В поисках утраченного дома

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Егана Джаббарова. Terra nullius. М.: Новое литературное обозрение, 2025

В издательстве «НЛО» вышла новая книга кандидата филологических наук, поэтессы и эссеистки Еганы Джаббаровой «Terra Nullius», написанная, по словам самой писательницы, в скитаниях. Джаббарова, авторка романов «Руки женщин моей семьи были не для письма» и «Дуа за неверного», продолжает размышлять над темами наследия и прошлого, инаковости и отношения к Другому: в предыдущих книгах история семьи была неразрывно связана с попыткой осознать и себя на стыке разных культур. Поэзия этого короткого прозаического текста ошеломляет, а поиск собственного «я» превращается в разговор о пронзительном желании обрести дом.

Роман — тканый ковер, в который старательно вплетаются нити из истории семьи, собственного опыта беженства и переездов. Дом и бездомность — полюса картины, внутри которой прячутся запахи традиционной азербайджанской кухни, а любовь и смерть — тонкие отблески узора: они не просто связывают сюжет, но позволяют почувствовать и конкретное время, и вечность, увидеть героев, которые в прежних книгах могли встретиться только на периферии повествования, магический же мир становится частью пространства и кажется ничуть не менее реальным, чем улицы Берлина. Все, от цитаты из эссе Цветаевой, посвящения кошке Каре и «домам, в которых этот текст был написан» до судьбы Курбан Саида и строк из романа Идриса Базоркина «Из тьмы веков», — о нелегкой судьбе тех, кто расстается с домом и вынужден блуждать по свету. Вообще дом здесь — это не просто и не только место физического пребывания, но привилегия, пространство любви.

С отъезда из родных мест история начинается. Фарман, чье имя — тюркское слово, означающее «указ» или «приказ», — подсказывает, что важно, будучи оппортунистом, помнить о благе других, уезжает из села, в котором родился. Линия Фармана в этом романе ведущая, здесь и сюжет, и интрига, которые держат внимание до последних страниц: чем закончится авантюра, связанная с поддельными университетскими бланками? Учиться в русском городе сложно, еда невкусная, но тут же курсивом — внутренний монолог героя, который не хочет возвращаться, слишком манит его лакированный столичный мир. Однажды в голове Фармана появляется ПЛАН, навеянный надеждами, которые возлагают на него жители родного села. В этой истории появляются шальные деньги и уязвленная женщина. Что может быть опаснее?

Композиция текста строится как мозаика: между историей неудачного предприятия Фармана звучат истории его братьев и сестер, а рассказчица говорит о собственной жизни. В повествование вписаны и пространство грузинского села Земо-Кулари, и русский безымянный город, очень напоминающий столицу, Берлин, Стамбул, съемные квартиры в Баку. Случилась настоящая беда: неведомый газ охватывает весь мир и добирается до России, вызывая волны насилия, жестокости, полного безумия. Отъезд из родных мест, сказания о других городах и чужих домах завершаются главой о ничейной земле, настоящем рае. Чужой город становится местом рефлексии над тем, почему ниспосланы тяжелые дни, ведь «грусть и смерть должны побудить к слову». Интересно пространство кладбища — первого места, куда торопится рассказчица, приехав в Баку, Берлин или Грузию. Кладбище — это тоже дом, ведь «любовь не ведает календарного срока», а значит, мертвые «никогда не мертвые», если о них помнят. Кладбище — место памяти, значимая часть ландшафта, а значит, тоже должно быть включено в мир, который создает Джаббарова страница за страницей.

Kismet, судьба — герой книги, а предопределенность — один из мотивов. Кираман Катибин, ангелы в исламской традиции, повсюду следующие за человеком, находясь справа и слева от него, чтобы записывать хорошие и дурные его поступки, «уже вписали день твоей смерти в минуту первого крика», предупреждает рассказчица в первых главах, а потому Фарман, воспользовавшийся чувствами Кати, будет наказан, ведь «Бог столкнул их для правосудия», потому что страшнее всего — нелюбовь. Предопределены и все встречи в романе, и все расставания: так Ситара, сестра Фармана, встретит будущего мужа Яшара, а другая его сестра Хатима — Гияса, о чем курсивом нам сообщают записи Кирамана Катибина. Мелеки — тоже ангелы, выполняющие роль посредников между человеком и Аллахом, — наблюдают за людьми, фиксируя их деяния, а сама жизнь неотделима от смерти. И кажется, что, несмотря на трудности, благословлены те, кто по-настоящему любит. Даже если родные места далеко.

Джаббарова продолжает работать в традиции «деколониального» письма. История, рассказанная на пересечении двух культур, дает возможность проникнуться жизнью незнакомой, почувствовать состояние Другого, увидеть новую для русского глаза красоту. Язык книги многослоен: кроме русского языка, здесь много азербайджанских слов, явлений восточной культуры, образов из Корана и явлений восточной литературы. Так через любящий взгляд рассказчицы мы соприкасаемся с неизведанным миром, полным запахов халвы, долмы, плова, пахлавы. Еда может служить и характеристикой героев. Тамам, вторая жена отца Фармана, занимает чужой дом, и если нрав самого Ахмеда «сладкий, как шекер-бура», то Тамам «осталась на дне конфетницы и превратилась в камень, подобно забытому кусковому сахару», не умея чувствовать по-настоящему, даже на поминках умершего мужа «получающая удовольствие от сладости». Еда — способ разговора, жест любви. Так Марал разговаривает с семьей, именно так может состояться диалог между любящими. Еда — часть настоящего дома: лобья, кукуруза, плов, зелень, хлеб — эти запахи пропитывают текст.

«Любопытно, —замечает рассказчица, — что у нас, женщин, совсем нет оружия… Нам не даны мечи, но мы способны одолеть время без них, и это то, что я больше всего люблю в женщинах. Они сами по себе мечи». Женщины романа сильные, смелые, любящие. Исключением является злодейка, занимающая чужой дом, но и она по-своему наказана. И если хохот Тамам с бородавкой на левой щеке напоминает «визг свиньи», то Лейла, дождавшаяся Фармана из тюрьмы, словно сошла с иллюстраций азербайджанского художника Кязиим-заде. Лицо Фатимы «как упругое тесто для хянгаля», глаза «как два миндаля», а Ситаре нравится мечтать о Париже, хотя внешне она будто «металлическая шпилька для волос».

Имя «Лейла» перекатывается мягким «л», в то время как «Тамам» похоже на звуки, издаваемые незакрывающимся ртом сплетницы. Сонорные согласные встречаются в имени Марал, решительной и очень суровой женщины, которая способна любить сильно. Звукопись романа подчеркивает и моменты напряжения — так появляются режущие «г», «ж» («…сжимала губы, чтобы вороны горьких слов внутри нее не вырвались наружу») — или, наоборот, создает чувство легкости, как звук «с», пронизывающий последнюю главу книги: «Я просыпаюсь от грохота кастрюль и посуды в светлой комнате с большими окнами, тонкие занавески протыкают солнечные лучи, рядом с длинным письменным столом стоит голая Аустра Скуиня». Это строки из главы «Ничейная земля», закрывающей сборник. В городке, где не действует время, а зима соседствует с летом, встречающимся людям свойственно «редкое выражение лица, переполненного удовольствием от жизни». Запахи готовящегося ужина переполняют дом, а вокруг — важные для рассказчицы женщины из разных времен, от Лили Брик до Симоны Вейль. Резкое звучание первых глав переходит в звук чистой радости солнечного дня. Что за гости постучат в дверь? За большим накрытым столом соберутся самые любимые. Вот оно — место, куда не просочится ядовитый газ, не дотянутся руки посторонних, Terra Nullius, потому что можно отобрать дом, но невозможно отобрать любовь.