Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Панаит Истрати. Исповедь для побежденных. После шестнадцати месяцев в СССР. СПб.: Нестор-История, 2024. Перевод с французского Николая Епишкина. Содержание
Панаит Истрати (1884–1935), румынский писатель греческого происхождения, сочинявший в основном на французском, был «балканским Горьким». По крайней мере, так его окрестил Ромен Роллан за то, что Истрати отучился четыре класса, с отрочества бродяжничал и был ярым сторонником революционных преобразований социалистического толка.
В 1928 году он отправился в советскую Москву, где первым делом встретился с «русским Истрати», как окрестил Максима Горького греческий писатель Никас Казандзакис, прославившийся романом «Последнее искушение», по которому Мартин Скорсезе снял «Последнее искушение Христа».
Но важно не это, а то, что Горькому не понравился «балканский Горький», а Истрати категорически не понравился «русский Истрати». Сама Москва румынскому социалисту тоже не приглянулась: в пышных приемах, оказанных иностранцу, ему мерещилась фальшь, но больше всего Истрати озадачило преследование троцкистской оппозиции, в которой состоял в том числе его друг и коллега Виктор Серж. Писатель стал свидетелем уголовного дела, возбужденного против тестя Сержа — Александра Русакова. Формально ему шили спекуляцию жилплощадью, но всем было понятно: суд идет над политическими взглядами «неправильного» марксиста.
Впечатления, полученные за шестнадцать месяцев в самом прогрессивном государстве мира, легли в основу горькой, полной разочарования и досады книгу «Исповедь побежденных». Она открывает изданную Истрати трилогию, в которую также вошли «Советы в 1929», собственно, Виктора Сержа и «Нагая Россия» Бориса Суварина. В Кремле все три книжки внимательно изучили, обвинили ее авторов в троцкизме и благополучно затравили. Для Истрати изгнание из интернациональной семьи строителей коммунизма закончилось фатально: оставшись один и без средств к существованию, он благополучно скончался от туберкулеза, не дожив до самого «интересного».
«Стремясь прославиться и зная, с какой быстротой этого достигали те из его коллег, кто пострадал за свое ремесло, рабкор заплатил одному пьянице, показав, как тот должен был нанести ему легкое ранение кинжалом в спину. Все это происходило темной ночью и без свидетелей, но дело провалилось из-за слишком успешного исполнения. На следующий день рабкора нашли полумертвым в луже крови. ГПУ взволновалось. Стали искать преступного кулака или мстительного директора предприятия, но в руки попал бродяга, что вызвало немалую досаду ГПУ, поскольку „приятель“ раскрыл аферу.
— Но ты же его чуть не убил!
— Я спьяну не рассчитал.
Дело было замято.
Это всего лишь незначительный факт в потоке ежедневных драм, по-настоящему ужасных, но насколько же он поучителен!»
Никита Алексеев. Аахен — Яхрома. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2024. Содержание
Этой причудливой, трогательной и не очень обязательной книжки — иллюстрированного травелога, как называет ее в предисловии Саша Обухова, благодаря которой материалы были сохранены и издание стало возможным — могло бы и не случиться: в 2010 году известный художник Никита Алексеев (1953–2021) создал серию рисунков с сопроводительными текстами, посвященную всем местам, где ему когда-либо довелось побывать, представил все это на персональной выставке в виде «книги-чемодана» (короб с графическими листами, тексты прилагались к нему на флешке), который затем был продан неизвестному коллекционеру, и с тех пор его местонахождение тоже неизвестно. К счастью, у Обуховой, помогавшей автору, сохранились и сканы рисунков, и комментарии к ним, так что теперь любой желающий сможет со всем этим ознакомиться.
Конечно, чтобы сделать короткие мемуарные заметки о посещении различного рода мест интересными широкой публике, одних только рисунков, пускай и замечательных, недостаточно, однако с литературной составляющей у Алексеева тоже все в порядке — тексты получились легкие, сдержанные, с минимумом подробностей и с максимумом света и воздуха, так что, несмотря на свой сугубо личный характер, они наверняка придутся по вкусу многим из тех немногих, кто приобретает подобные книги.
«БРОННИЦЫ
1971
Я учился на третьем курсе МХУ, мы ездили на дачу к кому-то из соучеников в Пески, в поселок художников, а на обратном пути зачем-то высадились в Бронницах, купили в привокзальном магазине портвейн и пили его на заросшем лопухами пустыре, в тени водокачки».
Меган О’Гиблин. Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире. М.: Индивидуум, 2024. Перевод с английского М. Славоросовой. Содержание
Колумнистку Wired Меган О’Гиблин будоражит неожиданный тейк: этот мир — негостеприимное место. Негостеприимное потому, что современному человеку, лишенному религиозных и мистических иллюзий, буквально негде голову преклонить — кругом сплошная пустыня реального. Разбираясь, как мы оказались в столь неприглядной ситуации, американка приходит к выводу, что дело не обошлось без науки и технологий. Прогресс неизменно поставлял базовую метафору того, как человечество себя понимает. На смену представлению о мире как организме пришло сопоставление с механическими объектами, которым на смену пришли развоплощенная информация, алгоритмы и большие лингвистические модели. И если раньше миром заведовал непознаваемый Господь, то теперь его место занял подобный черному ящику ИИ; сам же человек со времен Декарта — лишь биологическое железо с психической программой, обреченное производить смысл, который в мире отсутствует. Курс поп-философии О’Гиблин замешивает с капелькой отчаянья и зарисовками из жизни («и тогда муж сказал...», «я открыла посылку...» и др.), соблюдая пропорции, предписанные жанром околофилософского нон-фикшна Made in US и выверенные, как меню в дайнере.
«Курцвейл настаивает, что если паттернисты правы и сознание — это просто форма организации информации, то вторая личность будет иметь тот же самый субъективный опыт; то есть разум человека, прошедшего операцию оцифровки, будет находиться в двух местах одновременно. Разумеется, доказать это невозможно, поскольку мы вновь упираемся в фундаментальную проблему сознания: у нас нет способа доказать его наличие с точки зрения стороннего наблюдателя. В итоге Курцвейл приходит к выводу, что субъективная реальность новой личности будет зависеть только от того, насколько убедительным будет ее поведение. Новая личность, пишет он, станет утверждать, что у нее есть сознание: „А поскольку она окажется гораздо способнее прежней, нейронной версии себя, то будет убедительна и эффективна. Мы поверим ей. Она рассердится, если мы этого не сделаем“».
Алан Баренберг. От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Перевод с английского Р. Ибатуллина; научный редактор М. Наконечный. Содержание
Книга Алана Баренберга относится к роду исследований, содержание которых, казалось бы, можно выразить одной самоочевидной фразой. Например, такой: «Воркута — это лагерная шахтерская столица, и это до сих пор чувствуется». Что характерно, менее содержательным это труд американского историка не делает. Баренберг досконально разбирает обстоятельства жизни города — начиная от открытия угля в Печорском краю и появления первых лагерей в 1930-е до закрытия шахт в 1990-е. Перед читателем проходит череда драматических трансформаций — из пространства пыточного труда в витрину покорения Крайнего Севера, с анализом сложных административных и управленческих решений, направленных на балансировку жизни заключенных и вольных. Основное усилие автор прикладывает, чтобы показать: ГУЛАГ не был архипелагом, который отделяли от жизни советского общества проливы тундры и тайги. Скорее здесь уместна метафора сообщающихся сосудов. Из чтения также как будто напрашивается вывод, что едва ли не любой моногород имеет если не источником, то прототипом ИТЛ, — но его следует счесть скоропалительным. Не в последнюю очередь книгу стоит посоветовать любителям путешествий по российским северам (саундтрек для чтения берите, например, такой) — это познавательный документ для расшифровки поэтики пустого горизонта.
«Как позже рапортовал Кашкетин, заключенных отводили группами числом до 60 человек в назначенное место казни, где их расстреливали лагерные охранники. Затем „все ценное лагерное имущество“, снятое с жертв, описывали, паковали и относили в лагерный пункт кирпичного завода для дальнейшего использования. Непонятно, что делали с телами жертв. Их так и не нашли. В целом по всему Ухтпечлагу в порядке „массовых операций“ казнили около 2500 заключенных, из них 604 на Воркуте. Хотя почти все арестованные по приказу № 00447 были расстреляны в отдаленных местах, слухи о происходившем на кирпичном заводе и в других местах казней разошлись среди заключенных, и в начале сороковых годов эти слухи повлекли за собой значительные последствия».
Тим Скоренко. Марсоход, аккордеон, МРТ. История армянской изобретательской мысли. Научно-популярное издание. М.: Слово/Slovo, 2024. Содержание
Если вы не армянин, но вдруг окажетесь в компании армян, обязательно засеките время до момента, когда вам сообщат какой-нибудь удивительный факт об армянском следе в самом неожиданном месте. Вам наверняка расскажут, что Сингапур основали армяне, они же изобрели цветной телевизор и системы машинного перевода, отправили Гагарина в космос и заодно спроектировали первый советский луноход. Самое удивительное даже не эти факты и байки, а то, что, решив проверить услышанное, вы обнаружите: почти все они чистая правда.
Как небольшой армянский народ достиг такого феноменального коэффициента вклада в мировую науку на душу населения? Автор книги «Изобретено в России» и многих других популярных работ Тим Скоренко признается: у него самого Армения долгое время ассоциировалась прежде всего с древними церквями, монастырями, композиторами и режиссером Параджановым. Ну и Бюраканской обсерваторией, основанной Виктором Амбарцумяном, — некогда мирового уровня, а ныне, увы, находящейся не в лучшей форме.
Углубившись в тему армянских изобретений и открытий, Скоренко вынырнул с материалом на 500-страничную книгу, разделенную для формального удобства по географическому признаку: «Армянские изобретатели США», «Армянские изобретатели СССР», «Другие общины диаспоры». Закрывает книгу глава «Заблуждения и мистификации», которая посвящена, как нетрудно догадаться, заблуждениям и мистификациям, связанным с армянскими именами в науке и технике XX века.
«Армения — не родина слонов, зато какие здесь красивые леопарды! Я надеюсь, что у меня получилось сформировать объективную картину изобретений, сделанных армянами, независимо от места их проживания и гражданства.
Более того, я надеюсь, что эта книга будет интересна всем, а не только армянам, потому что ее задача — показать определенный срез технологического развития человечества. А человечество, как бы мы ни пытались это отрицать, развивается благодаря единству и сотрудничеству, а не благодаря спорам о том, кто к какой нации принадлежит».