«Рана» Оксаны Васякиной — роуд-бук с вроде бы незамысловатым сюжетом о том, как писательница везет прах матери из Волгограда в родной Усть-Илимск. Путешествие это, впрочем, оборачивается поисками не столько места назначения, сколько себя самой. Иван Шульц — о том, почему стоит прочесть эту книгу, и о том, как она поможет осмыслить свою витальность и свою же смертность.

Оксана Васякина. Рана. М.: Новое литературное обозрение, 2021

Смерть — неотъемлемый элемент мироздания. Раз она связана с материальным миром, значит, подвластна восприятию и интерпретации. Ей можно придать форму, определить ее запах, цвет, обозначить границы. Современный человек боится подобных переживаний и озарений. Они вытеснены на периферию сознания. Тем ценнее становится каждая литературная практика, напрямую взаимодействующая с таким материалом.

Новое произведение Оксаны Васякиной удачно дополняет ряд отечественных текстов последних лет, посвященных изучению смерти. В их числе «Земля» Михаила Елизарова, книги Сергея Мохова, «История неофициального военного поиска в России» и другие менее нашумевшие произведения. Тема «русской смерти» очень объемна, она требует разных подходов и оптики, поэтому в равной степени востребованы как художественные, так и документальные тексты. «Рана» Васякиной естественным образом комбинирует в себе оба этих жанра.

По признанию писательницы, сюжет книги прост и предсказуем. Она описывает умирание собственной матери, а затем такие глубоко сакральные действия, как перевозка праха на место упокоения и его захоронение. Но важнее опыт постижения этих процессов — путь к матери и примирению с ней уже после ее смерти как обязательный этап самотерапии и самопознания.

Во время чтения прозы Васякиной возникает соблазн навесить на нее ярлык «исповедальной». Но «исповедальное» письмо чаще всего ассоциируется с надрывом, а несомненное достоинство «Раны» — в бесстрастности. Она холодна и создает, возможно, ошибочное, впечатление выверенности. Тексту это идет на пользу. По нашему скромному мнению, о смерти правильнее всего писать именно так. Выбор другого стиля таит в себе угрозу неуместной романтизации, а то и вовсе сентиментальщины. Васякина не позволяет эмоциям взять над ней верх, и эта траурная строгость максимально коррелирует с содержанием произведения.

В импровизированном исследовании границ бытия и небытия Васякина предельно лаконична. Она скрупулезно подмечает и описывает мелкие детали, будь то колпачок шариковой ручки, подписывающей документы в морге, или особенности внешности людей, на минуту попавших в фокус авторского взгляда, чтобы потом навсегда исчезнуть со страниц книги. Но каждая из таких деталей не случайна: вместе они образуют фон, задний план полотна, воссоздающего личность матери в последние дни жизни.

Бытовые подробности в романе больше говорят об особенностях взгляда пишущей, нежели дополняют ее рассуждения. Например, монолог свата в машине отчаянно напоминает посты в фейсбуке одной вечно недовольной категории граждан, а сцена прощания друзей и знакомых с прахом матери, наоборот, выбивается из общей стилистики неожиданной теплотой и сердечностью.

Васякина пытается осмыслить и воспроизвести предсмертные мысли и ощущения матери. Она отвоевывает ее у смерти, вырывает из небытия. Автор методично конструирует ее образ на основе обрывков воспоминаний, старых вещей и случайных наблюдений. Несколько раз подряд начиная предложения с одних и тех же слов, она будто объясняет сама себе доселе непонятные вещи. «Повторение — это ли не первостепенный принцип прядения, вязания или плетения паутины?»  спрашивает писательница. Ее задача непроста. С одной стороны, нужно выбраться из паутины, невольно сотканной матерью, с другой — выткать собственное полотно, создать свой нарратив, присвоить себя самой себе.

Еще одна из целей книги — сделать смерть по возможности понятной, приблизиться к ней, чтобы максимально подробно изучить, даже обжить. Для этого автору необходимо постараться исключить все мистическое и необъяснимое с позиций материализма. Но это оказывается непосильной задачей хотя бы потому, что смерть деформирует наблюдающего за ней, заставляя мыслить и чувствовать более остро. Мучаясь от новоприобретенных суеверности и почти детских страхов, она открывает новые, доселе неведомые уровни восприятия. Более того, сам метод осмысления смерти, выбранный героиней, предполагает мистический опыт и разрушение пределов материального.

Важнейшую роль в «Ране» играет пространство. Это слово встречается на страницах книги 61 раз. Пространство смерти, пространство женщины, пространство текста, но, в первую очередь, пространство тела.

Васякина прямо говорит о том, что лесбийская проза предельно телесна. В «Ране» эта телесность холодная, если не сказать «безжизненная». Вагина, соски, другие части женского тела — это прежде всего пространство. Его можно изучить, осмотреть с разных сторон. Тогда оно оживает. Постепенно оживает и сексуальность девушки, живущей в тени своей матери. Постепенно, шаг за шагом, стежок за стежком, она приближается к обретению своего, женского, тела. От мертвого тела повествование ведет нас к телу живому.

В предисловии к сборнику «Русский рассказ XX века» Владимир Сорокин пишет о теле русской литературы. В его интерпретации каждый из значимых авторов прошлого века научил юное тело важным вещам — кто-то речи, кто-то самоиронии, кто-то страху перед Богом. Васякина учит тело не стыдиться собственной плоти и желаний.

В контексте «русского осмысления смерти» последних лет на ум приходит документальный фильм «Тиннитус», посвященный фрязинской сцене электронного андеграунда. Один из его ключевых персонажей, музыкант Евгений Вороновский, так обозначил концептуальную направленность ленты и основной вектор своего творчества: «Мы делимся собственным накопленным опытом и таким образом проводим терапевтическую работу. Вкрадчиво, мягко, но жестко людей поворачиваем к осмыслению того факта, который является вне всякого сомнения ключевым для каждого человека — грядущим контактом с неизвестной субстанцией».

Работа Оксаны Васякиной выполняет ту же функцию, и важность ее лежит за пределами гендерной, сексуальной или бытовой проблематики. Опыт, к которому она приобщает читателя, абсолютно универсален и неизбежен, а потому важен и понятен каждому мыслящему, живому существу.