Милослав Стингл. Индейцы без томагавков. Изд. 3-е. М.: Прогресс, 1984. Перевод с чешского В. А. Каменской, О. М. Малевича
«Бесправные и обездоленные»
Вряд ли можно сказать, что имя Милослава Стингла — популярного в СССР чехословацкого американиста — на слуху у современного читателя. Между тем этот автор вполне достоин как минимум отдельного тома в серии ЖЗЛ. Стингл прожил 89 лет и скончался совсем недавно — 11 мая 2020 года. За свою жизнь он предпринял сорок кругосветных путешествий и написал четыре десятка книг о коренных жителях Северной и Южной Америки, Австралии и Океании — эти книги перевели на 31 язык, а их суммарный тираж составил 16 миллионов экземпляров. Помимо прочего, Стингл удостоился редкой для европейца чести — он стал почетным вождем индейского племени кикапу.
В Советском Союзе его активно издавали в 70–80 гг. Так, книга «Индейцы без томагавков», о которой здесь пойдет речь, была издана в СССР в 1971 году и выдержала два переиздания: в 1978-м и 1984-м. Это объемный труд, который весьма исчерпывающе описывает историю индейцев Америки — с момента их появления на континенте и до второй половины ХХ века. Стингл известен не только как ученый-исследователь, но и как публицист и журналист, что позволило ему изящно сочетать огромное количество исторических данных, дат и наименований с легкостью повествования. Так что книга ни в коей мере не наукообразна и вообще читается как приключенческий роман — поэтому нетрудно предположить, что значительную часть ее читателей (а в СССР только третье издание было выпущено тиражом в 100 тысяч экземпляров) составляли советские подростки, очарованные индейской романтикой.
Собственно, название «Индейцы без томагавков» явным образом ориентировано в том числе и на них, чтобы сразу исключить ложные ожидания и разрушить стереотипы, которые на протяжении двух десятилетий до этого подпитывались художественной литературой и фильмами, в результате чего образ коренных жителей Америки, как отмечает сам Стингл, часто сводился к образу обитателей североамериканских прерий. Но в самом начале книги автор подчеркивает (и затем неоднократно повторяет), что в Северной Америке даже во времена расцвета индейской культуры обитали лишь 10 % индейцев континента, а 90 % (а к двадцатому веку — и вовсе 95 %) проживали в Латинской Америке — и уж конечно абсолютное их большинство вовсе не было похоже на воинственных краснокожих в венце из перьев и с томагавками за поясом (здесь Стингл наносит по подростковой картине мира еще один сокрушительный удар, напоминая, что и краснокожими-то индейцы не были: их кожа была в основном желто-коричневой, а расхожее наименование появилось благодаря традиции некоторых племен обмазываться охрой во время ритуалов).
Фото: Фрэнк Альберт Райнхарт, 1898. Бостонская публичная библиотека
Однако у названия книги есть и еще один, более серьезный смысл. Он акцентирует внимание читателя на том положении, в котором индейцы пребывали на протяжении последних пяти веков, и по сравнению с периодом расцвета их аутентичной культуры это положение, конечно, крайне незавидно. В предисловии об этом сказано: «Современные индейцы Северной Америки — индейцы без томагавков — самые бесправные и обездоленные граждане двух самых богатых капиталистических стран мира — США и Канады; они — самая нищая, наиболее дискриминируемая этническая группа среди всех этнических компонентов американской и канадской наций».
Исход из небесной страны
Книга начинается с красивого предания, часть которого вынесена на суперобложку — это легенда племени варрау, которая проливает свет на происхождение индейцев:
«Давным-давно, в начале существования человеческого рода, жили варрау в прекрасной стране, высоко над небесами. Кроме варрау, эту райскую землю населяли только птицы, на которых охотились юноши племени. И вот один из них, по имени Оконоте, преследовал как-то птичку. Выстрелил из лука, но стрела пролетела мимо цели. И исчезла. Искал, искал Оконоте стрелу и наткнулся на отверстие, в которое она провалилась. Заглянул он туда и увидел внизу нашу землю. Мир, изобилующий стадами диких кабанов, несчетным множеством ланей и иных животных: никем не тревожимые, они паслись и бродили по зеленым лесам и просторам саванн. Отверстие в небе оказалось достаточно широким, и Оконоте решил сплести из волокон хлопка лестницу, чтобы спуститься вниз».
Вслед за героем с неба спустились все индейцы, и вскоре им пришлось пожалеть об этой авантюре. Самая толстая женщина племени, спускавшаяся последней, наглухо закупорила собой дыру и лишила свой народ возможности вернуться на небеса обетованные: рассудив, что риски спасательной операции слишком высоки, варрау решили оставить ее торчать как есть.
Вообще-то, в ходе повествования Стингл подчеркивает, что очень многие индейские предания в той или иной степени отражали реальность: так, в «Истории чичимеков», написанной христианизированным индейцем с чарующим именем дон Фернандо де Альва Иштлильшочитль, мы находим упоминания о четырех великих эрах, три из которых закончились катастрофами, уничтожившими жизнь на Земле. Впоследствии археологические раскопки подтвердили, что минимум двум из этих мифических катастроф соответствовало то или иное стихийное бедствие.
Но вот история с женщиной, застрявшей в небесной дыре, на исторические реалии накладывалась довольно плохо, поэтому ответ на вопрос о происхождении индейцев пришлось искать совсем в других областях, о чем Стингл подробно рассказывает. Он условно разделяет свою книгу на три части, отсылая нас к названию одной из самых известных картин Поля Гогена: «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Как нетрудно догадаться, первый вопрос посвящен появлению людей в Америке, второй — собственно истории индейцев, а третий — их текущему положению и историческим перспективам.
Вопрос «Откуда мы пришли?» долгое время считался «кардинальным вопросом американистики» — науки, под которой сегодня чаще подразумевается изучение США, однако Стингл определяет ее как «науку об истории, материальной и духовной культуре индейцев». В период, когда книга была опубликована, на этот кардинальный вопрос уже был дан вполне однозначный ответ: предки индейцев пришли из Азии. Сегодня, когда этот вывод был подтвержден при помощи генетики, палеонтологии и даже ядерной физики (речь о данных радиоуглеродного анализа, которому подвергли скелеты первых американских жителей), он кажется общим местом, однако мировая наука пришла к нему далеко не сразу — и Милослав Стингл не отказывает себе в удовольствии устроить читателю довольно остроумный экскурс в историю этого вопроса, полную курьезов и странностей.
Вообще говоря, к рассмотрению Азии как прародины современных индейцев ученые пришли методом исключения: еще век назад вариант с Австралией и Океанией казался куда более вероятным, чем гипотеза о том, что азиатские (по некоторым последним исследованиям — алтайские) предки индейцев преодолели невероятный путь сперва по обмелевшему Берингову проливу (точнее, по «Берингийскому мосту»), а затем по гигантскому коридору в огромном леднике, который тогда покрывал всю территорию сегодняшней Канады и северной части США.
Так или иначе, этот вопрос далеко не сразу стал рассматриваться с научной точки зрения. В колониальный период ответ на вопрос о происхождении индейцев было принято искать в Библии:
«Разве не говорится в писании, что после завоевания Палестины из Израиля было изгнано десять племен? Вскоре гипотеза об израильском происхождении американских индейцев нашла сотни поборников. <...> Пожалуй, наиболее яростным сторонником теории израильского происхождения индейцев был раввин Менас ибн Израэль, автор известного труда „Происхождение американцев”, вышедшего в 1650 году в Амстердаме и переведенного на десятки языков. Христианская Европа XVII века нещадно преследовала евреев. Погром следовал за погромом, и потому неудивительно, что исследование раввина о вновь открытой части света и ее обитателях было снабжено выразительным подзаголовком «Вот надежда Израиля».
Эта точка зрения была популярна до середины XIX века. Стингл пишет, что одним из последних ее ярких и авторитетных сторонников стал лорд Кингсборо, который на свои деньги издал десятки томов рукописей древней Мексики, стремясь с их помощью доказать, что индейцы были потомками израильтян. Кончилась эта затея очень плохо: Кингсборо потратил на свой издательский проект огромное состояние, разорился, попал в долговую тюрьму, заболел в ней тифом и умер. После этого попытки объяснить происхождение индейцев библейскими текстами как-то сошли на нет и уступили место, во-первых, чистой дилетантской эмпирике (Стингл с нескрываемым сарказмом пишет, как визуальные наблюдения и аналогии позволяли тем или иным уважаемым господам утверждать, что индейцы — потомки латышей и татар), а во-вторых, более основательным теориям, среди которых особо выделялось учение натуралиста Флорентино Амегино о том, что индейцы вообще ниоткуда не приходили, являясь потомками доисторических людей (протогомо), появившихся на этом континенте.
То, что на территории Америки не водится человекообразных обезьян, никого не смущало: некоторые исследователи и сторонники теории Амегино утверждали, что общим индейским предком была некая специальная обезьяна, не дожившая до наших дней — за ее останки в разное время принимали кости мелких приматов или древней свиньи, но искомую обезьяну так и не нашли. Поэтому со временем теория о переселении из Азии развилась и заняла свое заслуженное место в мировой науке.
Najdejemouweoolowgooddullaolteedissuneega
Итак, предки индейцев вышли из Азии примерно 25 тысяч лет назад и постепенно, небольшими группами переходили по Берингийскому мосту, медленно, на протяжении тысячелетий, расселяясь по всей территории Северной и Южной Америки. Следующие десять тысяч лет не происходило ничего особенного, кроме территориальной экспансии: в этот период новоиспеченные индейцы не слишком отличались по уровню культуры от своих азиатских предков и занимались в основном охотой.
Затем неолитическая революция определила переход к земледелию, и постепенно на континенте возникли очаги удивительных культур, радикально отличавшихся друг от друга по уровню. Иллюстрируя эту разницу, Стингл пишет: «Гениальный математик из племен майя — и едва умеющий считать представитель племен из джунглей восточной Бразилии. Философ и поэт ацтек — и примитивный охотник. <...> Когда появились первые европейцы, индейская Америка была необычайно разнолика».
Следующие несколько глав книги посвящены возникновению и развитию индейских культур и империй и появлению ценнейших архитектурных (пирамиды, маунды, скальные города и т. д.) и культурных (собственная письменность, поэзия, астрономия и философия) памятников. Приводить примеры нет смысла: во-первых, они слишком многообразны и разнородны, а во-вторых, головокружительные легенды о цивилизациях ацтеков или майя, известные многим из нас с детства, не так уж далеки от реальности.
Иллюстрируя степень этого культурного разнообразия, Милослав Стингл обращается к языковому аспекту. Так, в 1935 году чехословацкий лингвист Честмир Лоукотка насчитал только в Южной Америке 558 языков, входящих в 94 языковые группы. Стингл, правда, замечает, что многие из этих языков было бы правильнее классифицировать как диалекты, но даже при этом их количество поражает — ведь, скажем, во всей Европе насчитывается лишь несколько десятков языков и они довольно легко объединяются в немногочисленные языковые группы, в то время как у всех индейских языков вообще невозможно найти единый общий признак.
«Правда, — добавляет автор, — долгое время все лингвисты были убеждены, что индейские языки имеют полисинтетический характер. Вместо объяснения приведем пример. Мы взяли его из языка микмаков, обитающих на северо-востоке Северной Америки и принадлежащих к алгонкинской языковой семье. Если, к примеру, мик-мак хочет сказать вам: „Они собираются съесть свою пищу совместно”, ему достаточно для этого одного слова: „Najdejemouweoolowgooddullaolteedissuneega”».
Эта Америка — невероятная, высокоразвитая (Стингл отмечает, что в некоторые периоды средневековья индейцы во многих аспектах превосходили достижения европейцев) — доколумбова Америка. И ее открытие Старым Светом — важнейший водораздел, который естественным образом делит книгу на две части. Этот момент «официального открытия» автор описывает, основываясь на данных корабельного журнала Колумба. Причем особое внимание он уделяет описанию того впечатления, которое на мореплавателя произвела первая встреча с индейцами: о золотых украшениях, замеченных у некоторых из них, в журнале сказано едва ли не больше, чем о внешнем виде самих туземцев. «Эти слова Колумба, — констатирует Стингл, — уже предвещают индейцам ад, о котором они и не подозревали».
Нетрудно догадаться, что следующие главы книги повествуют в первую очередь об этом аде.
Фото: Фрэнк Альберт Райнхарт, 1898. Бостонская публичная библиотека
Волки и овцы
«Для индейцев 1492 год столь же важен, как и для Европы. И для индейцев эта дата означает начало новой исторической эпохи. Но отнюдь не начало нового времени. Скорее, особенно в первые годы, средневековый кошмар конкисты. На богатства Америки, на индейцев набрасываются десятки и сотни жестоких хищников. Они убивают и грабят. Во славу их величеств Фердинанда и Изабеллы, во имя Христа. Численность индейцев, которых в 1492 году в Америке жило примерно 16 миллионов (15 миллионов в Месоамерике и в Южной Америке и 1 миллион к северу от Рио-Гранде), начинает резко уменьшаться. Первые колонизаторы развязывают настоящий феодально-клерикальный террор, особенно на островах Вест-Индии, где местные беззащитные индейцы вскоре почти полностью вымирают».
В этот момент в голосе автора впервые прозвучат нотки обвинительного пафоса, которые уже не покинут читателя до самого конца книги — и от страницы к странице они будут лишь усиливаться. Причем на примере сохранившихся свидетельств он показывает, что деяния конкистадоров были способны впечатлить не только более гуманных и прогрессивных потомков, но и современников. Так, он приводит отрывок из записей епископа Бартоломе де Лас Касаса, посетившего континент в первые годы после его открытия. Епископ пишет:
«На овечек, столь мирных и наделенных перечисленными дарами всемогущего, аки тигры, волки и кровожаднейшие львы, долгим гладом мучимые, набросились испанцы, и с оной поры в продолжение сорока лет ничего другого не делали и ничего другого делать не хотели и доныне ничем иным не заняты, как только убиением несчастных, которых различными доселе никем не виданными и не слыханными способами мук и пыток так бесчеловечно и жестоко притесняют и терзают, что из трех миллионов туземцев, кои только сам остров Эспаньолу населяли, осталось едва триста».
Не удивительно, что первые национально-освободительные восстания начинают вспыхивать уже через два года после открытия Америки (первое из них произошло на Гаити, и оно, как и все последующие, было жестоко подавлено). С этого момента одним из главных мотивов книги становится именно освободительная борьба индейцев и их противостояние колонистам (а затем и пришедшему им на смену властному истеблишменту). Однако до определенного момента книга, несмотря на свой социальный заряд, все еще более напоминает приключенческий роман (в том числе и по стилю изложения), что ожидаемо, учитывая, насколько живучи были мифы и насколько часто конкистадорами двигала не только жажда наживы, но и одержимость фантастическими находками (например, первый губернатор Пуэрто-Рико Хуан Понсе де Леон случайно открыл Флориду, когда искал остров с источником бессмертия и вечной молодости, а поискам Эльдорадо и других менее знаменитых мифических территорий и вовсе посвящена отдельная глава).
Однако эта фантастичность, на которой автор явно делает акцент, призвана скорее оттенить описание реальной трагедии разрушения (та же история «выкупа Атауальпы» — трофея из золота и серебра весом в шесть тонн, заполнившего помещение на отметку вытянутой руки — не была бы настолько впечатляющей, если бы Стингл не так ярко описал выгодоприобретателя, «безграмотного свинопаса» Писарро, в итоге нарушившего условия договора).
«Самые быстрые выиграют больше всех»
После занявшего несколько глав красочного описания постколумбовской трагедии Центральной и Южной Америк, Стингл переходит к Америке Северной, но сперва предпринимает обширный экскурс в историю населяющих ее племен, а затем делает небольшое (и даже кажущееся легкомысленным) отступление, которое называет «словариком»: в нем он раскрывает значения слов и явлений, которые стали частью мировой культуры благодаря североамериканским индейцам и их первооткрывателям. Это кажется неожиданным, поскольку немного ломает темп повествования, хотя Стингл и здесь не перестает удивлять неискушенного читателя разрушением стереотипов: «Индейские томагавки нередко бывали весьма различны по форме: например, в Вирджинии они, как правило, походили на немного загнутый серп, в других местах больше напоминали саблю» или «Скальпирование ни в коей мере не является каким-то „чисто индейским изобретением”. Еще античные авторы отмечали тот же обычай и у южнорусских скифов».
Фото: Фрэнк Альберт Райнхарт, 1898. Бостонская публичная библиотека
Впрочем, довольно скоро выясняется, что этот словарик был просто кратковременной передышкой перед еще одним объемным блоком, связанным с трагедиями, убийствами и несправедливостью — блоком об истории вытеснения индейцев с Североамериканских земель. В соответствии с замыслом автора, рассказ об этом историческом периоде, связанном преимущественно с освоением земель к западу от Мисиссипи, оказывает на читателя едва ли не большее эмоциональное воздействие, чем ранее описанные сюжеты, поскольку он повествует не только о применении грубой физической силы и нехитрой обманной дипломатии, но и об огромном количестве ухищрений юридического, экономического и экологического характера. Достаточно упомянуть, что даже варварское уничтожение бизонов (которых в 1850 году было около 50 миллионов, а к 1900 году на всю Америку насчитывалось не более восьмидесяти голов) не было самоцелью: настоящей задачей этой кампании было лишить индейцев основного ресурса и источника пищи, фактически заморив их голодом. А некоторые другие методы захвата и освоения земель и вовсе напоминают скверный анекдот:
«Было объявлено, что правительство решило конфисковать у индейцев еще одну часть свободной земли: „Всякий белый, гражданин Соединенных Штатов, если он пожелает получить участок, должен явиться 22 апреля 1899 года на заранее намеченную линию. В этот день в восемь часов утра будет дан сигнал к старту. Каждый участник «бегов» получит безвозмездно тот участок земли, которым он завладеет раньше других. Самые быстрые выиграют больше всех!”»
Индейские революционные массы
Таким образом, если Южная и Центральная Америки захватывались более-менее равномерно, то вопрос коренного населения Северной Америки нашел свое «решение» относительно недавно и в историческом масштабе отстоит совсем недалеко от нашей новейшей истории и ее общественно-политической повестки. Поэтому к последней четверти книги — когда автор доходит до рассказа о современном ему положении индейцев — тон повествования резко меняется. То, что до сих пор представляло собой увлекательный и легко написанный экскурс в прошлое, превращается в острополитическую публицистику. До сих пор можно было ожидать, что обороты типа «революционно настроенные индейские массы» остались в обычном для семидесятых годов советском предисловии к книге. Однако издание неслучайно позиционирует Стингла как «ученого-марксиста, искреннего друга угнетенных индейских масс» — его собственная риторика нисколько не уступает предисловию в революционном накале.
Иначе говоря, Стингл рассматривает процессы, происходившие в американском обществе в ХХ веке, через вполне определенную призму, но при этом повествование нельзя назвать тенденциозным: более того, оно не менее увлекательно, чем вся остальная книга (даже несмотря на то, что автор обходит вниманием некоторые особо яркие акции индейцев вроде растянувшейся почти на два года мирной оккупации Алькатраса, предпринятой ими в 1969 году: благодаря широкому общественному вниманию — в ходе «оккупации» остров даже посетили Марлон Брандо и Джейн Фонда — никто из участников акции не понес наказания, и в итоге все они были препровождены на берег).
Основное внимание он уделяет политическим методам борьбы за права индейцев и, в частности, развитию индигенизма:
«Конкиста, колониальное господство, да и республиканское правление практически носили антииндейский характер. Массы индейского населения этих стран, как мы видели, были превращены в бесправный объект воздействия политических, экономических и социальных учреждений. Всякого, кто занимался или занимается решением индейской проблемы (разумеется, в пользу индейцев), в специальной литературе обычно называют индигенистом».
Стингл отмечает, что уже в первые годы после открытия Америки появились и первые индигенисты, в числе которых были и уже упомянутый Бартоломе де Лас Касас, и доминиканский монах Антонио де Монтесино, который в 1511 году прочел свою знаменитую проповедь, обличающую жестокость испанцев. Благодаря этой проповеди, европейские правительства впервые озаботились более глубоким изучением индейской проблемы. Милослав Стингл описывает историю развития движения за права индейцев и к финалу книги приходит к выводу, что для современных ему «индейских масс» именно СССР во множестве аспектов является примером для подражания. Причем этот вывод, конечно, не умозрительный — индейские активисты активно следили за происходящими в СССР процессами, что Стингл подтверждает множеством примеров, среди которых встречаются и довольно нетривиальные:
«Вторая мировая война расширила кругозор индейцев Латинской Америки. Теперь они находили примеры для решения индейской проблемы и за границами своего континента. Тот же Липшуц в своей книге „Индоамериканизм и расовая проблема в Америке”, например, говорит: „Ясный и весьма выразительный образец с нашей американской индигенистской точки зрения представляет сообщение из города Уфы, столицы Башкирской автономной республики, обнаруженное нами в Moskow News от 13 марта 1943 года... «Ромео и Джульетта», «Гамлет», точно так же как почти все произведения Байрона, Бернарда Шоу, как стихи Роберта Бернса, как рассказы и романы Джека Лондона и Эптона Синклера, были переведены на башкирский язык... почему же то, что доступно башкирам, калмыкам и иным племенам восточной и азиатской России, которые в Центральной Европе всегда ошибочно считались архидикими, не может быть доступным нашим арауканам, аймара, кечуа, индейцам Эквадора, Колумбии, Мексики и т. д.?”»
В финале автор говорит о глубоком родстве между индигенистским и мировым революционным движением, и эта связь, по его мнению, настолько очевидна, что ее уже не надо доказывать: «Ее подтверждает и богатый опыт их собственной борьбы, опыт кубинской революции, а также опыт их участия в мексиканской, гватемальской и боливийской революциях, успехи, достигнутые перуанским национальным правительством, и, разумеется, важный пример проиндейской деятельности правительства Народного единства в Чили. Но прежде всего они сознают собственную силу, собственные возможности. Их свыше тридцати миллионов. По крайней мере в два раза больше, чем в то время, когда на их континент вступил первый конкистадор. Гамлетовский вопрос уже не стоит перед индейцами».
Действительно, несмотря на то, что индейская проблема все еще значима в повестке мирового сообщества, а жизнь индейцев Северной и Латинской Америки спустя полвека после публикации книги все еще крайне далека от идеала, именно гамлетовский вопрос перед индейцами, похоже, не стоит — даже несмотря на то, что мировой революции так и не произошло.