Светлое имя — радость

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу. 

Хуан Габриэль Васкес. Имена Фелисы. М.: Livebook, 2025. Перевод с испанского Анны Берковой 

«Имена Фелисы» — последняя из работ современного колумбийского писателя Хуана Габриэля Васкеса. Назвать ее биографией было бы преуменьшением масштаба автора и самой Фелисы Бурштын. Скорее это руководство по проникновению в прошлое, захватывающее полотно женской судьбы и легенда о творческом счастье (все же героиня избрала себе светлое имя — Feliz).

Итак, Колумбия 1980-х, в духоте политических противоречий Боготы остается все меньше места для свободы — весь мир наблюдает за последствиями кубинского переворота, в обществе назревает паранойя, Габриэля Гарсиа Маркеса вынуждают покинуть страну, а в январском холоде Парижа, в русском ресторане, умирает художница-изгнанница. 

Васкес избирает необычную точку отсчета творческой жизни героини — точку смерти, небытия. Он разматывает нить ее истории с конца, подцепляя кончик парижского зимнего траурного дня. Биография Фелисы рождается из совпадения, которое прочно сплетается с жизнью самого Васкеса. Двадцатитрехлетний, очарованный юностью и Парижем, он впервые попадает в это интеллектуальное прибежище ХХ века и серьезно заболевает. В очередях на медицинские приемы и долгих поездках на метро он читает газетные заметки Маркеса и находит упоминания о смерти колумбийской художницы и скульптора Фелисы Бурштын. В небольшом некрологе его внимание неожиданно привлекает один вопрос, над которым ему суждено размышлять практически три десятилетия. 

«Почему Фелиса страдала от печали, да еще так сильно, что умерла?»

Из наложения двух судеб, двух городов — Боготы и Парижа — рождается замысел не столько написать историю жизненного пути художницы, сколько ответить на маленький вопрос о большой трагедии человеческой души. Васкес вооружается Прустом и пробковой доской, к которой прикрепляет всех «посланцев из прошлого» — газетные вырезки, черно-белые фотографии, заметки о Фелисе. Фигура Бурштын собирается из десятка имен и событий, из мелких бытовых подробностей и кровавых исторических потрясений. Словно руководя реконструкцией древнего полуразрушенного собора, писатель поэтапно воссоздает фигуру колумбийской бунтарки из обломков полузабытого прошлого. Васкес заходит на неудобную территорию воспоминаний, которая расплывается, ускользает, требуя пристального внимания и бережного к себе отношения. 

«…Моя жизнь протекала под знаком ее жизни, я думал о ней по шесть, десять, четырнадцать часов в сутки». 

В романе много от самого автора. Иначе и не может быть, когда в самом Васкесе так много от Фелисы. Их сближает и происхождение (два гражданина Колумбии), и чрезвычайно острое восприятие исторического момента, и особое ощущение ХХ века. Авторское, однако, здесь проявляется не в грубом вмешательстве в ткань времени через размышления или критическую оценку, а в трепетном обращении со структурой момента — Васкес проживает чужую историю как личную, зачастую достраивая ее в пространстве круглых скобок (уважительные предположения о переживаниях художницы). Линия жизни героини словно рождается тут из установки на правду чувства, а не на достоверность, что-то здесь есть от Достоевского с его «когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредоточивается». Хронология жизни Фелисы нередко перемежается фрагментами рассказа о ее последнем дне, отрывками интервью, разговорами Васкеса с мужем колумбийки. Необычное повествование с обрывами создает ощущение абсолютного времени, где фигура Бурштын существует в отрыве от конкретной эпохи или конкретного места. История художницы, подобно ее замысловатым эпатажным скульптурам, открывается с разных точек зрения, под разными углами и уголочками, иногда оставляя читателю лишь «один снимок с зубчатым краешком», а иногда целое многоголосие воспоминаний. 

«Статуи нужны только голубям, чтобы на них гадить».

Мир Фелисы был острым и ярким. Васкес создает его настолько детальным и живым, что возникает ощущение, будто читаешь не биографию, а воспоминания самой Бурштын. Автору удается проникнуть в «мертвую зону» прошлого и уловить впечатления совершенно различных Фелис — девочки из состоятельной еврейской семьи, юной студентки в чужой стране, напуганной новым укладом матери трех детей и свободной художницы с язвительными высказываниями и непререкаемыми взглядами. Текст полнится наивными впечатлениями детства («огромное чудище» — радиоприемник), воспоминаниями об обучении в нью-йоркской Лиге студентов-художников (гулкие деревянные полы и туфли с плоской подошвой), подробностями семейной жизни (шрам от первого мужа) и собраний интеллектуальной элиты Колумбии (бутылки рома и недоваренные спагетти с чесночной подливкой). Васкес не стремится поставить Фелисе бронзовый сияющий памятник, да она и сама бы воспротивилась — Бурштын всегда влекло творить из разрушенного и ненужного. Ей хотелось дарить новую жизнь забытому, создавая из него нечто удивительно вечное.

«Мы должны научиться защищаться, обороняться от этого мира. Человек всегда стремится к раю, но рая никогда не оказывается на месте».

Судьба Фелисы формой и движениями повторяет ее художественную технику. Она сама, как и ее скульптуры, — восстановленный каркас, воссозданная плоть. Внучка польских евреев, не сумевших пережить нацистской расправы. Дочь двух встретившихся по счастливой случайности влюбленных, решивших бежать от преследований в Колумбию. Бурштын родилась в 1933 году и росла во время непрекращающихся политических потрясений — стала свидетельницей жестоких репрессий граждан страны, смены правительственной верхушки, мародерств повстанческих группировок. На всю ее жизнь ложится тень утраты — разлука с дочерьми после несчастного брака с первым мужем, сначала смерть отца, затем любовника, гибель близкой подруги в автокатастрофе, после которой сама Фелиса лишь по чудесной случайности осталось живой. Бурштын столько раз приходилось заново примиряться с резко изменившейся реальностью, что ее изувеченные душа и тело все время складывались в новые механизмы со своими неполадками и памятью о разрушениях и боли. 

«…Эти фигуры, даже отдаленно не напоминающие человеческие, способны вызвать то страдание, то смех, то вожделение, как привычные нам античные скульптуры, высеченные из каррарского мрамора».

Удивительной предстает в романе и фигура Фелисы как творца — Васкес не только описывает процесс создания необычных скульптур из сплавленных металлов, но и показывает талант Бурштын оживлять любой материал. В равной степени ее влечет работа и с деревом, и со сталью, и с бумагой. В голодном Париже она рисует на старых картонках, а свои последние дни проводит над созданием акварелей разведенным кофе, не имея средств на новые краски. Ее творения обладают свойством превращать смерть, страдание и забвение в нечто иное. Через них Фелиса говорит о мире и о себе, заигрывает с ханжеским колумбийским обществом, изводит корреспондентов и любителей классического искусства. Полная противоречий и безграничной привязанности к родной стране, художница не оставляет попыток изменить эстетические вкусы общества, открыть ему глаза на творческую жизнь Европы, где ее выставки были приняты с искренним восторгом и поддержкой. Отказываясь комментировать свои скульптуры, живя на старой фабрике родителей и отвечая двусмысленными шутками на интервью, среди жителей Боготы она предстает в образе юродивой. Фелиса и не пытается разрушить миф о себе, уверенно заявляя, что в обществе закоренелых шовинистов лучше притворяться сумасшедшей. 

«Мы бы все равно оказались в Париже… Сюда съезжаются изгнанники со всего мира».

Случайно ли то, что история Фелисы заканчивается изгнанием? Всматриваясь в ее сложенный из осколков ушедшего образ, можем ли мы подумать, что Бурштын справедливо обвинили в военном преступлении? Васкес уберегает читателя от поспешных выводов, на протяжении всего романа оставляя краткие заметки о личности художницы. На одной странице Фелиса участвует в «демонстрации элегантных женщин», на другой отказывается от вступления в партию, а позже декларирует свою непереносимость насилия в любых проявлениях. Свободная, упрямая, полная светлой силы, она не была ни революционеркой, ни изменницей, но все же покинула страну без обратного билета, чтобы уберечь себя от политической расправы. Творческая жизнь не подарила ей общественного признания — единомышленники и критики ценили Фелису, но в момент политического напряжения многие отвернулись от колумбийки как от прокаженной. Предательница, мученица, изгнанница — в таком статусе Бурштын вынуждена оставить родной дом. Женщина, искренне переживающая за судьбу изолированных от мира кубинцев, рисующая маленькие акварели, изображающие ее дочерей, и держащая в доме кота Троцкого, бежала от обвинений в незаконном хранении оружия. 

«Фелиса влюбляется в людей. Это как болезнь, с этим ничего не поделаешь. И никто не виноват». 

В романе о Фелисе говорится голосами разных людей, через их судьбы и имена. Само название объясняет, как из блестящего круга знакомых нам лиц вырисовывается забытая фигура огромного масштаба. Неслучайно имя Габриэля Гарсиа Маркеса здесь отходит в тень, незримо существуя где-то за скобками, как выразился Васкес, в статусе «ангела Габриэля, архангела Гавриила, Габо», молчаливо оберегающего Фелису. Величие Маркеса отступает, чтобы дать голос не только его «подруге», но новаторской, смелой, непримиримо упрямой силе. Легенде Фелисы, которую она создавала сама — тем, как творила и жила. Без пояснений на полях и уточнений. Фелисия, Фелиса Бурштын, Фелиса Флейшер — столько раз ей приходилось исправлять ошибки в своем имени, но даже на ее надгробии остался след орфографической неточности. Весь роман Васкеса — прояснение неточности ХХ столетия, неточности забвения истории творчества и истории женщины.