Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Марта Нуссбаум. Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского С. Порфирьевой. Содержание. Фрагмент
Приложив бумагу к замерзшей дверце грузовика, вы коряво расписываетесь и отдаете документ водителю. Тот прощается и залазит в кабину. Вскоре машина исчезает за поворотом, а вы остаетесь одна на морозном ветру. Что только что произошло? Доставка «Нового литературного обозрения» отгрузила вам набор деталей для сборки 1 (одного) философского проекта авторства Марты Нуссбаум — профессора Чикагского университета, интеллектуалки широкого профиля, автора большого количества книг и, вероятно, самого мускулистого человека в академии. Из всех ее работ на русский переводилась до сих пор лишь одна — «Не ради прибыли» 2010 года, где доказывается важность гуманитарных наук и искусства для образования. С трудом нашарив таблетку от домофона, вы поднимаете детали на свой этаж и начинаете разбираться с инструкцией (также см. Примечание 1).
Сразу же нужно сказать, чем «Политические эмоции» не являются: это не научная монография о реальном, то есть эмпирическом, месте эмоций и чувств в политической жизни различных обществ, а «нормативный философский проект», который аккумулирует великое множество примеров и тем в попытке продемонстрировать, что если совместная жизнь людей «не имеет любви, то она — медь звенящая или кимвал звучащий». Нуссбаум выступает на два фронта. С одной стороны, она протестует против дискредитации эмоций, которая после истерик XX века стала фактически общим местом: считается, что если люди под влиянием сильных идей или лидеров испытывают некое мощное переживание, то ни к чему хорошему это не приведет. С другой стороны, в западной социальной теории чувства, как правило, оценивались неадекватно: кто-то считал, что людей для извлечения солидарности нужно возить мордой об стол (Руссо), а кто-то их вообще игнорировал («теория справедливости» Ролза). Как и всегда, Нуссбаум проходит между этими двумя крайностями и утверждает, что эмоции образуют живую сердцевину общественной жизни и могут помочь обществу стать лучше. Допустим, что первое нам давно уже сообщила французская социология — которая, правда, фокусировалась скорее на солидарности мрачной, где для эфервесанса желательно кого-нибудь придушить; второе же составляет оригинальную и нормативно-рекомендательную часть проекта Нуссбаум.
Подобно психотерапевтам, которые не могут хорошо работать с клиентами в острых и травматических состояниях, а рекомендуют сначала «попить таблетки», философ хорошо осознает, что ее рекомендации — далеко не для всех обществ. Поэтому она адресуется к «обществам, стремящимся к справедливости и благополучию всех своих граждан»; подразумевается, что это в основном западные демократии, которые уже достаточно хороши и стабильны, чтоб устремиться к чему-то большему с помощью «духа любви и поэзии». Центральное понятие Нуссбаум — «нация», и его проблемность достаточно очевидна, ведь английское слово nation означает как «народ», так и «национальное государство». Иначе говоря, «нация» в понимании философа предполагает отсутствие радикальной бездны между массами живых людей и государством, которые объединены в единый макроинститут, устремленный к общему благу. Однако во множестве стран мира ситуация выглядит совершенно не так: государство — как «монополист на насилие», «стационарный бандит» и как там еще обзывали его социологи — если не прямо уничтожает народ, то жестоко его подавляет. И это автор тоже осознает, поскольку ближе к концу работы, по сути, сдается и называет свои общества «воображаемыми» или вовсе «гипотетическими». Так, в одном месте Нуссбаум перечисляет три юридических и институциональных фактора, которые должны обеспечить реализацию всего лучшего в «нации» — это 1) конституционные права и независимая судебная власть, 2) защита прав иммигрантов (и других меньшинств) и 3) свобода слова и печати (С. 385). Можете представить, насколько смешно и горько читать про эти условия в том пространстве и времени, где находятся автор этих строк и многие их читатели.
«Политические эмоции» — масштабный труд со сложной и эклектичной архитектурой, что понятно уже из беглого знакомства с оглавлением (собственно, отсюда и метафора доставки из строительного магазина в начале текста). Речь в книге идет об опере Моцарта, размышлениях Огюста Конта и Джона Стюарта Милля, танцах в школе Рабиндраната Тагора, переживании горя у слонов, знаменитых психологических экспериментах Соломона Аша и Стэнли Милгрэма, концепции «радикального зла» у Канта, «новом курсе» Франклина Рузвельта 1930-х годов, программных выступлениях Линкольна и Мартина Лютера Кинга — младшего, одежде Джавахарлала Неру и Ганди, обустройстве парков и кампусов, а также многом другом. Весь этот богатый теоретический и эмпирический инструментарий автор использует, чтобы продемонстрировать, как хорошие ценности в речах политических лидеров, их внешний облик, художественная форма памятников, инклюзивное устройство городского пространства и так далее помогают взращивать в обществе любовь, поэтический дух и сострадание. По отдельности фрагменты анализа Нуссбаум кажутся иногда не очень убедительными, но в совокупности образуют цельное, хотя и разнородное пространство.
Помимо самоопределения в качестве «нормативного философского проекта», книга Нуссбаум стремится переосмыслить три понятия, которые до сих пор часто обходились без «человеческого лица», а теперь обходиться не будут: это национализм, патриотизм и гражданская религия. Иначе говоря, философ разбирает их аффективную композицию и показывает, в каких моментах они задействуют и производят любовь, а в каких — нарциссизм и отвращение, которые ведут к дискриминации и стигматизации «отверженных» социальных групп. Что касается национализма и патриотизма, переосмыслять их — право каждого, однако же представляется, что в своей трактовке «гражданской религии» философ допускает две ошибки. Во-первых, она смешивает две традиции, а именно «гражданскую религию» в трактовке Руссо с «религией человечества» в понимании Конта, Милля, Тагора и прочих, так что в итоге они предстают у нее почти что синонимами. Это не совсем верно, поскольку у этих «религий» совершенно разный объект: в первом случае это отдельная нация, например французы или американцы, во втором — весь человеческий род. Конечно, классические республиканские национализмы во Франции, США или Ирландии заигрывали с идеей «вселенной», которую тоже нужно «освобождать», а современные гражданские религии, скажем, на Ближнем Востоке, отсылают к общности «арабского» или «исламского» мира, но различие все равно остается критическим. Во-вторых, вслед за Руссо с его романтическим духом Нуссбаум делает чрезмерный акцент на эмоциях, игнорируя в гражданской религии собственно религию, то есть верования и культовые практики. Если обратиться к ее любимым примерам США и Индии, то гражданская религия здесь — это не столько чувства, сколько Плимутский камень, Колокол свободы, In God we Trust на долларовой бумажке или Статуя Единства в индийском штате Гуджарат, изображающая национального героя Валлабхаи Пателя.
Все это и многое другое священно для большинства американцев и индийцев не только потому, что вызывает эмоцию единения, но и поскольку окружено особым почитанием. Еще в одном месте Нуссбаум упоминает о каком-то изъяне «традиции, обсуждающей „гражданскую религию“», однако проблема здесь в том, что эту традицию она почти целиком сводит к идеям Руссо и «религиям человечества», игнорируя академическую трактовку этого понятия, восходящую к Роберту Белла и его знаменитой статье 1967 года. Сам Белла, как и многие его последователи, говорил прежде всего о «гражданской религии Америки», но с тех пор этот феномен обнаруживался и в других странах, в том числе СССР и России. Вероятно, обращение к этой более эмпирической интерпретации могло бы обогатить работу Нуссбаум как примерами, так и в плане общего понимания.
Подробно анализируя благие публичные эмоции, философ не забывает и о дурных, чьим средоточием полагает нарциссизм и отвращение. Что касается первого, то он, по мнению Нуссбаум, является непреодоленным рудиментом младенческого эгоизма с его представлением, что «все люди — мои рабы». Поскольку в действительности это не так, а глупое нарциссичное общество обнаружит себя рано или поздно «одиноким, голодным и мокрым», это неумолимое противоречие между нарциссизмом и беспомощностью способно повлечь все самое худшее. С другой стороны, чисто физическое отвращение в социальной жизни часто становится «проецированным», когда омерзение к разложению и телесным выделениям переносится на неугодную группу: поэтому, например, черных или индийских неприкасаемых могут считать «грязными». В целом это действительно так, однако эмпирические «образы врага» далеко не обязательно апеллируют к животности или неприятным запахам тела: не реже встречаются идеи и образы, связанные с мертвым, искусственным или вредным, как в случае с насекомыми или крысами. Помимо этого, лично мне кажется, что автор зря игнорирует позитивную — или, точнее, двоякую — роль отвращения, осмысленную в «Силах ужаса» Кристевой или «Головоломке» Pixar, где отвержение от неприятного или чуждого позволяет субъекту обрести индивидуальность, отделив себя от материнского тела и внешнего мира. На протяжении книги Нуссбаум часто упоминает «телесные жидкости», которые отсылают к нашей животной природе и потому вызывают отвращение. Их «принятие», по ее мнению, позволит нам пересмотреть отношение к своему телу и преодолеть эмоцию отвращения к ближним, но каким образом их «принять», непонятно. Конечно, в труде упоминается инициация в индийской секте баулов, которые якобы пробовали эти жидкости на вкус — но это, надеюсь, не совсем то, что должен повторять «в домашних условиях» русский читатель.
По мнению Нуссбаум, культивация любви вкупе с истреблением отвращения способны высветить в национализме все лучшее: граждане смогут жить вместе в духе солидарности, сохраняя благие различия, заботясь друг о друге и не жертвуя интересами близких ради абстрактных общностей (теория «эвдемонизма»). Однако же цена такой солидарности оказывается довольно высокой. Так, например, в книге есть вполне проницательный фрагмент про Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме, установленный в 1982 году в Вашингтоне: философ анализирует его замысел и то, как с ним можно взаимодействовать, но отказывается от оценки этой войны — поскольку это вредно для солидарности. Если можно понять, почему важно залечить травмы Гражданской войны или почему неоднозначен Афганистан, то оценка Вьетнама или Ирака, не говоря уже о паре ядерных бомб, отнюдь не кажется мне «делом будущего». В отличие от европейских держав, Америка до сих пор не научилась признавать вину, и поэтому американские мыслители могут с чистым сердцем писать, что «иногда текущие события действительно вызывают тревогу. <...> Одним из таких событий является война, но все же лидерам необходимо сплотить людей, чтобы храбро и с чувством товарищества противостоять агрессору» (С. 484). За пониманием насчет «товарищества» лучше обратиться к Себастьяну Хафнеру (если коротко, он считал его жутким ядом), а в остальном — не уверен, что во Вьетнаме или Ираке был такой уж явный агрессор. В сегодняшней России к тому же такого рода патриотизм воспринимается чуть болезненнее, чем где и когда бы то ни было.
И вот мы приходим — или же возвращаемся — к значению этой книги для «нас»: общества, которое, по мнению Нуссбаум, вряд ли «стремится к справедливости». Есть популярный мем, где на съемках картины 2004 года «Страсти Христовы» режиссер Мэл Гибсон что-то объясняет исполнителю роли Христа — во власянице, покрытому кровью, с заплывшим глазом и терновым венцом. Обычная трактовка картинки — «человек без проблем жалуется человеку с проблемами»; (для субъектов постарше этот же смысл выражен старинными анекдотами про «я не ел три дня — так нельзя, надо себя заставлять» и «пусть едят пирожные»). Книга вышла в Harvard University Press в 2013 году — это был второй срок Обамы, который во время инаугурации присягал на Библии Мартина Лютера Кинга, а западный мир еще не настигли бедствия в виде ИГИЛ, Трампа и «Брекзита»; читается же она в разрухе и средоточии кризиса. Это книга про верхнюю часть пирамиды Маслоу — «как сделать лучше, если уже хорошо», а читать ее будут образованные люди, у которых все более-менее плохо. Однако же нужно признать, что не будь этот зазор столь абсурдным, книга читалась бы хуже: так она по крайней мере беззлобно напоминает о том, что идеалы и принципы есть, что какие-то общества все же преодолели расизм, антисемитизм и так далее, а философия еще способна на приземленный идеализм «в духе любви», а не только на то, чтобы выть про «обновление посредством ужаса» в скайпе. Лучшее, что из нее можно извлечь, — то, что где-то есть «патриотизм», который не представляет собой разверзнутый зев Геенны или гойевского Сатурна, пожирающего своих детей. Такому патриотизму я хочу пожелать удачи.
Примечание 1. Проект поставляется в прекрасном гладком переводе и с обнадеживающим душевным предисловием к русскому читателю.