другие феномены.

Для Жрецов град земной — отражение Града небесного. Они властвуют над прошлым, над памятью. Сохранение — важнейшее свойство этого подхода. Забота о памятниках, почитание гениев, театр, образование — все это их удел. И Ревзин полагает, что сейчас роль жрецов выполняет интеллигенция. Прекрасный пример из его книги — защита памятников архитектуры. Еще совсем недавно не могло возникнуть даже дискуссии об их сохранении: жалобы Микеланджело на использование Амфитеатра Флавиев в качестве карьера звучали почти абсурдно. А сейчас порой, напротив, до абсурда может дойти защита: любое использование старого здания, перестройка, ремонт или реставрация воспринимаются как утрата.

Для жрецов важнейшим городским пространством является набережная. Вид на город с реки дает совершенно иную перспективу, отражение города в воде создает иллюзию или представление о Граде небесном. Вода — «иное» в городе.

А вот у рабочих, в отличие от «жрецов», нет прошлого, их время — будущее. Индустриальный город ставит фабрику и завод во главу угла. В этой части Ревзин активно обращается к советскому прошлому — трудно найти материал нагляднее. Индустриальный город требует особой системы транспорта: тут нет прогулочных экипажей, автобусы — лишь средство доставки рабочего к фабрике и обратно к «месту ночного пребывания». В этой части книги приведены слова Трофима Лысенко, противопоставлявшего «буржуазную генетику» индустриальной «формовке» советского человека. Подобной «формовке» подвергались и городские постройки — дома для рабочих производились промышленным образом.

В книге Ревзина довольно много поэзии, и в этой части он вспоминает стихотворение Бродского:

У Корбюзье то общее с люфтваффе,
что оба потрудились от души
над переменой облика Европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
то трезво завершат карандаши

Претензии, признаться, более эстетические, чем этические: как бы там ни было, микрорайоны промышленного производства действительно изменили образ городов мира.

Микрорайон — наследник не «Города Солнца», а трущоб. Недаром к пятиэтажным домам серии К-7 навсегда прилипло брутальное название «Хрущобы», а не лирическое «Черемушки». При строительстве микрорайона сносится все, после него не остается ничего: у микрорайона нет памяти, нет прошлого, и следа в истории он не оставляет. Дома в микрорайонах не связываются, а отталкиваются друг от друга, обеспечивая жильцам минимально необходимое количество света, квадратных метров, воздуха. Им требуется не связь и коммуникация, а дистанция.

Гаражи — вот подлинные символы и едва ли не главные атрибуты трущоб, но при этом они же, возможно, самое человечное, что только можно найти в микрорайоне.

Торговцам же не принадлежат ни прошлое, ни будущее, ни настоящее. Их удел — лишь небольшие отрезки времени, обусловленные длительностью сделки, длиной пути каравана, скоростью банковской транзакции. Торговцы — посланники, путешественники, поклонники Меркурия, коммуникаторы. Они всюду чужие, и их товар нездешний, он тоже чужой. Они всегда немного иностранцы. Их стихия — площадь, майдан, базар, рынок. Не случайно эссе «Площадь» начинается с цитаты Мандельштама: «На Красной площади всегда круглей земля». Конечно, это метафора (дело не в размере площади, а в особенности ландшафта), но какая точная! Рыночная площадь и есть весь мир. Астраханская икра, поморская рыба, индийский хлопок, китайский шелк и все, «чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный». Базар находится за пределами городских стен, он вынесен из города, в нем есть что-то зазорное, грязное. Но именно торговцы заполняют город, бульвары и улицы — их вотчина. Это царство торговли вразнос, дорогих бутиков и демократических супермаркетов.

Карнавал, уличный праздник — другая сторона рыночной площади. Торговля ассоциируется с ловкостью, обманом, обменом, карнавалом. Как верно замечает автор, власть не может инициировать праздник «сверху», что и показывают многочисленные московские «Дни варенья», «Праздники меда» и прочее. Праздник — это обмен ролями. «Поэтому, если ты чувствуешь себя чужим на этом празднике жизни — значит, все хорошо. Праздник удался», — замечает Ревзин.

Наконец, последнее эссе сборника посвящено переулку. Власть уделяет ему мало внимания; тут почти не встретишь университетов и музеев, фабрик и заводов; переулков нет в микрорайонах, магазинов тут тоже практически не найти. Переулки неисчислимы, все их не знает даже самый точный навигатор. Переулки создают маргиналы — люди, которые добровольно отказываются от навязываемых городом правил игры, нарушая его структуру так же, как и само это эссе по замыслу Григория Исааковича нарушает строгую квадроструктуру его сборника.