© Горький Медиа, 2025
Александр Малиновский
9 июля 2025

Советский Лимерик

О коллективной монографии «Российская революция и левые движения в мире»

Современные представления о российской революции 1917 года зачастую сводятся к набору коллективных мифов, давно утративших живую связь с социальными преобразованиями, в свое время всколыхнувшими не только нашу страну, но и весь мир. О том, насколько внимательно представители самых разных левых движений следили за происходящим в России и как усердно примеряли на себя ее революционные практики, напоминает коллективная монография Института Всеобщей истории РАН, о которой специально для «Горького» написал Александр Малиновский.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Российская революция и левые движения в мире / Институт Всеобщей истории РАН. М.: Весь Мир, 2024. Ответственные редакторы И. В. Дамье, Т. В. Андросова. Содержание

Более чем за столетие о Великой российской революции написаны целые библиотеки — отнюдь не только писателями и публицистами, но уже и учеными-историками. Однако среди авторов исследований и статей поныне нет согласия. Не только в оценках событий (об этом и говорить нечего, — судя по всему, события еще слишком живы), но и относительно пространственных и хронологических рамок революции. И даже ее «порядкового номера»: вести ли отсчет от народных восстаний так называемого Смутного времени или все же — более традиционно — от 1905 года? Был ли октябрь 1917-го началом новой революции или только нового ее этапа?.. Ну а наименование «российская» отсылает не столько к этнокультурной специфике охваченного ею региона, сколько к названию «Российская империя», к уничтожению (или трансформации?) которой революция и привела. Быть может, географически точнее было бы говорить о революции «евразийской», но термин уже захватан позднейшими публицистами (начиная с середины XX в.) и потому безнадежно скомпрометирован, вызывает не относящиеся к делу идеологические ассоциации.

Редакторы предлагаемой коллективной монографии говорят о «Великой российской революции 1917–1921 гг.», которая «казалась тогда первым, начальным актом всемирной революционной волны, которая призвана была положить конец старому строю, породившему Великую войну. Связанные с этим потоком потрясения продолжались приблизительно до 1921–1923 гг.». Как их участники, так и противники нередко говорили тогда о начале мировой революции. Сегодняшние авторы книги, по-видимому, ведут от февраля 1917 г. единый отсчет событий — не приписывая им, однако, гомогенности и некой роковой линейной последовательности. Революция предстает многовекторной, включает в себя не только приход большевиков, но, например, и махновское движение, и Кронштадтское восстание. Все эти подходы рассматриваются в книге кратко или с вероятностью прочитываются в ней как имплицитные, поскольку предмет монографии — не события в самом «горниле» революции, а восприятие ее во всем мире широким спектром левых сил. При этом «к „левым“ причислены в первую очередь приверженцы анархистских, большевистских/коммунистических, социалистических/социал-демократических и леволиберальных взглядов (по шкале „слева — направо“)».

Ввиду необъятности материала авторы стремились выбрать по преимуществу те аспекты темы и исторические эпизоды, которые еще не рассматривались подробно в отечественной историографии. Соответственно, книга не представляет собой непрерывного изложения в хронологической или географической последовательности, а строится как ряд глав-очерков, сгруппированных по проблемному принципу. Знакомиться с ними можно в разной последовательности в зависимости от интересов.

Перед нами — чтение не только познавательное, но подчас и весьма захватывающее. Так, история Яна Больдта — пламенного религиозного проповедника и анархо-коммунистического агитатора в Финляндии, борца против войн и вивисекций, прошедшего через тюрьму и скончавшегося в сумасшедшем доме, грозы парламентариев и крупных собственников — выглядит как настоящий роман, сжатый до нескольких страниц и в силу неизбежной фактографической скупости еще более выразительный. В то же время знакомство со многими малоизвестными нашему читателю фактами, подаваемыми с научной точностью, способно разрушить целый ряд стереотипов, нередких у постсоветской гуманитарной публики.

Монография разбита на четыре части. Первая из них посвящена непосредственным откликам на революцию, вторая — попыткам ее осмысления (не только представителями левых западных движений, но и российской анархической эмиграцией), третья — эху российской революции за пределами западного мира (на примере Китая и Чили). В четвертой части прослеживается связь между российской грозой 1917–1921 гг. и построением социального государства (на примерах Австрии, Финляндии и Канады). Помимо основной части, написанной российскими историками, книга включает интереснейшие приложения — переводные статьи западных авторов, касающиеся некоторых рассматриваемых исторических тем (о захватах предприятий в Италии и о голландских левых в III Интернационале).

Одно из характерных для позднесоветской и ранней постсоветской интеллигенции заблуждений — представление о повальном наивном доверии западных левых интеллектуалов к советской пропаганде и игнорировании ими репрессий и других темных сторон партократии. (При этом, скажем, детали левацкой биографии Оруэлла нередко трактовались как свидетельство досадных и преодоленных им ошибок молодости.) Подобный взгляд на европейских левых характерен отнюдь не только для И. Р. Шафаревича, известного своей вестернофобией (и немыслимым образом норовившего, кажется, вообще переложить ответственность за репрессии со сталинских партфункционеров на западных писателей). Схожее мнение по этому вопросу высказывает и либеральный антипод Шафаревича Ю. А. Айхенвальд во втором томе своей талантливой, вообще говоря, книги «Дон Кихот на русской почве».

При ближайшем рассмотрении картина оказывается куда более пестрой. Бернард Шоу, отметивший в ходе поездки в Москву свое 75-летие, назвал беседовавшего с ним Сталина «настоящим кавказским джентльменом». Но даже Шоу не обошелся без некоторых элементов критики советской действительности (скажем, в части плачевного состояния зданий и огромных очередей). А вот, например, английский журналист М. Маггеридж, решивший было в 1932 г. навсегда переехать в СССР, покинул его уже в следующем году, ужаснувшись голоду в деревне и репрессиям. Британская левая писательница Э. Алек-Твиди, побывав в Советском Союзе еще в 1927 г., назвала страну «настоящим адом нищеты» и «одной обширной тюрьмой». При этом критика советского режима (разной степени резкости) велась в левом лагере с двух сторон. Многих анархистов — и не только их — возмущал отход большевиков (которые «имели мужество и мудрость сами себя термидоризировать», по словам Ленина, записанным французским коммунистом Жаком Садулем) от революционных идеалов и практики. Напротив, социал-демократы и умеренные социалисты критиковали СССР за отказ от парламентаризма, настаивая на важности эволюционных перемен. Даже в III Интернационале присутствовали разные оценки как советского опыта, так и необходимой программы действий. Так, немецкие и голландские левые коммунисты осуждали диктатуру большевистской (и любой) партии, рассматривали российскую революцию как буржуазную — это движение известно как «коммунизм рабочих Советов» (А. Паннекук и др.). В то же время отношение к событиям в России бывало сложным, как у писателя-социалиста Герберта Уэллса, считавшего «диктатуру пролетариата» фарсом, но высоко оценивавшего заданный большевиками революционный импульс.

Исторические трансформации постреволюционного (а в дальнейшем, по сути, и контрреволюционного) устройства страны вкупе с государственной пропагандой привели к специфически характерной для большинства наших соотечественников путанице в словах и понятиях. Гражданам как будто полагалось любить «советскую власть», которую либеральные вольнодумцы полуконспиративно-полушутливо называли «Софьей Власьевной». В результате для этих вольнодумцев и их ближайших последователей советские институты стали прочно ассоциироваться с диктатурой. Между тем власть Советов в СССР стала чисто номинальной уже во время Гражданской войны. Все рычаги управления сосредоточила в своих руках партийная верхушка, придатком которой были и советские органы. При таких условиях живая память о Советах как создании восставших масс (в значительной мере истребленная репрессиями) почти абсолютно стерлась. Еще труднее было уразуметь, что часть анархистов революционной эпохи рассматривала низовые Советы не как институты власти, а как органы координации различных общественных сил, как инструмент вольной самоорганизации. Первоначально функция депутатов заключалась только в транслировании воли избирателей (выраженной в наказах), имевших неограниченное право отзыва депутата в любой момент. Поэтому он, в отличие от парламентария, лишался (как предполагалось) возможности превратиться в самовластного политика. Отсюда притягательность идеи Советов в 1920-е гг. — идеи, хоть и рожденной российской революцией 1905 г., но шагнувшей далеко за пределы страны. Все это необходимо иметь в виду для понимания мощнейшей мировой революционной волны тех лет, как и споров вокруг методов ее продолжения или возобновления.

О чем напомнит множеству наших соотечественников слово «лимерик»? Скорее об абсурдистских пятистишиях устойчивой формы, чем об ирландском городе, давшем им свое название. Такие пятистишия были в СССР частью нонконформистской культуры (в какой-то мере «импортной»), носители которой сочли бы словосочетание «советский Лимерик» полной белибердой. А вот западным историкам оно хорошо знакомо и никакой улыбки не вызывает. Ведь именно в упомянутом городе в 1919 г. борьба ирландских рабочих достигла наивысшей остроты и драматизма. Собственно, Советом здесь стал называться стачком, созданный для управления массовой забастовкой. Он контролировал работу магазинов и снижение цен, даже выпускал собственные купюры с надписью «Против британского милитаризма». Всего в 1919–1921 гг. в Ирландии было создано более ста различных Советов. Организованная ими забастовочная борьба была тесно связана не только с социальными требованиями, но и с противодействием рабочих отправке британских войск и вооружений на войну с большевистской Россией. Этот кратковременный подъем рабочего движения совпал по времени с ирландской войной за независимость, но отнюдь не был с ней тождествен.

Еще одно частое заблуждение читателей (на сей раз вполне согласное с государственной пропагандой в СССР) связывает борьбу за свободу и равенство, по крайней мере ее наиболее последовательные и радикальные формы, с борьбой за национальную независимость и национальное государство. Подробное рассмотрение событий 1917 и последующих годов в Финляндии и Ирландии (которое мы встретим в предлагаемой книге) заставляет распрощаться с этим мифом. Так, союзником низовых движений в Финляндии против собственного национального правительства нередко выступали российские красногвардейцы. Ирландские бастующие рабочие отмежевывались от национально-буржуазной партии Шин Фейн, а принадлежавший к ней мэр Лимерика способствовал провалу крупнейшей забастовки в этом городе. Национал-большевистское течение 1920-х годов в Германии (было и такое!) доходило в некоторых случаях до сотрудничества с нацистами и вызвало неприятие других немецких левых (в том числе и коммунистов). Таким образом, борьба за социальные права, как правило, «рифмовалась» с интернационализмом.

Нежелание «термидоризироваться» привело многих левых к серьезным обсуждениям вопроса о структуре движения, которая позволила бы избежать сползания к партийной диктатуре. Отсюда — идея беспартийных Советов. Большая часть анархистов пошла еще дальше и увидела в самих Советах роковое сохранение властных принципов и лазейку к созданию левых коалиций, в рамках которых либертарные социалисты фактически самой своей численной поддержкой усиливали социалистов авторитарных. Была подвергнута критике и традиционная форма профсоюзов, лидеры которых зачастую шли на соглашения как с правящей буржуазией на Западе, так и с партократией в СССР. Указывалось на более независимое положение крупных отраслевых рабочих объединений, не связанных узкопрофессиональными интересами. А главное — на необходимость общего участия всех наемных работников в контроле над предприятиями и экономикой в целом.

Советским и постсоветским либеральным интеллектуалам долгое время было привычно указывать как на положительный пример на социальное государство, которое, казалось бы, без всяких революций достигало порой на Западе большего благоустройства, чем доступное большинству жителей СССР. Однако, как особенно убедительно показано в четвертой части обсуждаемой книги, именно революция в России стала катализатором проведения более бережной социальной политики европейскими правящими слоями. Можно добавить, что ныне мы снова становимся свидетелями развала и деградации социальной политики на общемировом уровне. Поэтому интерес к практическому опыту левых движений может носить сегодня не только академический характер.

* Фото в начале материала: советский Лимерик, 1921 год

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.