Ричард Сеннет. Мастер. М.: Strelka Press, 2018. Перевод с английского Любови Сумм
«Твое мертвое дитя. Готовь его к новой жизни. Заполни его землей. Осторожно! Ему нельзя переедать. Надень на него золотой плащ. Искупай его. Согрей его, но осторожно! От избытка солнца дитя умрет. Надень на него драгоценности. Вот мой рецепт».
Дитя — цыпленок, подготовка к новой жизни — выемка костей, заполнение землей — фаршировка. Ох уж эти персидские повара с их рецептами из метафор! Повар воспринимает цыпленка как животное, наделенное душой, и приглашает читателя в свою мастерскую — о нем и о других мастерах написал книгу Ричард Сеннет.
Смерть мастера
На русском языке в прекрасном переводе Любови Сумм вышел «Мастер» — исследование, посвященное материальной культуре: вещам и тем, кто их качественно производит. Фигура Мастера представима только в сообществе, которому такие вещи нужны. Сеннет в погоне за современностью начинает свой труд с того, что сравнивает программистов Linux с античными мастерами: «В первую очередь сообщество Linux приближается к греческому духу в своей обезличенности. В его интернет-мастерских невозможно установить, является ли aristotle@mit.edu мужчиной или женщиной; важно одно: вклад aristotle@mit.edu в дискуссию».
Один из главных философов Ренессанса Джованни Пико делла Мирандола задолго до Ханны Арендт «предвосхищает понимание термина Homofaber как „человека, созидающего себя”… по мере того, как слабеет власть традиции и обычая, люди вынуждены „создавать опыт” сами для себя». Главная мысль Сеннета состоит в том, что мастером может стать каждый. Страницы «Мастера» пахнут началом XX века, когда теоретики искусства начали наперебой говорить то же самое в отношении художников. Альтер эго мастера — тот самый artist, который выделился из сообщества средневековых ремесленников: «„художник” — это всего лишь один из примеров того риска депрессии, с которым сопряжена деятельность человеческого тела в одиночестве».
Мастер и художник сходятся в одном — они зависят от рынка. Беннито Челлини отправил Филиппу II, королю Испании, «мраморную фигуру обнаженного Христа, а тот недолго думая нацепил на нее золотой фиговый лист. На возражения Челлини, что оригинальное решение образа испорчено, король ответил: „Вещь — моя”».
Кинцуги — японское искусство реставрации керамических изделий с помощью лака, смешанного с золотым порошком
Фото: genius.com
Мастерство — самоцельное стремление делать работу хорошо; мастер не только ремесленник, но врач, родитель, тот, кто работает над чем-то или кем-то: «Если во времена Гомера ремесленник прославлялся как полезный член общества, то в классическую эпоху, у Аристофана, они уже дураки и фигляры». Аристотель отмечает, что «знание и понимание мы приписываем искусству», а не опыту: так он предрек культ художника в романтизме, и в результате произведение искусства оказалось более интересным, чем вещи. Удар по культуре мастеров нанес и век Просвещения: конвейер позволил мастеру производить больше, но скорость противоречила самой идее качества. Машины научились подделывать все что угодно, и к началу XX века материальная культура погрязла в фейках, а в конце того же столетия — в неверии.
Сеннет на примере перестройки в СССР отмечает эту печальную стадию производства — неверие в то, что хорошая работа вообще нужна: «на подоконниках и балконах отсутствовали цветы, стены были изрисованы мелом и покрыты граффити с непристойными надписями, которые никто и не думал смывать. Когда я поинтересовался, почему жилье так запущено, наши спутники дали поразительный по своей широте ответ — „Народу, — сказали они, обобщая, — все равно, люди деморализованы”».
Я ничего не чувствую
Викторианские времена дали миру Джона Рескина, теоретика искусства, который заметил, что появление все новых и новых вещей ослабляет нашу чувствительность. В ответ Рескин практиковал «контакт с собственным телом»: «он собирал отряды золотой молодежи на строительство дорог: ободранные, покрытые мозолями руки — вот достойная примета соединившихся с Реальной Жизнью». Вряд ли можно по-настоящему пережить ощущения человека из другого времени, но рескинский ужас перед домами, заваленными мебелью и безделушками, повлиял на появление IKEA и минимализма в быту. Все, что нас окружает, отнимает у нас время и эмоции. В крупных городах еще в конце XX века приличные хипстеры искали жилье «без мебели», чтобы оказаться среди тех, своих вещей, на которые еще можно выделить душевное тепло.
Постепенно от вещей начинают требовать то же, что и от людей. Во времена Просвещения появляется «честный кирпич», позднее «умная рука». Огромные фрагменты «Мастера» посвящены тому, как выдумывают стекло, делают (не)настоящие кирпичи, режут мясо. В книге воспеты три главных инструмента — телескоп, микроскоп и скальпель, — которые «бросили вызов средневековому представлению о месте человека во Вселенной и об устройстве человеческого тела. Телескоп лишил людей былого положения в центре мироздания, микроскоп обнаружил жизнь», а скальпель открыл тело человека для анатомов и всех интересующихся внутренним миром в его материальном проявлении.
Как роботы и репликанты пришли к человеку
Уже в эпоху Просвещения появились первые роботы и репликанты — зеркала человеческого опыта. Первые намекали на горизонт людских возможностей, вторые — подражали человеку и отражали его: «в 1738 году в парижской лавке выставили удивительный автомат изобретателя Жака де Вокансона, воспитанника иезуитов. Его „Флейтист” был ростом с обычного человека, без малого метр семьдесят, но наибольшее изумление вызывала флейта: механическому музыканту удобнее было бы играть на клавесине, требующем только прикосновения к клавишам, в то время как для игры на флейте нужно и движение пальцев, и правильное дыхание».
Удивительное создание Вокансона — механическая утка. Стоящая на пьедестале утра крякала: пила воду из блюдца, размахивала крыльями и клевала зерно
Фото: public domain
В знаменитой «Энциклопедии», бестселлере эпохи Просвещения, Дидро так изображал производство бумаги: XVIII век, чистые полы ради санитарии, герметически закрытые чаны с гниющим тряпьем (основой бумаги) и автоматические дробилки вместо людей. Впрочем, самые известные репликанты — герои фильма «Бегущий по лезвию», в котором действуют копии людей, или идеальные женщины из романа Айры Левина «Степфордские жены», а из вещей — кардиостимуляторы.
Даже Мартин Хайдеггер «провел электричество и современную канализацию в свою хижину в Шварцвальде», но человечество в первой половине XX веке все еще не доверяло роботам и технологиям. Нечеловеческие темпы производства привели к политике перфекционизма. Социолог Макс Вебер на примере протестантской этики объяснил, почему достижение цели часто не приносит удовлетворения, а мы все время хотим что-то себе доказать.
Энциклопедия чужой жизни
В «Энциклопедии» Дидро описывал и труд самых опытных работников Парижа, посещал их мастерские, опрашивал их, анализировал их деятельность, рабочий лексикон. Дидро столкнулся с проблемой многих интервьюеров всех времен: собеседникам не всегда удавалось описать словами свои повседневные действия.
Сеннет отмечает, что «Энциклопедия» повлияла кроме прочего и на родителей: в книге задолго до Бенджамина Спока описывалось, как кормить младенца, как следить за тем, чтобы он был чист, не путал горшок и все остальное, учился жизни с первых шагов и не свел родителей с ума.
Город под подошвами
Наше отношение к вещам, особенно личным, и тем, которые мы видим или используем каждый день, можно назвать соматическим: физическая связь с ними влияет на наше психологическое состояние. Когда сборка мебели не удается или в нужный момент не работает компьютер, случается «фрустрационно-агрессивный синдромом» — «в особо острой форме симптомы этого синдрома демонстрирует чудовище Мэри Шелли: отвергнутая любовь толкает его на все новые убийства».
Ричард СеннеттВещи, как и люди, часто не соответствуют нашим ожиданиям. Сеннет рассказывает о проекте архитектора Альдо ван Эйка, созданном в Европе после Второй мировой войны. Когда травмировано само пространство, необходима архитектурная терапия — например, городская политика краев: Ван Эйк застроил пустоты Амстердама игровыми площадками, «он помещал их на замусоренных задних дворах, на пятачках посреди круговых перекрестков, в заброшенных углах и по краям улиц. Он вычищал мусор и выравнивал территорию; иногда его помощники раскрашивали стены соседних зданий. В отличие от школьных игровых площадок, эти уличные микропарки предназначались и для взрослых: либо в них ставили удобные скамейки, либо они размещались поблизости от кафе и баров, так что, отправив ребенка на площадку, взрослый человек мог быстренько пропустить рюмку, чтобы успокоить нервы».
Разновозрастные горожане получают места для привычной жизни, и эти зоны не отделяются друг от друга. Самый серьезный эксперимент ждал детей. Детские площадки минимально отделялись от дорог и других городских опасностей, а новое поколение росло в условиях постоянной адаптации к изменениям вокруг. Психологи заметили, что именно дети готовы вкладывать энергию в «переходные объекты» — интересоваться людьми и вещами, которые готовы меняться самостоятельно.
Не писать для вечности
Ричард Сеннет, друг и коллега Фуко, производит впечатление интеллектуала, который может написать толстую книгу на одну тему, и ее будет интересно читать. Так и получилось с изданной в прошлом году на русском книгой «Плоть и камень», но не вышло с «Мастером».
Сеннета наверняка с радостью бы приняли в ряды любителей фактов и ассоциаций. Целые страницы книги отведены пространным описаниям одного или нескольких случаев из мировой культуры, которые связаны с историей мастерства. Например, «Дидро сравнивал радости мастерства с супружеским сексом — а не с восторгами тайной интрижки». Тем самым автор говорит нам, читателям, о важном свойстве мастера — безмятежности. Но, если вдуматься, и что нам с того?
«Мастер» вызывает два вопроса, которые относятся почти ко всей современной нон-фикшн литературе. Автор засыпает читателя примерами из XVII и иных веков, каждый рассмотренный случай будто бы работает на главную мысль книги. Но это не так. В конце Сеннет формулирует свою главную идею: «мастером может стать каждый», но для понимания этой истины столько примеров вовсе не требуется. Тогда второе предположение: автор хочет нам показать свою эрудицию, поделиться микроисториями из дневника мировой культуры. Задача похвальная, но Сеннет, как и ряд других авторов, не учитывает, что восприятие информации меняется, как и мастерство, о котором он пишет. Недостатка в знаниях уже давно не существует, остался только голод по смыслам. Поэтому если Сеннет писал свою книгу для «современного читателя», то его проект не удался. Кажется, автор настолько слился с тем, о чем он пишет, что вообразил самого себя настоящим мастером, главное для которого — процесс производства качества. Однако «Мастер» больше всего напоминает историю, отягощенную собственным производством — как «Трудно быть богом» на экране и с долгими планами или как Тарковский, решивший написать сегодня художественный роман.