Василий Авченко, Алексей Коровашко. Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020
Книга Василия Авченко и Алексея Коровашко «Олег Куваев: Повесть о нерегламентированном человеке» представляет собой, как это понятно из названия, биографию советского писателя и геолога Олега Куваева. Куваев стал известен широкой публике преимущественно благодаря своему magnum opus — вышедшему в середине 1970-х роману «Территория». Роман удостоился премии Магаданского комсомола, первой премии ВЦСПС и Союза писателей СССР как «лучший роман о рабочем классе», а также был отмечен несколькими экранизациями, последняя из которых — одноименный фильм Александра Мельника 2015 года. «Территорию» активно переводили на языки народов СССР, а также на болгарский, венгерский, чешский, немецкий, польский, французский, испанский, вьетнамский, арабский. Роман выдержал десятки переизданий. К сожалению, все это произошло уже после смерти писателя. Однако, несмотря на все вышеперечисленные знаки памяти и почета, авторы подчеркивают, что Олег Куваев на данный момент незаслуженно забыт, а его книги не находят должного читательского внимания. Исправлению этого досадного недоразумения и посвящена книга Авченко и Коровашко.
Олег Куваев (1934–1975) прожил не очень долгую, но насыщенную событиями жизнь. Его молодость пришлась на оттепель. В этот достаточно короткий период на общественную сцену выходит поколение людей, которые в силу своего возраста были не так сильно травмированы Великой Отечественной войной, как их старшие товарищи. Оттепель наряду с изменением общественной атмосферы характеризовалась ликующим ощущением пространства, что было связано с выходом из клаустрофобного послевоенного страха и нужды. Молодые люди открывали для себя романтику странствий и поисков неведомого, облеченную, однако, в форму строгого научного знания. Все это сыграло решающую роль в судьбе и творчестве Олега Куваева, который поступает в 1952 году на геофизический факультет МГРИ имени Серго Орджоникидзе. Учась на геофизическом, Куваев в 1956 году во время экспедиции по Тянь-Шаню пишет свой первый рассказ «За козерогами», напечатанный в журнале «Охота и охотничье хозяйство».
Хотя в рассказе не было ничего сверхъественного, из книги Авченко и Коровашко мы узнаем, что Куваев пронес через всю жизнь упомянутое двойственное стремление в неведомое, руководствующееся строгим научным знанием и сопряженное с поиском чудесных артефактов. Так, авторы приводят заметки Куваева, посвященные проблеме снежного человека, про которого он также собирался написать во время экспедиции. Позже, работая на Крайнем Севере, он будет искать мифического гигантского медведя из легенд эскимосов, не менее мифическую гору мягкого северного серебра, а также предлагать писателю-палеонтологу Ивану Ефремову свою кандидатуру для розысков легендарного монгольского червя Олгой-Хорхоя. И все это на фоне поиска вполне реальных олова, урана, ртути, золота и других ценных металлов, стратегически необходимых стране во время разгоравшейся уже тогда холодной войны.
С военными нуждами впоследствии будет частично связан рабочий профиль Куваева — гравиметрические измерения: «Данные гравиметрических исследований использовались при вычислении траекторий полета межконтинентальных баллистических ракет, которые должны были в случае войны мчаться над Чукоткой в направлении США. На начальном этапе полета на ракету действует сила тяготения, величина которой в каждой точке Земли разная из-за различной плотности горных пород. Например, гранитный массив притягивает ракету сильнее, что чревато недолетом», — уточняют Авченко и Коровашко. И это одна из особенностей их книги, заключающаяся в том, что в ней наряду с литературоведческим анализом произведений через судьбу Куваева демонстрируется широкая историческая перспектива страны, края и времени, в которых он жил.
Работая после окончания института на Крайнем Севере, Куваев встречается со множеством людей самых разных судеб, а также много читает о героях прошлого — ученых, авантюристах и путешественниках, покорителях Севера. Говоря о Севере, Авченко и Коровашко подчеркивают его особый статус, обусловленный историческими обстоятельствами. Дело в том, что если до оттепели для интеллигенции путевкой на Крайний Север чаще всего служила статья уголовного кодекса, то в начале 1960-х он приобретает особый романтический флер непокоренного пространства и насыщенную культурную среду, сформированную из сосланной интеллигенции. Авторы приводят слова дальневосточного литератора, эколога и кораблестроителя Анатолия Лебедева: «Тогда было настоящее паломничество в Магадан, на Чукотку. Моя жена в Магадане работала на телефонной станции, куда зимой стягивались бичи, философы, беглые диссиденты, художники, поэты. В Магадане я встречался с диссидентом Андреем Амальриком у другого диссидента — Мирона Этлиса. Много было интересных людей. Тот же Коля Балаев, который то ли бросил МГУ, то ли его выгнали с философского факультета за какие-то публикации... Такая концентрация неординарных талантливых людей повлияла на формирование северной школы писателей». Подобные впечатления означали смену восприятия Крайнего Севере в истории русской литературы: от предельно мрачной тональности лагерной литературы — к утвердительно-оптимистической молодой оттепельной прозе.
Олег Куваев
Итак, Крайний Север был местом, куда стекалось множество людей самых разных судеб. Некоторые из них станут прототипами героев куваевской «Территории», некоторые просто достойны особого внимания. Например, директор и организатор Северо-Восточного комплексного НИИ Сибирского отделения АН СССР Николай Шило (1913–2008), к которому в 1961 году Олег Куваев поступает на работу. В Дальстрое Шило работал с 1937 года — начал с должности старшего смотрителя геологоразведочных работ в Колымском районе. С началом войны просился на фронт, но был оставлен в Дальстрое. В 1945-м Шило узнает, что оставшаяся в блокадном Ленинграде жена Валентина в 1942 году была убита и съедена каннибалами. Авторы приводят воспоминания доктора технических наук Виктора Перчука: «Характер у него был не ангельский. Да и откуда мог его характер быть мягким, если всю свою жизнь после окончания института он, будучи геологом, провел в Магаданской области и в самом Магадане во времена расцвета ГУЛАГа. Говорили, что у себя в институте, когда ему секретарь докладывала об очередном посетителе, он отвечал ей: „Введите!”». А вот стихи Шило:
Тихо падают снежинки,
И природа словно спит.
Позамерзли мочажинки,
Лед под лыжами звенит…
Или:
Меня пленят простор и дали,
Я в жизни не искал уюта:
Костер и дымное ведро —
Что лучше этого приюта?
Также крайне интересна история «интуитивного» поисковика золота Алексея Власенко, ставшего прототипом Клима Алексеевича Куценко из «Территории». Власенко в 1939 году в возрасте шестнадцати или семнадцати лет был осужден «за украинский национализм» и направлен отбывать наказание на Колыму. В 1945-м он поступил на поселение в Певек, где его взяли на работу старшим топографом. Власенко освоил шлиховое опробование, открыв в себе талант поисковика и почти сверхъестественное чутье на золото. Герой Соцтруда Наталья Храброва вспоминает: «На нашей территории есть так называемая Точка Власенко — на одном из ручьев... Власенко намыл... существенный металл, а после него никто не смог подтвердить его результат... Это ж надо было в целой долине найти единственное место — „точку”, снять слой торфов и определить под ними щетку, природную кладовушку — и взять металл! Вот это и была интуиция. Она — как „болезнь”, аномалия, как изощренный слух у гениального музыканта!.. Интуиция — слово научное, а у простых людей, у старателей, считалось — человеку фартит, фарт ему пошел». Осенью 1962 года Власенко на очередных полевых работах почувствовал себя плохо. Его привезли на мыс Шмидта в военный госпиталь, диагностировали тромбоз сосудов кишечника и прооперировали. Из Ленинграда вызвали спецрейс с импортным лекарством, но непогода помешала «борту» прибыть вовремя, и в декабре Власенко умер.
Отметим сверхъественную целокупность судьбы и гения Алексея Константиновича Власенко — подростка, осужденного за национализм накануне Великой Отечественной войны, чтобы отправиться в лагерь за 10 000 километров от родины и обрести там абсолютно неожиданный для самого себя дар поиска драгоценного металла.
Подобные истории людей, связанных с Крайним Севером и судьбой Олега Куваева, часто встречаются на страницах книги. Например, история жизни Юрия Билибина — выпускника Ленинградского горного института, в 1926–1927 годах работавшего геологом треста «Алданзолото» и там услышавшего о золоте Верхней Колымы, к которому давно присматривались старатели-одиночки и целые артели. Билибин упомянут в куваевской «Территории» как «корифей» и «сверхчеловек», первым угадавший «золотой пояс Реки». Или история первого директора Дальстроя Эдуарда Берзина — выпускника Берлинского королевского художественного училища, ветерана Первой мировой и Гражданской, «латышского стрелка», о котором хорошо отзывался сам Варлам Шаламов. А также история начальника Олега Куваева — Николая Чемоданова, прототипа персонажа «Территории» Чинкова и многих других.
«Повесть о нерегламентированном человеке» рассказывает не только о людях, но и о нечеловеческих условиях Крайнего Севера, с которыми Куваеву и его товарищам приходилось иметь дело. Будь то ураганный ветер Южак, срывающий краску и крыши с домов, валящий с ног, несущий тучи песка и камней; или смертельно опасный июльский снегопад; или ужасные марсианские закаты в половину чукотского неба, которые «окончально доконали» Куваева, как он сообщает в одном из писем.
Наконец, о куваевской «Территории» авторы сообщают: «...обоснованны утверждения, что книга эта рассказывает о поиске своего места в жизни, об особом обряде инициации, превращающем обычного советского человека в рыцаря спрятанного на Чукотке Грааля, о попытках сохранить автономность индивидуального существования в мире инструкций, циркуляров и государственного плана, о смысле бытия, не отменяемого даже смертью, и т. д.
Но ни одна из этих тем, стоит лишь провести детальное сопоставление их удельного „веса” в композиционной структуре произведения, не способна претендовать на то, чтобы считаться идейно-художественной доминантой „Территории”. Подобно кроваво-красной горе из киновари, обнаруженной Семеном Копковым, над ними возвышается пирамида властных отношений, принятых в Дальстрое и организующих систему персонажей романа сверху донизу. Не будет преувеличением сказать, что центральная тема „Территории” — это тема власти. Книга Куваева куда ближе к трактату Макиавелли „Государь”, чем к полуистлевшему Кодексу строителей коммунизма и производственным романам всех сортов и видов».
Что касается власти, иерархии и общественных отношений — характерна неприязнь Куваева, всегда стремившегося к полевым работам и подальше от всякого рода проволочек, как к северным кабинетным бюрократам, так и к московской художественной богеме, соприкоснуться с которой ему довелось в Москве, куда после увольнения из геологической отрасли он ненадолго переезжает, чтобы всецело посвятить себя писательскому ремеслу. В этот период в советской литературе развернулась полемика вокруг писателей-деревенщиков, в число которых формально попадал и Куваев, так как описывал «естественное» существование людей в суровых обстоятельствах Крайнего Севера, — однако сам он отказывался причислять себя к этому направлению и высказывался о нем весьма критически:
«Мне кажется, я вижу процесс деградации деревенской прозы, куда ушли лучшие силы из молодых ребят. Оговоримся: я не касаюсь здесь В. Астафьева и, допустим, В. Белова, которые просто пишут прекрасную прозу, о чем бы они ни писали. Но в общем потоке деревенской прозы мне видится чудовищная параллель. Когда-то путешественник Арсеньев встретил гольда Дерсу — человека иной культуры, иного душевного склада, иного мировоззрения. Мне кажется, что многие нынешние „деревенщики” смотрят на собственных отцов и старших братьев, как Арсеньев смотрел на гольда Дерсу. Мне это представляется противоестественным и страшным, как возрождение пресловутого и прекрасно описанного русского барства, которое разглядывало пейзан из коляски и хорошо говорило за рюмкой о страданиях и величии души российского народа... И я твердо знаю, что этот обетованный деревенский житель, простой колхозник, гораздо мудрее, сложнее и, если угодно, современнее, чем его „липовый” прототип в потоке „деревенской прозы”».
И это еще раз подчеркивает некоторую «диагональность» или «нерегламентированность» Куваева по отношению к порядку вещей и литературному процессу, благодаря чему, вероятно, он и стал таким самобытным автором.
Олег Куваев скончался от инфаркта 8 апреля 1975 года, не закончив свой следующий роман «Правила бегства», который считается самым сложным его произведением. Как замечают Василий Авченко и Алексей Коровашко: «Нельзя сказать, что „ничто не предвещало” ухода. И все-таки столь ранняя смерть всегда неожиданна и непостижима». За остальными подробностями отсылаем непосредственно к их книге.