Уилл Сторр. Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет. М.: Individuum, 2019. Перевод с английского Максима Леоновича
Книга, вопреки кокетливому названию, рассказывает не о жизни инстаграм-блогеров, а о широко распространенном проклятии социального перфекционизма — потребности соответствовать стандартам и ожиданиям других людей. Именно перфекционизм, по мнению журналиста Уилла Сторра, повинен во всеобщей тревожности, депрессивности, а также волне самоубийств — грандиозные ожидания нередко оборачиваются грандиозным крахом. В «Селфи» автор пытается осмыслить, для чего мы конструируем идеальный образ самих себя и почему современный мир представляет нам так много возможностей почувствовать себя неудачниками. Попутно он устраивает краткие экскурсы в историю Древней Греции, творчество Айн Рэнд и гештальт-терапию, а также предлагает занимательные версии того, откуда взялся Трамп, «Брекзит» и фильм «Голодные игры».
Прежде чем ответить на вопрос, почему мы попеременно чувствуем себя то лучше всех, то хуже всех, Сторр предлагает определить, из чего вообще состоит это «я» (или то, что мы под ним подразумеваем), какую роль в этом играет биология, а какую культура. Следуя этой задаче, автор разворачивает на страницах «Селфи» и многостраничные прения нейробиологов, и еще более объемные отступления, посвященные истории культуры: древние племена, античность, христианство, эпоха неолиберализма. Картина получается сумрачная: судя по всему, «я» — это ситуативный набор генов, привычек и популярных образов, спаянный левополушарным интерпретатором, маленькой хитрой штуковиной в голове, старающейся придумать мало-мальски убедительное объяснение для уже заложенного в нас поведения.
Несмотря на то, что Сторр пишет несколько угловато и не слишком виртуозно монтирует повествование, он сразу подкупает откровенностью: заявляет, что чувствует себя жирным и одиноким, ненавидит себя и частенько думает о самоубийстве. Автор беседует с британскими бандитами, живет в монастыре, проходит групповую терапию в институте Эсален, беседует с миллениалами из Кремниевой долины, и все для того, чтобы понять, как облегчить себе жизнь, как заглушить постоянное желание спрятаться дома, задернуть шторы, выключить телефон и свернуться клубочком на кровати в обнимку с собаками. Именно личный подход делает «Селфи» не просто компиляцией научно-популярных баек, а отважным путешествием во мраке собственного эго. Разумеется, никакой блистающей истины автор в конце пути не обнаружит, но хотя бы покажет, как перестать этого мрака страшиться.
Сергей Соловьев. Человек и другое: Книга странствий. М.: Группа компаний «РИПОЛ классик»/«Пальмира», 2019
Книга о путешествиях и литературе как двух несовместимых полюсах, опыте бесстрашного разотождествления и осторожного возвращения к себе. Сборник эссе, путевых записок и воспоминаний поэта и прозаика Сергея Соловьева. Любимые места (Индия, Крым, Киев, Москва), люди (Парщиков, Пригов, Вознесенский), животные (тигры, слоны, самбары и лангуры), музыка и книги — в оптике человека, пытающегося найти баланс «между жизнью и записью» и осознающего абсолютную невозможность это сделать.
Около половины сборника занимает путешествие по Индии. Соловьев исследует не плакатные места, а самые неприметные и укромные: города, села, деревушки, соседствующие с его главным интересом — природными заповедниками. Джунгли здесь — пространство уникального экзистенциального переживания: автор лицом к лицу встречается с тиграми, леопардами, змеями, дикими слонами и раз за разом удивляется тому, что все еще жив. Близость смерти, как и близость жизни, укрощает прежде сложную, пенившуюся аллюзиями прозу Соловьева, превращая ее в стремительные глагольные последовательности, украшенные простыми природно-литературными сопоставлениями (лесники-обэриуты, самбары в «миргородской луже», леопарды и Лермонтов, «соотношение между макаками и лангурами примерно как между Швондером и Преображенским»). Чем дольше Соловьев остается в своем заповеднике, притягиваясь к полюсу реальной жизни, тем слабее становится текст, впуская в себя все большее количество слов-оправданий — «невозможно», «немыслимо», «непроизносимо».
Почти потеряв дар речи, автор благоразумно останавливается и будто все еще в некотором потрясении от живой реальности начинает оглядываться назад — в прошлое, уже отжившее. Вспоминает о том, как в шторм переплывал Азовское море на надувной лодке, возил детей-чернобыльцев в Америку, создавал проект города-лабиринта. Рассуждает о поэзии Парщикова, Драгомощенко, Ивана Жданова, Леонида Федорова из «Аукцыона». Вся вторая часть книги посвящена отступлению в мир литературы — через те самые глагольные последовательности, которые постепенно расплываются, размываются, избавляются от гнетущей ясности нарратива и превращаются в стихи. Книга «Человек и другое» — любопытнейшее исследование границ реальности природы и реальности письма, иллюстрация их принципиальной несхожести. Однако ловкое перемещение между этими полюсами, как показывает Соловьев, способно заражать литературу жизнью, а жизнь — литературой, превращая и то и другое в сумму невероятных случаев, мерцающих чудес.
Пауль Штефан. Молочные реки, кисельные берега: книга об успокаивающем воздействии рисовой каши, искусстве готовить чечевичную похлебку и превратностях любви. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. Перевод с немецкого Татьяны Зборовской
Кулинарная книга для тех, кто ненавидит кулинарные книги. 15 художественных зарисовок повара и фудблогера из Германии Пауля Штефана — на удивление органичное сочетание проникновенной прозы о жизни, смерти и любви с рецептами «Кол Слоу», слоек с козьим сыром, яичницы с трюфелями и тушеных говяжьих щечек. Книга не о еде, не вокруг еды, но рядом с едой, перекидывающая мостик между кулинарией и бытием.
Каждый текст Пауля — ладно скроенная, поэтичная (в том числе благодаря таланту переводчицы Зборовской) история, рассказанная о разных людях в разных обстоятельствах: вечерняя смена в немецком ресторане, русские посиделки с водкой, ужин на стоянке у итальянской трассы. В конце каждой из них Пауль приводит рецепт упоминавшегося блюда, превращая его в своеобразный философский поскриптум: история началась и закончилась, а рецепт, как память о ней, еще не раз воплотит себя в жизнь. Не случайно большинство героев книги — пожилые люди, уставшие и одинокие, чувствующие как привычный мир уходит из-под ног. Еда здесь — еще и укромная гавань традиции, иллюзия на мгновение приостановившейся жизни.
Самое обворожительное в «Молочных реках, кисельных берегах» — неизбежное сочетание эстетского разговора о кулинарии (пенка васаби, веточка майорана, эспелетский перец, взятый на кончике ножа и т. п.) с брутальными физиологическими подробностями (запах пота, ног, блевотина, отрыжка). Описание похода в сортир изящно перетекает в описание аппетитного свиного окорока. Чувствуется, что автор восхищается этой полярностью, находя и в том и в другом проявления упрямой витальности. По-настоящему вкусная еда, с точки зрения Пауля, создается не на кухнях модных дорогих ресторанов, а там, где пульсирует жизнь (а там, где пульсирует жизнь, чаще всего возникает и вкусная еда). «Молочные реки, кисельные берега», понятное дело, не стоит читать на пустой желудок, но зато горячо рекомендуется читать при опустевшем сердце.