Уравнение Кэрролла-Доджсона

Льюис Кэрролл ест щи, торгуется с возницей, пьет рябиновку и спит на полу в поезде. Странно представлять автора «Алисы» и творца Снарка в суриковских декорациях, но все так и было.

Алиса свалилась в кроличью нору жарким полуднем 4 июля 1862 года. В тот же день, пять лет спустя, Чарльз Доджсон (настоящее имя писателя) получил приглашение от своего друга и коллеги, преподобного Генри Парри Лиддона, поехать в Россию. К этому времени Доджсон уже напечатал «Алису в Стране чудес» и «Элементарное руководство по теории детерминантов», стал диаконом и признанным богословом, двенадцать лет проработал профессором математики в Оксфорде.

В связи с материальными проблемами и семейными обязательствами он в традиционный для европейцев Grand Voyage не ездил и вообще за пределы острова не выбирался. На предложение Лиддона Кэрролл согласился сразу — они выехали в сторону Москвы уже через неделю. В дневниках Кэрролл никак не комментирует это решение, что жаль: для тех времен направление было вполне экзотическим. Путь лежал через Лондон и Дувр во Францию, Бельгию, Германию, от Кенигсберга — в Петербург, далее Москва, Нижний Новгород, Сергиев Посад, Новый Иерусалим, опять Петербург, Кронштадт, Польша, Германия, Франция и, наконец, возвращение домой. Авантюра и «отчаянная мысль для человека, ни разу не покидавшего Англию». В путешествие Кэрролл захватил две специальные тетрадки. Кстати, издавать свои заметки он не планировал, в печать их отправили уже после смерти автора.

Кэрролл сорвался как турист, а у Лиддона были важные дела: способствовать соединению Восточной и Западной церквей. Он вез с собой письмо к известнейшему богослову того времени, митрополиту Филарету, от англиканского епископа Оксфордского Сэмуэла Уилберфорса. Многих важных церковных и государственных деятелей в летний сезон друзья не застали, но с митрополитом в Троице-Сергиевой Лавре увиделись. И этот день, проведенный в монастыре и в общении с Филаретом, Кэрролл называет одним из самых памятных в путешествии.

Друзья были сторонниками экуменизма. Значительная часть дневника, где с разной степенью подробности описаны все дни путешествия, посвящена церковным поездкам и религиозным впечатлениям. Они посетили десятки монастырей и храмов. Кэрролл видел каменные кельи, трапезные, ризницы, службы и причастия. Ему необычайно понравился Собор Василия Блаженного, «который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи». Кажется, что читать про пропитанную ладаном поездку человеку светскому будет сложно и утомительно. Но, во-первых, Кэрролл и о храмовом быте пишет увлекательно и даже с иронией. Во-вторых, ладаном не ограничивается. К тому же он не являлся официальным представителем миссии, так что беспрепятственно посвящал себя праздным гуляниям.

Высятся «церкви, похожие снаружи на гроздья разноцветных кактусов», прячутся за кастрюлями официанты, улыбаются и ругаются гротескные извозчики, множатся анекдотические истории, связанные с незнанием русского: друзья использовали и пантомиму, и пиктограммы. «Язык иероглифов принес успех там, где оказались бессильны все другие средства, и мы вернулись в Петербург с унизительным осознанием того, что наш уровень цивилизации теперь сведен до уровня древней Ниневии». Английский нонсенс, помноженный на сугубо кэрролловское чувство абсурда, оказывается не только удобным иллюстрирующим инструментом, но и отличным сиропом для переживания бытовых невзгод.

Подробно описана «самая поразительная из всех русских картин», «морской пейзаж, недавно приобретенный и еще не получивший номера» — узнаваемый Айвазовский. Захваленный Доджсоном нижегородский актер — Александр Ленский, ведущий танцор Московского Малого театра. А Нижегородская ярмарка — знаменитейшая, на нее приезжало до 200 тысяч человек, а выручка за торговый сезон доходила до баснословных пятидесяти миллионов рублей серебром. Конечно, такое зрелище стоило бессонной ночи и пеших миль под дождем (железную дорогу смыло наводнением). Читать дневник патриотически приятно: Кэрроллу нравятся все русские города, невзгоды окупаются новыми впечатлениями, Петергоф превосходит любимый Сан-Суси, а описания Новодевичьего, Кремля, Васильевского острова, колокольни Ивана Великого и пусть изменившихся, но все равно тех самых Воробьевых гор вызывают желание немедленно пойти гулять, лучше с фотоаппаратом.

Святой Георгий сражается с драконом. Живая картина Льюиса Кэрролла, 1872 год

Courtesy The Metropolitan Museum of Art / metmuseum.org

Дневник — перечень увлечений и характеристик автора. Доджсон профессионально занимался фотографией (вероятно, поэтому он ходил в белых перчатках — пальцы потемнели от реактивов), но не смог взять с собой фототехнику, слишком громоздкую и тяжелую. Зато он покупает снимки, профессионально обращает внимание на свет и цвет, составляет композиции. Каждые несколько дней посещает театр (что вообще-то в сане диакона не поощрялось и утомило Лиддона, который друга в неподобающие места не сопровождал). Общается с детьми и рисует портрет непоседливой девочки в поезде. Постоянно по пути фиксирует несообразности и парадоксы, доводя их до гротескных гипербол, уже знакомых по сказочному творчеству. «Вообще говоря, берлинская архитектура, на мой взгляд, руководствуется двумя основными принципами: если на крыше есть хоть сколько-нибудь подходящее местечко, ставьте туда мужскую статую; лучше, если она будет стоять на одной ноге. Если же местечко найдется на земле, разместите там кружком группу бюстов на постаментах, и пусть они держат совет, повернув головы друг к другу; неплохо и гигантскую статую мужа, убивающего, намеревающегося убить или только что убившего (настоящее время предпочтительнее) какого-нибудь зверя; чем больше у зверя шипов или колючек, тем лучше, еще бы хорошо дракона, но если художник на это не решится, он может вполне удовольствоваться львом или кабаном».

Обложка книги «Дневник путешествия в Россию в 1867 году, или Русский дневник. Статьи и эссе о Льюисе Кэрролле»

Рассказчик делится фактами и эмоциями, но между иронией, любованием и любопытством — свободное пространство. Фигуры умолчания словно ссыпаются в копилку, закрытую английской каминной решеткой. Надо держать наготове щипцы, чтобы выхватить откровения о безволии русских крестьян («русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом всегда, как мне кажется, более походит на покорное животное, привыкшее молча сносить жестокость и несправедливость, чем на человека, способного и готового себя защитить») или очаровании старой Англии. Кэрролла потрясает Кельнский собор, он внимательно фиксирует службу в синагоге, изумляется призыву муэдзина в нижегородской мечети, вглядывается в православные обряды, испытывает к божественному явный и недогматический интерес — и акцентирует гротескные короны в случайно увиденном обряде венчания. Пытается рисовать крестьянских отпрысков, завязывает краткие дружбы — и мимоходом, уже в Германии, говорит о непривлекательности русских детей, «лица которых, как правило, некрасивы, а как исключение — простоваты». Тщательно запоминает все цифры (математик!): 40 грошей, 380 ступеней, 28 ½ часов, и ошарашенно копирует свирепое «Zаshtshееshtshауоуshtshееkhsуа».

Дневник Доджсона для читателя своего рода линза. При складывании «Алисы» с «Путешествием» Чарльз Лютвидж Доджсон совмещается с Льюисом Кэрроллом, кажущиеся противоположности соединяются. Нет ничего парадоксального в одновременном изобретении логических задач и синих гусениц. Нонсенс не противоречит логике, а вырастает из нее; ирония близка математике и богословию — она учит думать и чувствовать; любовь к детям позволяет подмечать недостатки; фотография не заменяет рисунка; знание не исключает веру. Некоторые исследователи творчества Кэрролла считают, что идея Зазеркалья появилась среди наших широт. Утверждение спорное, но притягательное. И чертовски жаль, что больше Доджсон-Кэрролл никогда из Англии не уезжал. Фантастических маршрутов могло стать значительно больше.