С тех пор как в 2009 году у Михаила Гиголашвили вышел роман «Чертово колесо», рассказывающий о круговороте наркотрафика в Грузии 90-х годов и ставший одним из главных художественных текстов десятилетия, от писателя-эмигранта однозначно ждали продолжения темы. Однако вместо этого в 2012 вышел «Захват Московии» — встреченный с недоумением лингвокультурологический эксперимент, разрабатывающий канонический сюжет «иностранец в России» (которому, кстати, филолог Гиголашвили посвятил немало литературоведческих статей): молодой немец Фредя, вдохновленный и обманутый русской литературой, приезжает на родину Достоевского и сталкивается с неожиданной реальностью; в первую очередь — языковой... Теперь, после выхода нового романа, работе над которым Гиголашвили посвятил следующие четыре года, стало ясно, что «Захват Московии» знаменовал переходный период и поиск формы. Фредя, которому в России пришлось столкнуться среди прочих с полковником Майсурадзе из «Чертова колеса», — потомок Генриха фон Штадена, наемника, прожившего 12 лет на Руси, служившего опричником у Ивана Грозного и вошедшего в историю благодаря воспоминаниям, известным как «Записки о Московии». Часть текста «Захвата Московии» воспроизводит эти записки, побуждая читателя сравнивать Россию на рубеже XX-XXI веков с Русью XVI века. В романе «Тайный год» уже сам Штаден грохочет латами и вербует наемников из немецкой слободы. А в центре событий — сам Иоанн Васильевич.
Действие «Тайного года» охватывает две недели осени 1575-го, когда московский царь оставил престол на крещеного татарина Симеона Бекбулатовича и удалился с семьей и стрельцами в свое имение Александровку, впрочем, продолжая заниматься наиболее важными государственными делами. Чем было вызвано такое решение Грозного, историкам доподлинно неизвестно, хотя и предполагается, что так он собирался продемонстрировать боярам и духовенству: на престоле могут быть варианты и похуже. В романе Гиголашвили политика присутствует наравне с духовным, мистическим сюжетом: в Александровке царь дает зарок не проливать больше крови и много молится: «Научи, как жить! Ты видишь — я одинок, яко рыба в глуби! Некому, кроме Тебя, просветить и обнадежить! Только Ты можешь указать дорогу! Моя подлая жизнейка омрачена Твоим молчанием, Господи!».
Каждая глава романа описывает сутки из жизни великого князя всея Руси. Она начинается сном (как правило, вещим), продолжается приемом посетителей и опиума, решением срочных вопросов или планированием будущего, а завершается в печатне, где слуги Прошка и Ониська составляют роспись людей государевых (опричников, которых требуется изловить) и синодик опальных царя (жертв, по которым в монастырях должны служить молебны, чем Грозный надеется спасти душу). Если вам пришло в голову, что «Тайный год» напоминает «День опричника» Владимира Сорокина — ура или увы, — это не так. Скорее уж «Лавр» Евгения Водолазкина, да и то совсем чуть-чуть.
Среди действующих лиц романа — исторические и вымышленные персонажи. Реальные события перемешаны с байками и легендами. В письмах, которые диктует царь, угадываются известные цитаты из подлинной переписки Ивана Грозного. Например, угрожающие послания крымскому хану Давлет-Гирею или замечательное письмо английской королеве Елизавете I, в котором русский царь высказывает подозрение, что Елизавета не государыня, правящая своей страной, а «простая девица», которая находится под влиянием торговых мужиков (так Грозный истолковывает необходимость королевы советоваться с парламентом). Всплывают и другие исторические документы: записки римского посла Даниила Принца, тоже присутствующего в романе, или немецкая гравюра, изображающая Грозного в зверином обличье посреди многочисленных казней и пыток (сегодня эта гравюра пользуется популярностью на «патриотических» сайтах с подписями вроде «информационную войну против России ведут с XVI века»). Однако, разумеется, «Тайный год» — исторический, но не документальный роман. Между воспоминаниями о детстве, лихих годах опришни и размышлениях о насущных политических проблемах проблескивает детективно-мистический сюжет. Царю то и дело являются «сатанинские знаки», пугающие его и явно подсказывающие покинуть державу. Впрочем, стоит предупредить читателя, что эта составляющая нащупывается не сразу, так что полноценного исторического детектива ждать тоже не стоит.
Кадр из фильма «Иван Грозный». Режиссер Сергей Эйзенштейн, 1944 год
Сам Грозный в версии Гиголашвили — человек-противоречие. Здесь уместно будет вспомнить слова, которыми советские чиновники критиковали вторую серию фильма «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, так и не выпущенную в свет до смерти Сталина: «…а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером [режиссер представил] — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета». В «Тайном годе» Грозный тоже предстает своего рода Гамлетом, постоянно пытающимся решить — быть или не быть, точнее, быть просвещенным монархом, открывающим школы и мастерские, или царем-кровопийцей, «спасающим страхом» свой неразумный народ; остаться на троне или сбежать за моря; заботиться о державе или о душе, которой уже явно уготовано место в аду. Царь в романе — напуганный и одинокий старик, впадающий то в детство, то в смертный ужас. В одном из эпизодов он больше всего похож на свое изображение на известной картине Репина: «Так и сидел в постелях старый худой человек — борода всклокочена, глаза воспалены, череп блестит в поту — и безотрывно смотрел на свечу, и свеча вдруг начала дергаться и погасла, словно изнемогши под его стопудовым взглядом».
Роман Гиголашвили можно читать как апокрифический портрет одного из самых загадочных русских монархов, а можно — как досадно точный портрет чертова колеса русской истории, написанный с такой увлеченной кропотливостью (исторические неточности пусть вылавливают специалисты), что вызывает уважение и даже благодарность. При этом нужно признаться, что 729 страниц, мягко говоря, не пролетают незаметно: бесконечные сцены одевания царя, его трапезы, укладывания на постели и разглядывание болячек чем дальше, тем больше кажутся избыточными. Детективный сюжет не держит всех событий романа на натянутом поводке. Четкая структура, в которую упакован богатый набор исторических анекдотов и мистификаций — легенды о кровавых опричниках, нюансы царской генеалогии и сообщения о достижениях науки и техники в Европии (может, чуть утрированные в силу естественного западничества живущего в Германии автора), — предполагает долгое чтение, привычное скорее читателю того же XVI века, чем сегодняшнему.
О том, что Россия кардинально не изменилась за прошедшие 500 лет, Гиголашвили говорил в интервью еще после выхода «Захвата Московии», и здесь он убедительно доказывает свою пессимистическую точку зрения на стайерской дистанции. Попытки Ивана Грозного пресекать мздоимство, блуд и лиходейство постоянно натыкаются на непонимание окружающих и царское личное нетерпение. Длинные беседы с послами, иностранными наемниками, духовником Мисаилом Сукиным и оруженосцем Родей о том, как было бы хорошо по примеру «фрягов» открывать университеты, банки, стеклодувные и часовые мастерские, заканчиваются очередной кражей или глупостью, выводящей царя из себя и возвращающей к мысли, что «людишки» ему достались никуда не годные, а потому даже данный Богу зарок не проливать кровь приходится соблюдать с иезуитской находчивостью. Казна пуста, татары требуют дань, римский папа настоятельно приглашает князя всея Руси принять латинскую веру, Елизавета I никак не соглашается стать Ивановой женой, попы едят с золота и серебра, купцы Строгановы с казаками то ли пополняют казну, осваивая в Сибири только что найденную нефть, то ли все больше сами богатеют, со всех сторон враги — и эпоха просвещения каждый день откладывается на неопределенное время.
Хотя, как мы знаем, Иван Грозный действительно открывал школы и даже успел создать что-то вроде консерватории, но все эти начинания заглохли вместе с его смертью. Зато последствия войн и опричнины сохранились надолго. Вопрос, стоило ли всего этого увеличение территории Руси до невиданных размеров, кажется настолько знакомым, что даже неловко говорить вслух. Да, кстати, и о том, нужно ли завоевывать Тавриду, Грозный тоже регулярно задумывается. В итоге приходится признать, что внутри неубиваемого тренда на исторические романы, с помощью которых русскоязычные писатели продолжают копать в основном XX век, век XVI выглядит актуально до жути. И взвыть бы тут по привычке «сколько можно?!», но в ответ услышишь только скрип все того же чертова колеса — как заказывали.