Переписка: Генрих Бёлль — Лев Копелев. 1962–1982. М.: Libra, 2017
Рецензенты, чтобы похвалить, зачастую называют занудную, научную, узкоспециальную книгу «увлекательной, как самая остросюжетная проза» или «читающейся легко, прямо как самый настоящий роман». Это распространенный штамп. Тем не менее переписка Бёлля и Копелева действительно представляет собой затягивающее чтение. И тут даже не дело в том, что переписываются главный немецкий писатель второй половины ХХ века и один из самых известных отечественных литературоведов того же периода.
Тут интересно все — для начала сам формат переписки. В эпоху электронной почты, мессенджеров и фактической прозрачности границ уже трудно представить, как писали друг другу люди во времена почтовых конвертов и «железного занавеса». Писем в год отправлялось немного, штук по десять, писали с оказией, передавая через дружественных немецких журналистов и дипломатов. Ответ приходилось ждать по нынешним временам невозможно долго. И все же в переписке Бёлль и Копелев ухитрялись обсудить самые разные темы. Бёлль шлет другу свои стихи. Копелев читает их, искренне восхищается, но робко спрашивает: «Небольшая проблема так и осталась неразрешенной в нашем дружеском кругу: кто такой Гереон (который выступает в контрапункте с Цезарем)? Имеется ли в виду титан, который увел у Геракла коров? Но того звали Герион; или какой-то убийца тиранов? Нашего классического образования тут не хватает».
Бёлль отвечает: «Гереон очень известный в Кёльне местный святой, во славу которого в Кёльне очень рано (кажется, в IX столетии) возвели одну из прекраснейших романских церквей <...> Гереон — христианский мученик, он был офицером так называемого Фиваидского легиона, римлянином (это был легион египетских наемников), весь легион (это примерно дивизия или по меньшей мере полк) восстал против римской воинской повинности, поскольку солдаты перешли в христианство; это было настоящее повстанческое движение (сопоставимое, пожалуй, с восстанием Спартака), охватившее весь Рейн от (теперешней) голландской границы до самой Лотарингии».
Они обсуждают планы, здоровье, круг чтения, детей, друзей. В переписке участвуют жена Бёлля Аннемари и жена Копелева Раиса Орлова. Копелев передает Бёллю приветы из России, от Солженицына, Паустовского, Ахматовой. Бёлль в курсе событий в СССР, у него здесь много друзей, он точно понимает ситуацию, он следит, он спрашивает, он уточняет, он передает ответные приветы. Копелев подшучивает над Бёллем, он не понимает его почерк: «Под конец еще упрек: те, кто может сходу разобрать Твой почерк, заслуживают докторской или профессорской степени. Последние строки Твоего письма так и остались для меня тайной. Где Ты провел эти четыре недели в Ирландии? Что значит „мелочи”: название произведения или это ирония?»
Бёлль жалуется на усталость, он отождествляет себя со столетием, он устал, как устал весь век: «Мы измотаны, и, учитывая выпавшие на наш век события, это неудивительно: до 33-го промышленный кризис, а еще раньше инфляция, после 33-го все то, о чем среди друзей говорить излишне, — война, послевоенное время, работа, работа, и все время какая-то суета — собственно говоря, нам не выпало ни единого свободного дня». Копелев рассказывает, как хочет уехать из Москвы, во «Владимир, Суздаль со всеми их прекрасными древними церквями и крайне малым количеством московских литераторов. Но я опять заболел (простудился, когда мы несли гроб Константина Георгиевича Паустовского)».
Хотя в основном они переписываются о литературе, о себе, о работе — события из большого мира постоянно врываются в их маленький мир. 1968 год, Прага, Бёлль оказывается там в момент советской интервенции: «почему-то нам не было страшно, но это, разумеется, заставляло нервничать: видеть доведенных до крайности чехов, а напротив — бедных, невиноватых, доведенных до крайности советских солдат! Это было безумие, и мы, конечно, все четыре дня думали, что вот-вот „начнется” — это была дьявольски задуманная, чистая война нервов между пражанами и советскими солдатами. <...> Конечно, это удар для всех западноевропейских „левых” — и триумф наших сторонников „холодной войны”. Но вы-то, конечно, все это понимаете лучше нас».
После того, как над участниками альманаха «Метрополь» начали сгущаться тучи, Копелев просит Бёлля помочь, заступиться. У Бёлля действительно огромный авторитет в Союзе, даже несмотря на дружбу с Копелевым и Солженицыным. Вот как Копелев описывает поход в ОВРИ с приглашением приехать в Германию от Бёлля: «Даже на сурового сотрудника паспортного стола имя Генриха Бёлля произвело впечатление, он стал человечнее, гуманнее (Вас приглашает тот самый Бёлль? А какая у него последняя книга? и т. д.)».
Интересно, что между друзьями были разногласия. На них есть намеки. Скажем, Бёлль рассказывает, как ему понравилось в Израиле, но оговаривается: «Мы только что вернулись из Израиля, с радостью расскажу вам о поездке; впечатление одним словом — великолепно. У Тебя, конечно, будут свои (более или менее) марксистские возражения, и, к сожалению, у меня сейчас нет времени написать Тебе подробно (расскажу осенью) — но, хотя бы то, что беднейшие евреи со всего мира действительно обрели там родину (богатые отправляются в Париж или Нью-Йорк), само по себе великолепно».
Едва ли не большую часть переписки составляют планы: как Бёлль с семьей приедет в Москву, как Копелевы повезут Бёллей по Советскому Союзу, покажут Прибалтику и Закавказье, как Копелеву дадут визу и разрешение на выезд и он с женой приедет в Кёльн. Когда уже в самом конце переписки Копелева фактически выпихивают из страны в Германию, Бёлль ему пишет: «Я достаточно эгоистичен (и патриотичен), чтобы вздохнуть: Хорошо, что Ты здесь».