Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Алексей Сальников. Оккульттрегер. М.: АСТ, 2022
Это еще, пожалуй, не общее место — сравнивать творчество Виктора Пелевина и Алексея Сальникова. Хотя вероятно, что после «Оккульттрегера» такие сравнения станут неизбежными. Во-первых, уже название романа родственно каламбурному неймингу в духе «IPhuck» или «Empire V». Во-вторых, разбросанные по тексту отсылки к популярной и не очень культуре, без того характерные для прозы Сальникова, достигают здесь пелевинского размаха. Мимолетно упоминаются и запрещенный «Зеленый слоник» Светланы Басковой, и полузабытый «День триффидов» Джона Уиндома, а «Игра престолов», актуальная на момент повествования, звучит и вовсе как рефрен. Наконец, главная героиня «Оккульттрегера» представляет собой почти бессмертное существо в облике молодой девушки, в меру колдующее и безмерно тоскующее. Чем не лиса из «Священной книги оборотня»? На самом деле много чем, да и Сальников, конечно, не исчерпывается ролью «нового Пелевина», потому что и стиль у него иной, и сюжеты всегда принципиально другие. Главное сходство между писателями заключается в той функции, которую их книги зачастую волей-неволей выполняют. А именно — показывают суть нашего времени, удачно описывают вечно ускользающее «вчера», пусть подается оно у авторов по-разному. У Пелевина, как правило, — быстро, весело, с шутовством, иногда утомительным. У Сальникова — неторопливо, с поэтичной проницательностью, иногда занудной.
Прасковья, главная героиня романа, — в определенном ключе действительно оборотень, как и пелевинская лиса. Три раза в год Прасковья «линяет»: у нее меняется внешний вид, имя, фамилия, исчезают некоторые собственные воспоминания и добавляются некоторые чужие. Таковы, наряду с бедностью, издержки почетной роли оккульттрегера — отчасти ведьмы, но прежде всего помощницы ангелов и демонов. Последние когда-то были исторгнуты из ада и неплохо устроились на земле: ведут блоги, занимаются бизнесом, почти не творят зла, разве что разжигают зависть своим преуспеванием. Низшие ангелы, «херувимы», тоже обитают среди людей, но земную долю выносят с трудом, вынуждены злоупотреблять алкоголем или сахаром, а говорить способны лишь правду, отчего нередко ходят побитые. Вдобавок ангелы владеют телепатией, только использовать ее порой мешает «муть». Муть в романе является, грубо говоря, неприкаянной творческой энергией, которая от неприкаянности становится разрушительной. Задача оккульттрегеров — муть «переосмыслять», преобразовывать ее в созидательном русле, например для победного воодушевления местной хоккейной команды. Если оккульттрегер с этим справляется, пространство вокруг «теплеет», что по нраву непривычным к мирскому холоду демонам. Словом, мистические персонажи находятся в симбиозе. Есть среди них и еще один, наиболее загадочный — гомункул, приставленный к каждому оккульттрегеру в облике ребенка как основной инструмент переосмысления мути. На попытках иных ушлых людей похищать гомункулов и строится добрая часть сюжета.
Все это звучит как довольно запутанное городское фэнтези, и книга в самом деле сюжетно нелинейная, рассчитанная на любителя в меру туманных историй. Но витиеватость фабулы выглядит скорее фирменным приемом, чем недостатком. Предыдущие книги Сальникова тоже были устроены так, что многие законы художественного мира окончательно прояснялись лишь к концу повествования. «Оккульттрегер» не исключение: сеттинг оказывается здесь частью интриги. Какие-то нюансы повседневной жизни героев раскрываются в финале, а читателя словно провоцируют напряженно ждать, когда же наконец нормально объяснят, почему гомункула называют гомункулом и что за воспоминания переживала героиня новогодней ночью. Однако «нормально» в общепринятом смысле автор так и не объяснит. Тут кроется важная деталь. Несмотря на наличие ангелов, демонов и магии, «Оккульттрегер» не вписывается в жанровый канон даже интеллектуального, даже психологического фэнтези. В мире романа попросту нет четкой мифологии, тех правил, какие все-таки имеются в запутанных циклах Желязны или у Пратчетта с Гейманом, близких Сальникову по иронично-постмодернистскому антуражу. Гомункул — всегда ребенок, но иногда может вырасти. Оккульттрегер — всегда женщина, но иногда может стать мужчиной. Ряд вещей остается непознаваем, впрочем, как и в реальности. И мелькнувший ближе к финалу высший ангел «престол» не то чтобы кажется уверенным полубогом.
Нехарактерен для фэнтези также насыщенный метафорами авторский стиль, при этом узнаваемый не до такой степени, чтобы Алексей Сальников казался вторичен по отношению к самому себе. В «Оккульттрегере» язык повествования стал чуть-чуть разнообразнее, чем в остальных книгах писателя. Где-то вполне уместно возникает динамичный и сухой текст, быстро передающий события, где-то длинные отвлеченные диалоги сменяются отрывистыми фразами. Местами, правда, поэтичность вызывающе густа, как в последней главе, которая слишком выбивается из общей канвы — и неслучайно: по признанию автора, изначально она была написана для другого романа.
«В этот момент воздух совершенно отчетливо наполнился нашатырем кошачьего запашка, заскребла по полу торопливая лапа, пополняя виртуальный курган виртуального песка, сыплющегося из кошачьей головы. Ругательства сошлись в горле у Майи и вышли вместе каким-то не очень убедительным звуком, Майя освободила Егора, который тут же присел на край табурета, выбирая, поставить ему локти на стол или подождать, пока Оля по очереди дотопит чайные пакетики, кинематографически размытые оттого, что Егор смотрел сквозь них на то, как при каждом обмакивании-вытаскивании исчезает-появляется фальшивая татуировка на внутренней стороне предплечья девочки».
Хотя кое-какие пассажи скатываются в многословие с избыточными «оттого» и «на то», в целом стиль остается остроумным и точным. Уже по первому абзацу можно догадаться, что впереди не будет ни клишированных описаний ради описаний, ни проходных эпитетов.
«Больше не имея сил в одиночестве переживать воспоминания прошедшей новогодней ночи, Прасковья напялила на гомункула куртку, шапку и рукавицы, сама оделась, и они спустились на улицу с четвертого этажа. Снаружи, впрочем, было не сказать что людно. Только шел по тротуару, бодро постукивая тростью, слабовидящий молодой человек, совершенно пьяный, в яркой оранжевой куртке с отражателями. Но отражать было нечего — утренний свет равномерного картонного оттенка, как снег, лежал на домах и деревьях».
В итоге роман предлагает нарочито сломанный по форме и содержанию фэнтезийный канон. За ширмой жанра, который традиционно ассоциируется с бегством от реальности, прячется самый что ни на есть правдоподобный мир. Он уютен в силу узнаваемости, опять же, типичных для прозы Сальникова провинциальных пейзажей и бытовых диалогов, но по-модернистски полон тревожных видений, сомнений и слепых пятен. Настоящими волшебниками тут считаются простые смертные, способные к таким магическим трюкам, как не замечать близость смерти и жить на мизерную зарплату. Оккульттрегеры в свою очередь представлены прежде всего как люди, «выпавшие из жизни», изгои, тоскующие по человеческой рутине. В подобной системе координат угадывается тема творческого призвания, характерная для предыдущей книги Сальникова «Опосредованно». Прасковья и ее коллеги ведь тоже своего рода поэты, вдохновители, чья цель — создавать прекрасное из мути, едва ли не из того сора, о котором писала Анна Ахматова.
Романтическому образу поэта образ оккульттрегера близок еще и тем, что речь идет об эмпатичном посреднике между ангелами, демонами и смертными. Оккульттрегеры не лишены особой восприимчивости, и сгущающаяся муть, которой становится все больше и больше, символично рифмуется в романе с временем действия — 2019 годом. Герои предчувствуют скорые мрачные перемены. Ангел-престол напрямую упоминает, что «впереди не очень простые времена, сначала мировая болячка намечается, а когда она утихнет — и того хлеще...». Хотя сам автор говорил на презентации, что стремился написать веселый текст об относительно безмятежном годе, получился скорее лиричный плач по эпохе.
«Петровы в гриппе и вокруг него» передавали атмосферу нулевых, где, как и у Алексея Иванова в «Географе», на фоне скромной жизни маячат тени большого потребительского успеха. В «Опосредованно» изображался органичный для начала десятых феномен чуть ли не хипстерского эскапизма, эпизодически появлялись там и набиравшие популярность блогеры. «Оккульттрегер» же посвящен концу десятых. Дело даже не во внешних приметах предковидного года, которых в книге тоже достаточно. Прасковья — еще пока актуальный своему времени культурный герой по ту сторону добра и зла, вдохновитель и медиатор. Она способна общаться с ангелами и демонами, верит, что все могут договориться и сосуществовать. Серьезного зла как такового в романе и нет: болезни лечатся, а антагонисты заслуживают сочувствия и снисхождения. О том, что подобное положение вещей, — сотканное из сомнений, компромиссов и желания всюду видеть неоднозначность, — безумно хрупкое, лишь догадываются некоторые персонажи. Как и прежде, проза Сальникова намекает, что Аид или ад — такая же органичная часть мироздания, как рай-Олимп. Только в греческой мифологии помимо Аида присутствует еще и подлинно страшное место — хтонический Тартар. Именно как предвестие встречи с Тартаром, как пролог к наступлению царства ужаса и можно прочитать добрый, но пронзительно грустный, отчасти ностальгический «Оккульттрегер».