Александр Етоев. Я буду всегда с тобой. СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2018
Александр Етоев, при всей моей к нему симпатии, писатель не самый известный. Мы знакомы уж точно более десяти лет, но читала я у него всего несколько вещей, клонящихся или к детской литературе, или к фантастике. Первое, что приходило мне в голову при упоминании о Етоеве до новой книги «Я буду всегда с тобой», — не его сочинения, а то, что он по национальности вепс и выглядит лет на двадцать моложе паспортного возраста. Эти два факта легко и непринужденно связывались между собою. Ведь в Петербурге, где живет Александр, в блистательной имперской столице, стоящей на старинных чухонско-новгородских землях, каждому старожилу известно: все финны — немного колдуны. А вепсы, живущие на крайнем востоке Ленинградской области, которая сама по себе занимает территорию среднего европейского государства (например, Австрии), в особенности.
Все это я говорю не только для колорита, но и чтобы заранее объяснить, почему тема и поэзия нового романа Етоева, в котором действуют самоедские и якутские шаманы, злые колдуны, добрые туземные боги и туземные же святые, а главный герой, скульптор Степан Рза, мордвин и тоже определенно кудесник, — не умышленная дань моде или экзотике, а, так сказать, дикорастущая, естественная красота.
Сама задумка романа поражает своей причудливостью. Лето 1943 года, огромная страна напрягла все силы, ломая хребет могучему врагу. А в окрестностях Салехарда, он же Обдорский острог, действует лагерь системы ГУЛАГ со специализацией по добыче радия, и его начальник Тимофей Васильевич Дымобыков, бывший красный кавалерист и отпрыск гоголевско-щедринского, сатирическо-фантазийного направления русской литературы, заказывает лауреату Сталинской премии (второй степени) скульптору Степану Дмитриевичу Рзе свою статую в мраморе.
Завязку романа легко прочесть в духе «Жданов и блокадные пирожные»; полагаю, такое искушение по нынешним временам общественной поляризации будет у многих. Но парадокс в том, что, примыкая к кругу так называемых петербургских фундаменталистов (Павел Крусанов, Александр Секацкий, Татьяна Москвина, имеющие репутацию последовательных державников), Етоев машину государства рассматривает не в социальной плоскости одобрения или осуждения, а скорее как род философского учения или даже систему верований — примерно того же рода, что и языческое мировосприятие ненцев. Строго говоря, эта особенность не выводит его из круга единомышленников; если задуматься, все перечисленные в большей степени поэты, нежели социальные мыслители. А в новом романе Етоева этот взгляд обретает какую-то обреченную завершенность: постоянно подчеркивая колонизаторский характер русской культуры среди просторов заполярной (в романе — циркумполярной) степи и оленных туземцев, всеми этими вымышленными монументами за авторством Рзы, статуей Дымобыкова из каррарского мрамора, высеченной в Уральских горах гигантской фигурой Сталина, даже деревянной скульптурой местночтимого святого Василия Мангазейского он показывает, что колонизация с уходящей в античность традицией прижизненного обожествления или посмертного бытия — тоже род религии, способ взаимоотношений народа с огромным пространством, грозящим его поглотить, не оставив следа. Собственно, об этом говорит и история появления сталинского лауреата Рзы в окрестностях Салехарда.
Степан Эрьзя в мастерской в Батуме. 1922 год
Тут Етоев не грешит против исторических реалий: переезд заметного человека туда, куда Макар телят не гонял, как способ ускользания от ока власти — достаточно распространенная практика с почтенной традицией. У новгородцев, первых колонизаторов русского Севера, было в ходу выражение «кануть, как в камский мох», а в годы работы советской репрессивной машины своевременный звонок кого-то из друзей и своевременный выезд хотя бы в соседнюю область зачастую позволяли людям обыграть вовсе не вездесущие «органы». Степан Рза, явно обладающий в романе метафизическим зрением, и безо всяких звоночков использует пространство как союзника в партии со жрецами культа, призванного это пространство обуздать. Рза, что показательно, сочетает в себе признаки «гражданина мира» (у него богатая дореволюционная биография, он объездил полсвета и вернулся в страну Советов на собственном пароходе), а также признаки аборигенного самородка, человека, который не боится своей земли и не нуждается в посредничестве государственной религии для взаимодействия с нею; несмотря на мордовское происхождение, это очень русский тип, распространенный в фольклоре — от сказки про Колобка до Иванушки-дурака или писателя Максима Горького. Впрочем, поговорку «поскреби русского — отыщешь татарина» давно следовало бы перефразировать в пользу каких угодно финнов, чья география совпадает с географией «исконно русской» процентов, наверное, на семьдесят.
Отдельный интерес представляет актуализация финно-угорского колорита в последние лет двадцать. Самыми яркими ласточками этой актуализации стали Алексей Иванов с его манси на боевых лосях и Денис Осокин с лирической прозой о поволжских и уральских финнах. Етоев же расположил свою циркумполярную фантасмагорию аккурат между эпосом Иванова и кинопоэмами Осокина: с одной стороны, «Я буду всегда с тобой» — роман вполне сюжетный, временами даже заостренно сюжетный, с интригами, преступлениями, поиском любви; с другой — в лирических фрагментах у Етоева, как и у Осокина, с читателем говорит каждая попавшая в кадр травинка или зеркальце ламбины в тундре.
Возвращаясь к основному, на мой взгляд, метафизическому посланию романа, могу предположить что Етоев, как и Иванов, и Осокин, уловил необходимость для русского человека своего рода двойственной идентификации. Условно говоря, нам требуется быть одновременно как римлянами, так и варварами, сидеть по обе стороны Уральского хребта — и в Европе, и в Азии, насаждать государственный культ и в то же время относиться к нему со значительной долей иронии, никогда не отождествляя себя с ним до конца, всегда оставляя приоткрытой форточку личного анархизма.
Степан Эрьзя. Христос. 1960 год
В подобной парадигме возникает чрезвычайно интересная система персонажей, не обусловленная ни одним из классических европейских подходов: это не подчиняющиеся или сопротивляющиеся року античные герои, не следующие разуму или страстям герои эпохи Просвещения, это также не персонажи положительные, отрицательные или амбивалентные с преобладанием какого-либо типа; герои Етоева, по большому счету, делятся не на хороших, плохих и так себе, не на разумных и неразумных, но на честных людей и всех остальных, причем вторых ощутимо меньше. И честным человеком может оказаться как начальник лагеря Дымобыков или приблатненный зэк Хохотуев, так и близкие к святости юноши Ванойта из рода Комара или Костя Свежатин из блокадного Ленинграда, а также женщина Мария с соблазнительными коленками, посматривающими из плотной юбки. Да что там, им может оказаться даже охранник лагеря старшина Ведерников со своими ездовыми волко-овчарками Смерчем, Бураном, Циклоном и Тайфуном, и все они, как люди и существа себе верные, окажутся в бесконечном раю бесконечных русских пространств, где каждое мгновение решается и исход Куликовской битвы, и исход Сталинграда. А люди нечестные, изгаляющиеся над своей природой, вроде полковника Телячелова, его влажной жены и злых колдунов Собакаря и Темняка, смогут оказаться только в замкнутом мире таких же мелких бесов.
Особенный же колорит етоевская фантазия приобретает тогда, когда выясняется, что главный герой романа, знаменитый скульптор Степан Рза, фигура не вымышленная. В имени своего героя автор изменил пару букв — псевдоним Степана Дмитриевича звучал как Эрьзя, но все остальное — мировая слава, народные мотивы, сближения и расхождения с советской властью, житье в Аргентине, проекты скальных монументов — все было.
В заключение скажу, что Етоеву, сочинявшему свою циркумполярную поэму более десяти лет, под финал немного не хватило дыхания, и драматургия последних глав, пожалуй, оставляет желать лучшего исполнения — впрочем, полагаю, хорошему режиссеру вроде Алексея Федорченко это ничуть не помешает при возможной экранизации. Ведь этот в высшей степени живописный, трогательный и честный роман так и просится на большой фестивальный экран.