Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Robert Leach. Sergei Tretyakov: A Revolutionary Writer in Stalin’s Russia. Glagoslav Publications B. V., 2021. Contents
В последние годы личность футуриста Сергея Третьякова все чаще привлекает внимание исследователей. Историкам и литературоведам, изучающим советскую культурную политику 1920–1930-х годов, он интересен как посредник между Москвой и левыми интеллектуалами из других стран: достаточно вспомнить книгу Катерины Кларк «Москва, четвертый Рим», посвященную советскому космополитическому интернационализму 1930-х, или недавнюю работу Эдварда Тайермана Internationalist Aesthetics: China and Early Soviet Culture, где речь идет о советско-китайских культурных контактах 1920-х годов. Одновременно растет интерес к текстам самого Третьякова: выходят переиздания его очерков, стихотворений и пьес (не только на русском, но также в немецком и английском переводах). В 2019 году под редакцией Татьяны Хоффман вышел специальный номер журнала Russian Literature, посвященный советскому авангардисту. Игорь Чубаров, один из авторов номера, так объясняет актуальность текстов и идей Третьякова: «Мы занимаемся Третьяковым потому, что он... оказался современен той современности, которой нам самим хотелось бы быть причастными, но которая неизменно от нас ускользает».
Рано или поздно кто-то должен был написать биографию Третьякова. Эту задачу взял на себя театральный режиссер и исследователь Роберт Лич. В 1990 году он поставил в театре «У Никитских ворот» пьесу Третьякова «Я хочу ребенка» (запрещенную в СССР в конце 1920-х годов и не исполнявшуюся шестьдесят с лишним лет) и впоследствии перевел ее на английский язык. Во время работы над спектаклем Лич познакомился с Татьяной Третьяковой, приемной дочерью писателя. Беседы с ней вдохновили Лича на написание биографии Третьякова и легли в основу книги.
Не совсем понятно, почему книга получила подзаголовок «революционный писатель в сталинской России», ведь речь в ней идет обо всей жизни Третьякова, а не только о 1920–1930-х годах. Вполне возможно, что свою роль сыграли практические соображения, и издатели решили, что у книги со словом «Сталин» на обложке гораздо больше шансов привлечь внимание широкой публики.
Варлам Шаламов, знавший Третьякова в 1920-е годы, по прошествии многих лет описывал его как «пуриста и фанатика», «рыцаря-пропагандиста документа». Лич в своей книге в числе прочего пытается «очеловечить» Третьякова и показать его с новой, прежде неизвестной стороны: «Когда [Третьяков] упоминается в работах о русском футуризме или авангарде 1920-х годов, то он обычно представляется сухой и суровой фигурой. Цель моей книги — показать его как добродушного и даже харизматичного человека, энергичного подростка, ставшего любящим и заботливым мужем и веселым отцом».
В первой главе Лич рассказывает о детстве и юности Третьякова, его отношениях с родителями, братьями и сестрами. Мы узнаем о летних и зимних забавах Третьяковых, семейных посиделках и первых стихотворных опытах будущего поэта, писавшего юмористические четверостишия о своих родных. При этом биограф не забывает отметить, что взросление Третьякова проходило в очень неспокойное время: он пошел в гимназию в 1905 году, когда началась Первая русская революция, а закончил ее в 1913-м, то есть за год до начала Первой мировой войны.
Внимательное отношение к историческому контексту — одна из сильных сторон книги Лича. Когда он говорит о студенческих годах Третьякова, проведенных в Москве, то подчеркивает, что в середине 1910-х город стал одним из центров движения футуризма, к которому примкнул и наш герой. Переходя к разговору о послереволюционных скитаниях Третьякова (из Москвы он отправился в город Пугачев в Самарской губернии, откуда не совсем понятным образом добрался до Владивостока), Лич совершает обстоятельный экскурс в события Гражданской войны — от разгона Учредительного собрания до японской интервенции на Дальний Восток. Российскому читателю эти подробности могут показаться излишними, но не стоит забывать, что книга рассчитана на англоязычную аудиторию.
Группа «Творчество», 1920
Во Владивостоке Третьяков стал участником группы футуристов «Творчество», основанной в 1918 году Давидом Бурлюком, и выпустил первый стихотворный сборник. Все это, напоминает Лич, происходило на фоне Гражданской войны и интервенции. За то время, что Третьяков провел во Владивостоке, город несколько раз переходил из рук в руки. В апреле 1920 года нашему герою вместе с женой пришлось бежать в Китай, когда японские войска вошли во Владивосток.
Третьяков вернулся в Москву в 1922-м. Вместе с ним в столицу Советской России перебрались и другие участники группы «Творчество», в их числе — поэт Николай Асеев и критик Николай Чужак. В том же 1922 году был создан «Левый фронт искусств», ядро которого помимо Третьякова, Асеева и Чужака составили также Маяковский, Осип Брик, Борис Арватов и Борис Кушнер. Первая половина 1920-х, отмечает Лич, стала «золотым веком» советского авангарда и одним из самых продуктивных в творческом отношении периодов жизни Третьякова: он работал в театре, писал киносценарии, стихи и очерки. Лич уделяет большое внимание сотрудничеству Третьякова с Мейерхольдом и Эйзенштейном, и этот момент очень важен для книги. Демонстрируя связи своего героя с более известными (сейчас) фигурами, автор стремится заново вписать имя Третьякова — «забытого авангардиста», как назвал его один из рецензентов книги, — в историю межвоенного европейского авангарда.
Наконец, в начале 1920-х Третьяков стал одним из ведущих теоретиков авангардной группы, выступавшей за революционное преобразование искусства. Лич довольно подробно излагает лефовскую программу, но по непонятной причине практически ничего не сообщает о взаимоотношениях ЛЕФа с другими литературными группировками, в полемике с которыми Третьяков и его единомышленники формулировали многие свои идеи. Также странным выглядит утверждение о том, что «основной слабостью [ЛЕФа] был его почти исключительно мужской состав». Безусловно, в ЛЕФе наблюдался явный гендерный дисбаланс, но у группы были и более серьезные проблемы — например, нехватка финансирования, из-за чего в 1925 году пришлось прекратить выпуск одноименного журнала. Кроме того, лефовский проект оказался слишком авангардным как для руководства партии, отдававшего предпочтение более традиционной «реалистической литературе», так и для трудящихся масс — потенциального потребителя лефовской продукции, который, как заметил Евгений Добренко, «не прощает желтых блуз, „пощечин пошлякам“ и „плевков в лицо“».
1922. Источник
В середине 1920-х, когда ЛЕФ переживал трудные времена, Третьяков оказался в Китае. Он преподавал русскую литературу и язык в Пекинском университете, но фактически играл роль эмиссара Москвы, налаживая советско-китайские культурные связи. По итогам поездки Третьяков создал два, возможно, наиболее известных своих произведения: пьесу «Рычи, Китай!» (1926) и «био-интервью» «Дэн Ши-хуа» (1930). Беспартийный Третьяков, подобно многим коммунистам, ожидал скорой революции в Китае, но его надежды не оправдались. Более того, в 1927 году власть в стране захватили националистические силы, начавшие террор против коммунистов. Сталин, провозгласивший к тому моменту доктрину «построения социализма в отдельно взятой стране», предпочел не вмешиваться, что вызвало возмущение многих коммунистов. Как пишет Лич, несмотря на отсутствие источников, позволяющих судить об отношении Третьякова к произошедшему, есть все основания полагать, что он «едва ли мог принять явное предательство со стороны Сталина».
В 1927 году при участии Третьякова создается журнал «Новый ЛЕФ». В этот период он разрабатывает проект «литературы факта», представляющий собой дальнейшее развитие левофских идей первой половины десятилетия. Акцент на «фактографии» стал причиной раскола внутри ЛЕФа: в 1928 году из группы вышли Маяковский, Асеев, Брик и некоторые другие члены, а главным редактором журнала стал Третьяков, продолживший непримиримую борьбу с «беллетристикой».
Третьяков и Маяковский, подружившиеся еще до революции, были двумя ключевыми фигурами в ЛЕФе, и Лич уделяет большое внимание их взаимоотношениям. Более того, книга начинается с пролога под названием «Смерть поэта», в котором рассказывается о самоубийстве Маяковского в апреле 1930 года. Однако в биографическом нарративе, который выстраивает Лич, это событие не играет существенной роли и используется лишь для иллюстрации того тяжелого положения, в котором советский авангард оказался в конце 1920-х. Автор воспроизводит традиционную схему, противопоставляя «революционные» двадцатые «консервативным» в культурном и политическом отношении тридцатым. Лич говорит о «большевистском термидоре», начавшемся, по его мнению, еще в годы «культурной революции» (1928–1931).
В 1930-е многие активные участники литературного процесса предыдущего десятилетия по разным причинам ушли в тень, в особенности — члены авангардных групп, чьи эксперименты были осуждены как проявления «формализма». Однако Третьяков не только избежал опалы, но и укрепил свои позиции в литературной иерархии. В начале и в особенности в середине 1930-х годов в советской культурной политике все большее внимание стало уделяться привлечению на свою сторону антифашистской интеллигенции Запада, и бывший лефовец сыграл в этом важную роль. Как пишет Катерина Кларк в книге «Москва, четвертый Рим», «хотя эстетические взгляды Третьякова стремительно теряли актуальность, он оказался все сильнее вовлечен в кампанию, целью которой к 1935 году [в этом году в Париже при поддержке Коминтерна был проведен Международный конгресс писателей в защиту культуры. — К. М.] стала „мировая литература“».
Сергей Третьяков и Бертольд Брехт, 1930-е. Источник
Третьяков как нельзя лучше подходил на роль культурного эмиссара Москвы. Еще в 1930—1931 году он совершил лекционное турне по Германии, одновременно прославляя достижения коллективизации и рассказывая немецкой аудитории о новом советском искусстве. В ходе поездки он познакомился с писателем Фридрихом Вольфом, композитором Хансом Эйслером и драматургом Бертольдом Брехтом, с которым у Третьякова завязались тесные дружеские и профессиональные отношения. Третьяков переводил и популяризировал произведения немецкого драматурга в СССР. Брехт, в свою очередь, высоко отзывался о пьесах Третьякова и, по всей видимости, именно через него познакомился с понятием остранения, которое легло в основу эффекта очуждения, одной из ключевых концепций эпического театра. Кроме того, на одной из лекций Третьякова, возможно, присутствовал Вальтер Беньямин, впоследствии развивший его идеи в докладе «Автор как производитель» (1934).
Лич, рассказывая о контактах Третьякова с немецкими интеллектуалами, подчеркивает, что далеко не все из них с восторгом восприняли программу советского авангарда. В частности, он цитирует критические статьи Георга Лукача, опубликованные в немецком журнале Die Linkskurve («Левый поворот»), близком к Коммунистической партии Германии. Лукач со скепсисом отнесся к проекту «литературы факта», противопоставив ей реалистический роман XIX века, традиции которого, по мнению венгерского теоретика, должны были развивать писатели-коммунисты. Стоит отметить, что эта полемика получила продолжение в середине 1930-х годов, когда Лукач переехал в СССР и внес важный вклад в формирование теории соцреализма, отвергавшей эксперименты авангарда.
Лич пишет, что «интернационализм Третьякова всегда шел рука об руку с его поддержкой советского эксперимента. В то время это была довольно опасная, даже противоречивая позиция». Представляется, однако, что никакого противоречия здесь нет. Как отмечает Катерина Кларк в процитированной выше книге, к середине 1930-х годов в СССР сформировалась группа интеллектуалов, сочетавших приверженность идеям интернационализма с убежденностью в превосходстве советского проекта. Кларк называет их «космополитическими патриотами» и, помимо Третьякова, включает в эту группу многих других интеллектуалов, в том числе Сергея Эйзенштейна, Илью Эренбурга и журналиста Михаила Кольцова. (Лич в другом месте также характеризует своего героя как «патриота, но одновременно интернационалиста».) Самое главное, что интересы этих «космополитических патриотов» в какой-то момент совпали с внешнеполитическими интересами советского руководства, стремившегося представить СССР главным оплотом антифашизма в Европе.
Сергей Третьяков, Сергей Эйзенштейн и Мэй Ланьфан в Москве, 1935. Источник
Однако во второй половине 1930-х годов в советской культурной политике начали преобладать изоляционистские тенденции, тесно связанные с паранойей и насилием «большого террора». В этот период, отмечает Лич, тучи начали сгущаться и над Третьяковым. Многие проекты, задуманные им в СССР совместно с немецкими коллегами, так и не удалось реализовать. В 1935 году он был снят с должности редактора журнала «Интернациональная литература», важнейшего органа антифашистской печати, хотя и продолжил состоять в редакционной коллегии немецкой версии издания, откуда его вывели через два года. Лич предполагает, что рабочие неудачи в совокупности с напряженной внутриполитической ситуацией в СССР стали одной из причин того, что весной 1937 года писатель был вынужден сделать перерыв в работе из-за нервного истощения: «Третьяков наблюдал за происходящим в стране с невысказанными страданиями и тревогой».
Из-за проблем со здоровьем Третьякова положили в Кремлевскую больницу, где он и был арестован в июле 1937 года. Его обвинили в сотрудничестве с японской разведкой и расстреляли 10 сентября того же года. Но, как сообщает Лич, дочь Третьякова Татьяна до конца жизни верила, что ее отец покончил с собой после заседания суда, бросившись в лестничный пролет Бутырской тюрьмы.
За исключением отдельных зарисовок из семейной жизни, сведения, изложенные в книге Лича, вряд ли станут откровением для тех, кто знаком с другими работами, посвященными Третьякову и советской культуре 1920–1930-х годов. Однако Лич проделал важную работу, соединив отдельные сюжеты в биографический нарратив и вписав своего героя в интеллектуальный и политический контекст эпохи. Его книга отлично подойдет как для первого знакомства с творчеством Третьякова, так и для погружения в историю советского авангарда. Остается надеяться, что в обозримом будущем биография Третьякова доберется и до российских читателей.