Преступление как бюрократический факт
«Траектория уголовного дела» продолжает серию работ Института проблем правоприменения Европейского университета, в которых предпринята попытка заглянуть за кулисы российских правоохранительных органов, чтобы описать их внутреннее устройство, которое в принципе непостижимо, если исходить из формальных рамок наподобие Уголовного кодекса или законов о полиции и прокуратуре. Появление в этом поле социолога с его инструментами «расколдовывания» мира по понятным причинам связано с большими сложностями: правоохранительные структуры никак не назовешь образцом открытости для общества. Исследование, на базе которого родилась книга, велось целых семь лет. За это время удалось в общей сложности опросить более пяти тысяч респондентов, провести более 300 интервью со всеми группами участников уголовного процесса более чем в десяти регионах, собрать базу из 10 тысяч решений районных судов и т. д. Одним словом, перед нами редкий образец академической добросовестности и глубины погружения в материал.
Тираж «Траектории уголовного дела» — всего 800 экземпляров, и на первый взгляд может показаться, что работа ориентирована сугубо на специалистов, регулярно имеющих дело с правоохранительной системой. Но поскольку «клиентом» этой системы потенциально может стать каждый, аудитория книги потенциально очень широка — как минимум ее стоит прочесть для того, чтобы знать, чего ждать от встречи с правоохранителями, если преступление совершено против вас лично. Точнее, согласно логике «Траектории уголовного дела», если вы полагаете, что стали жертвой преступления, поскольку был ли факт преступления или нет, решать правоохранительным органам. Отсюда и базовое для авторов определение преступления, которое оказывается не более чем бюрократическим фактом: под преступлением понимается только то, что зафиксировано в качестве такового государственными органами, которые на это уполномочены, — преступление не является чем-то объективным, но создается, конструируется и потому попадает в фокус социолога.
Этот тезис хорошо иллюстрирует правоохранительная статистика: в 2014 году из более чем 29 млн обращений в правоохранительные органы только немногим более 12 млн стали официальными сообщениями о преступлениях, а из них в уголовные дела превратились менее чем 2,1 млн случаев. Таким образом, самая типичная траектория сообщения о преступлении заканчивается отказом в возбуждении уголовного дела, то есть официальным решением государственного органа о том, что преступления не было. Ответ на вопрос, почему так происходит, во многом связан с действующими принципами оценки работы правоохранителей, пресловутой палочной системой, которая способствует тому, чтобы регистрировались как преступления в первую очередь те криминальные инциденты, которые имеют перспективу дойти до суда (к чему мы еще вернемся ниже). Такие преступления в терминах «Траектории уголовного дела» называются «хорошими» — за них можно легко получить «палку» в отчетности и сбыть их с рук без особого труда.
Если же обратиться к тем уголовным делам, которые все же были возбуждены, то ровно 80 % из них приходится на то, что авторы называют массовой преступностью: типовые имущественные, насильственные и связанные с наркотиками преступления, которые регулярно проходят через типичного следователя, дознавателя или оперативника. Хотя в российском УК существует около 800 составов, три четверти из них почти не применяются (максимум одно дело, дошедшее до суда в год в среднем регионе), а 82 % всех осужденных получают приговоры по 30 основным составам.
В гостях у Кафки
О выдержавшей не одно переиздание книге ректора Европейского университета Вадима Волкова «Силовое предпринимательство», где также использовано множество интервью с представителями исследуемой группы, автору этой рецензии приходилось слышать такой отзыв от одного из социологов: «Это все шансон. Реальный мир криминала устроен совершенно иначе». «Траекторию уголовного дела» в романтическом флере вокруг преступности упрекнуть невозможно: «На практике то, о чем мы читаем в детективах, и то, что мы видим в новостях — тщательно продуманные экономические аферы, ограбления банков, серийные убийства, долгие расследования с массой загадок, которые решает циничный, умудренный опытом и чаще всего имеющий проблемы с алкоголем детектив, психологическое противостояние преступника и следователя, — в жизни встречается крайне редко. Так, самый распространенный вид преступления — мелкая кража. Убийства чаще всего совершаются банально „по пьянке”, в результате ссоры собутыльников или родственников. В большинстве преступлений, которые доходят до суда, преступник известен с самого начала, а типичный преступник не блещет ни умом, ни сообразительностью, ни даже физической подготовкой, достаточной, чтобы обеспечить зрелищное противостояние с правоохранителем».
ᅠТиповой сегмент преступности находится в фокусе авторов потому, что он наиболее иллюстративен для их главной задачи — описать функционирование правоохранительной системы как машины по конструированию преступлений, в связи с чем ключевой метафорой книги становится производственный процесс, заводской конвейер. В принципе, ощущение участия в гигантском поточном производстве появляется у всякого, кто так или иначе хотя бы раз соприкасался с этой системой (автор рецензии сам в качестве свидетеля и потерпевшего по делам о кражах несколько раз подписывал протоколы с сакраментальным «с моих слов записано верно и мною прочитано»), но вряд ли внешний наблюдатель даже близко представляет себе ее размах и внутреннее устройство.
Так что если после прочтения уже нескольких десятков страниц вы поймаете себя на мысли, что читаете не социологическое исследование, а неопубликованный роман Кафки, то именно этого эффекта авторы, возможно, и добивались. Ирония — естественная реакция внешнего наблюдателя на абсурд, но представьте себя внутри структуры, в которой происходит нечто подобное: «Проведение кампаний — единственный способ, которым существующая система умеет реагировать на внешние раздражители. В ответ на любой скандал необходимо „провести цикл мероприятий”. Однако далеко не всегда речь идет о борьбе с безусловным злом. Нередко кампания посвящена борьбе с неподобающим внешним видом сотрудников или должному озеленению жилых массивов силами полиции».
Или попробуйте, например, сходу разобраться в том, как организована полицейская отчетность и как устроены организационные структуры МВД, — этим, казалось бы, формальным вопросам посвящено несколько десятков страниц книги. Вершиной творческой мысли бюрократического гения здесь выступает так называемый линейно-территориальный принцип подчинения, когда каждое подразделение одновременно подчиняется вышестоящим и по сфере деятельности, и по территориальной принадлежности. Например, начальник всех участковых уполномоченных по отдельному району подчинен заместителю начальника полиции по району, который, в свою очередь, подчиняется начальнику полиции, а тот — начальнику РУВД. Однако наряду с простым вертикальным руководством на уровне РУВД у участковых есть еще и отдельное руководство на региональном уровне — отдел или управление в структуре ГУВД по субъекту федерации, который спускает «по линии» методическую информацию и инструкции, а также запрашивает различную практическую помощь.
В целом, как отмечают авторы, формирование подобной «матричной» системы управления было шагом вперед от простой вертикальной системы подчинения, но на практике нижестоящие подразделения МВД и других силовых структур оказались перегружены дополнительным контролем и учетом сверху. В результате на одного руководителя участковых на низовом уровне приходится свыше трех отчетных документов в рабочий день, а в оперативных подразделениях их количество еще больше. «Как правило, — констатируют авторы, — в хорошо организованных подразделениях существует специальный сотрудник, который производит (читай — фальсифицирует) такую отчетность для одной или нескольких линий. На практике по всем (или практически всем) линиям подготовка статистической отчетности состоит в подгонке, оптимизации и подделке требуемых документов, с тем чтобы обеспечить ожидаемые значения заданных показателей». Неудивительно, что постоянным фоном работы практически всех без исключения правоохранительных органов оказывается цейтнот, пресловутый вал.
ᅠ«В общем, хотелось бы отметить, что заниматься расследованием уголовных дел некогда, так как ежечасно, ежедневно, ежесуточно, еженедельно, ежемесячно, ежеквартально пишешь и пишешь ответы на запросы, аналитические справки, сравнительные анализы за всевозможные АППГ [аналогичный период прошлого года, ключевой параметр в правоохранительной статистике], ведешь отчеты, которые необходимо направить в три-четыре инстанции, дублирующие друг друга. Посещаешь семинары, рабочие встречи, оперативные совещания, рабочие совещания, выступаешь с лекциями (!!!) о вреде наркотиков перед всевозможными собраниями — жителей, учеников, студентов, рабочих коллективов», — цитируют авторы сообщение с форума сотрудников МВД.
Когда в подчинении у типичного начальника районного отдела полиции находится более 80 однородных подразделений и никакой обратной связи, кроме внутренней отчетности, не предусмотрено самим устройством системы, то единственный возможный способ управления — через статистическую отчетность, констатируют авторы. Как результат — поток бумаг, фокусировка внимания на формальной отчетности и рост штабов, бесконечно далеких от «земли». Эта же ситуация повторяется и на региональном уровне: в подчинении у типового начальника главка МВД по субъекту федерации находится 25–40 однородных подразделений.
Похожая ситуация — и в судебной системе, конечной точке траектории уголовного дела: «Несмотря на некоторую автономность, суды работают так же, как вся остальная машинерия российской системы уголовного преследования, — они всегда перегружены, судьи постоянно задерживаются после работы, у них есть довольно жесткая, хотя и не такая сложная, как в полиции, система формальных оценок; большая часть их работы — это подготовка относительно бессодержательных бумаг, что создает ситуацию постоянного цейтнота, конвейера и замыкания судьи только на своей работе».
Кадры не решают ничего
Необходимую глубину погружения в недра правоохранительного мира обеспечивают разбросанные по всей книге выдержки из интервью с его представителями самого разного уровня — от обычных оперов и «следаков» до крупных фигур в полицейской, прокурорской и судейской иерархии. Поэтому «Траектория уголовного дела» читается как хороший постмодернистский роман, строящийся по принципу монтажа разнородных текстов. За этими в большинстве своем очень колоритными отрывками из интервью хорошо чувствуются обычные люди, прекрасно осознающие правила игры в той системе, которую они представляют. Хотя интервью проводились в основном в рабочее время и по прямому указанию руководителей информантов, большая часть бесед представляла собой относительно откровенные рассказы о повседневной работе, оценки и обсуждения практики. Вот еще один прекрасный образец из интервью следователя МВД:
«Недавно рассказывали. Следователь допрашивал оперативника: „А вот как вы задерживали такогото бандита?” Они задерживали бандитов по агентурной разработке и их положили. Оторвали рожи [нанесли повреждения]. И следователь допрашивает оперативника: „Ну, расскажите”. — „Ну, — говорит, — мы ехали. Подошли, смотрим, стоят люди в куртках кожаных. Мы подошли, попросили их любезно лечь на асфальт. Они любезно согласились. Мы любезно их досмотрели. Вытащили пистолетики, автоматики”. А эта следачка и пишет эту всю хрень. И потом в суде это начали читать: „Мы любезно подошли, предложили им лечь на асфальт. Они любезно согласились”».
ᅠНевозможность вынести за скобки человеческий фактор — очень важный тезис книги. «Удаленность практиков от нормативного регулирования их деятельности, в общем-то, обычная история. Но мы почему-то полагали, что в сфере уголовного преследования — там, где профессиональные юристы „применяют” самую суровую часть законов к живым людям, — все будет иначе. В крайнем случае они станут законом манипулировать, обходить его, искать лазейки и т. д. Мы ошиблись. Следователи, судьи, другие работники правоохранительной системы оказались такими же людьми, как и все прочие», — признаются авторы.
С другой стороны, сама организация системы фактически сводит на нет это «человеческое, слишком человеческое», и вся книга в конечном итоге представляет собой «тотальное отрицание объяснений, построенных по принципу „там-то был хороший начальник и потому все было хорошо” — своего рода манифест против объяснительного принципа „кадры решают все”. Такого рода аргументы можно услышать всюду, от интервью рядовых полицейских до научных конференций и самых высоких кабинетов». В том, чтобы преодолеть эту модель объяснения всего и вся ролью личности, авторы и видят основную свою задачу.
Но остается еще одно расхожее представление об отечественной правоохранительной системе, которого авторы касаются в меньшей степени, однако оно постоянно дает о себе знать в высказываниях самих правоохранителей — их убежденность в том, что «раньше, в старые времена» все было по-другому, что главную роль в борьбе с преступностью играли люди с «земли», а не штабные директивы. Было ли раньше «по-другому», вопрос по большому счету праздный — советские времена давно в прошлом, да и «лихие девяностые», будем надеяться, тоже. Куда более важен в данном случае не разрыв, а преемственность. С одной стороны, структурная — как утверждают авторы со ссылкой на своих информантов — фактическая модель организации типового ОВД на районном уровне по сути остается прежней с конца 1960-х годов, несмотря на изменения, которые происходят чуть ли не ежемесячно. А с другой стороны, преемственность ценностная — речь идет об устойчивом сохранении того правоохранительного этоса, который сформулирован знаменитой фразой «вор должен сидеть в тюрьме». Так или иначе в этом убеждено абсолютное большинство респондентов «Траектории уголовного дела» — разве что вместо слова «вор» теперь у правоохранителей в ходу слово «злодей». Но вечный вопрос соотношения цели и средств вносит в эту установку принципиальные коррективы.
Разрыв между целями и средствами в конечном итоге и определяет принципиальное расхождение между теорией и практикой: если закон делает возможными десятки траекторий, по которым могут развиваться уголовные дела, то на практике основная масса дел проходит по нескольким довольно стандартным путям. Самый типичный из них (в том случае, если дело доходит до суда, а не превращается в «глухарь») таков. Субъект преступления — например, кражи, раскрытой на месте или по горячим следам — должен быть понятен еще до возбуждения дела, что создает близкую к стопроцентной перспективу доведению этого «хорошего» дела до суда. После совершения всех формальных следственных действий и назначения «бесплатного» адвоката подозреваемому предлагается признать вину, что дает ему право на рассмотрение дела в «особом порядке», то есть без стадии судебного следствия (в 2014 году на такие случаи приходилось свыше 65 % от всех уголовных дел и почти 70 % от всех уголовных дел, для которых такой порядок юридически возможен), и получить минимально возможное наказание — если, конечно, он/она судим впервые. В 2011 году свыше 90 % подсудимых, представших перед районными судами, признавали вину в судебном заседании полностью или частично, то есть обвиняемый, не признающий вину, сам по себе уже редкость. Анализ проведенных авторами отдельных выборок уголовных дел показывает, что в подавляющем большинстве дел, поступающих в суды, подозреваемый был очевиден с самого начала и практически задержан на месте преступления, хотя, делают оговорку авторы, экспертные оценки следователей не подтверждают такого наблюдения.
ᅠПриговор в атмосфере дружбы и взаимопонимания
Все остальное оказывается по большому счету делом техники: «Говорят, что „признание вины — царица доказательств”, но нет ничего лучше, чем дополнить такое признание экспертизой. Из результата опроса судей мы знаем: более 80 % опрошенных указали заключения экспертиз в качестве тех доказательств, которым они доверяют в наибольшей степени. Сам факт появления „заключения эксперта”, хоть со сколько-нибудь подтверждающего версию обвинения результатом, придает следователю уверенность в судебной перспективе дела. Для лингвистических или компьютерных экспертиз следователь может привлечь специалистов, обладающих достаточными знаниями — например, дипломом лингвиста или программиста. Экспертом (или специалистом) их делает разъяснение следователем прав и обязанностей эксперта/специалиста».
«В основном стоит вопрос о том, достаточно доказательств для вынесения обвинительного приговора либо недостаточно. То есть вопрос о том, виновен ли он и совершал ли, точнее сказать, совершал ли он, — такой вопрос не стоит. Он совершал. Безусловно», — признается один районный прокурор.
Прямым следствием принципа поточного производства вкупе с «палочной» отчетностью становится превращение фальсификаций и «подгонки» показателей в часть корпоративной культуры правоохранителей. Этим ухищрениям посвящена целая глава книги под заголовком «Как не возбуждать уголовное дело или, возбудив, от него избавиться. Доследственная траектория дела, и как и почему дела не попадают в суд». Все это, подчеркивают авторы, привычная повседневная практика, в которой никто не видит ничего необычного: «Задача сотрудников — максимизировать вал на каждого, повысить раскрываемость и снизить количество приостановленных дел. Одновременно с этим необходимо, во-первых, генерировать определенное количество „мелких преступлений”, однако оформлять их нужно таким образом, чтобы они не портили общей отчетности по предупреждению преступности. Во-вторых, заботиться о том, чтобы „производить” достаточное количество тех категорий преступлений, по которым учет ведется особо. В-третьих, по возможности укрывать (или переквалифицировать) те, которые попадают в отрицательные показатели. И в-четвертых, при этом необходимо вовремя делать всю бумажную работу и укладываться в сроки, часть из которых задана УПК, а часть — внутренними формальными и неформальными правилами».
Отсюда логично вытекает известная проблема обвинительного уклона в российском правосудии, хотя сами правоохранители на сей счет имеют особое мнение. «Вообще у нас, кстати, совершенно провокаторские статьи пишут по поводу того, что у нас один процент или ноль восемь процента оправдательных случаев, — с пафосом рассуждает еще один районный прокурор. — Когда выпячивают этот факт без понимания сути того, откуда такая цифра берется, — это худший вариант лжи. У нас система правоохранительных действий поставлена таким образом, чтобы оправдательных приговоров было мало. То есть основная масса невиновных людей, которых случайно заподозрили, она отсеивается на досудебной стадии еще. На досудебной. В судебной стадии невиновных людей буквально проценты. На самом деле в этом смысле наша система намного лучше, чем все остальные западные системы. Эта система фильтров при правильном ее применении очень хорошая. Потому что человек освобождается от уголовного преследования намного раньше, чем по оправдательному приговору суда».
ᅠКлючевая формула в этом пассаже — «при правильном применении». Как показывают авторы «Траектории уголовного дела», из целой серии фильтров, которые проходит первичная информация о «признаках преступления» от регистрации в качестве преступления до суда, реально работающим можно признать только первый — тот самый, на котором из 29,3 млн обращений в МВД в уголовные дела превращается лишь 2,068 млн. Далее несомненным лидером является траектория «приостановленного уголовного дела» — в 2014 году по ней направились 1,34 млн уголовных дел (41,7 % от находившихся в производстве), как правило, потому, что лицо, совершившее преступление, не было установлено. Для сравнения, в суд в том же 2014 году было направлено более 871 тысячи уголовных дел — всего лишь 27 % от находившихся в производстве.
На практике направление дела в суд обычно предполагает наличие как минимум одного лица, по поводу которого следователь и прокурор уверены в том, что суд не вынесет оправдательный приговор. Теоретически на этой стадии включается второй фильтр — прекращение уголовных дел в отношении установленных лиц, однако он отсеивает совсем немного: в 2014 году уголовное преследование в связи с отсутствием события или состава преступления было прекращено в отношении 2188 лиц (менее 0,5 % от всех установленных лиц), к которым применялись меры процессуального принуждения. Третий фильтр — несогласие прокурора с достаточностью доказательств — на первый взгляд работает более эффективно: в 2014 году прокуроры вернули для дополнительного расследования более 33 тысяч дел, то есть 3,7 %. Однако большинство из них после устранения недостатков были все-таки направлены в суды. Последние же в 2014 году по делам всех органов предварительного расследования оправдали только 1030 человек — менее 0,2 % всех лиц, дела в отношении которых поступили в суд. И это, в общем, не удивительно, поскольку для судей главный критерий оценки их деятельности — стабильность приговора.
«Так, в атмосфере дружбы и взаимопонимания между гособвинителем, судьями и следователем и выносится приговор», — не без иронии констатирует в интервью один из прокурорских работников. Хотя при ближайшем рассмотрении эта правоохранительная симфония оказывается классическим «террариумом единомышленников». «Фактически прокуратура контролирует показатели полиции и следственных органов и может существенно усложнить манипуляцию данными при желании или, наоборот, ее стимулировать. Существует такое высказывание: чтобы победить преступность, надо победить прокуратуру», — жалуется сотрудник Следственного комитета, организации, история отделения которой от прокуратуры на практике иллюстрирует тезис «в борьбе обретешь ты право свое».
«Хорошему» делу — «хорошего» обвиняемого
Разумеется, пресловутый обвинительный уклон российского правосудия далеко не новость, и здесь авторы «Траектории уголовного дела» лишь детализируют и углубляют давно известные широкой публике вещи. Но часто ли публика задумывается о том, кто все эти десятки тысяч людей, в отношении которых в ежедневном режиме выносятся обвинительные приговоры? Ведь подавляющее большинство громких уголовных дел, о которых говорится в СМИ — «дело ЮКОСа», «болотное дело», «дело братьев Магомедовых» и т. д., — находится как раз за стандартными траекториями, описанными в книге, это штучный товар, требующий, так сказать, индивидуального подхода.
А вот как выглядит приводимый в книге на основании данных Судебного департамента портрет типичного российского преступника: это мужчина трудоспособного возраста (более 80 % подсудимых), не имеющий высшего образования (91,5 % подсудимых), безработный или рабочий (85,2 %). Безработный обвиняемый окажется в СИЗО с вероятностью больше 80 %, практически вне зависимости от того, в каком преступлении его обвиняют (кроме нетяжких), а сам факт пребывания под стражей вместе с именно таким отбором тех, кто оказывается под стражей, практически на 100 % предопределит осуждение такого подозреваемого к реальному лишению свободы. Как следствие, «хорошим» уголовным делом для правоохранителя окажется не только то, по которому будет быстро выявлен подозреваемый, будет возможность в ходе доследственной проверки и следствия действовать по наработанным шаблонам, применять простые схемы, а затем быстро передать дело в суд, но и то, в котором будет «хороший» обвиняемый. У такого обвиняемого, констатируют авторы, нет административного ресурса, нет семьи и близких людей на свободе, готовых за него бороться в процессе дела и после приговора, — он беден, одинок и никому не нужен.
ᅠКлассовая принадлежность имеет значение и в принятии решения о возбуждении уголовного дела — инциденты с высокостатусными пострадавшими почти автоматически попадают в категорию «неизбежно возбуждаемых»: «Чем более состоятельным, образованным, статусным выглядит потерпевший, тем „аккуратнее” будут использоваться неформальные техники и тем выше вероятность того, что заявление будет принято и зарегистрировано, а „торможение” дела пойдет уже на следующих стадиях. Другими словами, человек в костюме, подъехавший на хорошей машине подавать заявление со своим адвокатом, вряд ли столкнется со всеми перечисленными техниками отказа от возбуждения дела. У него в типовом случае просто примут заявление, после чего начнут выполнять формальные требования. Имеющая дефекты речи одинокая пенсионерка с репутацией „выпивающая” не имеет практически никаких шансов на регистрацию заявления по аналогичному делу. Таким образом, полиция оптимизирует свою статистику за счет наименее статусных слоев населения».
Безусловно, именно здесь открываются огромные перспективы для дальнейших исследований — но уже скорее в духе старых добрых представлений о классовом характере государства и права.
