© Горький Медиа, 2025
Виталий Никитин
4 июня 2024

Смерть как повод жить

О книге Кристофа Шлингензифа «Так хорошо, как здесь, на небе быть не может!»

Книга-дневник Кристофа Шлингензифа (о которой «Горький» уже

писал в другом контексте) — честный и откровенный рассказ о том, как немецкий режиссер и акционист, узнав о своем онкологическом диагнозе, отказался заранее прощаться с жизнью и искусством и превратил болезнь в повод для художественного высказывания. Читайте об этом в материале Виталия Никитина.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Кристоф Шлингензиф. Так хорошо, как здесь, на небе быть не может! М.: Des Esseintes Press, 2023. Перевод с немецкого Наталии Бакши

В русской речи человек либо жив, либо мертв. Слово «умирание», хотя и есть в словарях, используется редко. Возможно, потому, что говорить о том, как человек уходит в мир иной, не очень принято. Смерть — дело одинокое и глубоко личное. Тем интереснее книга немецкого режиссера, акциониста и инсталлятора Кристофа Шлингензифа «Так хорошо, как здесь, на небе быть не может!». Это дневниковые записи, посвященные тому, как автор боролся с раком легких. Диагноз ему поставили в 2008-м, через два года Шлингензиф умер. Перед смертью он успел опубликовать свои дневники.

Название книги может отпугнуть. Кажется, в массовой культуре принят принципиально иной подход к онкологическому диагнозу: его либо не замечают, либо лишают смертоносного жала, показывая мужественную борьбу врачей и пациента с тяжелой болезнью, которая в итоге должна отступить. Подобный потребительский оптимизм успокаивает, но в случае с Шлингензифом простоватая бодрость неуместна. Книга «Так хорошо, как здесь, на небе быть не может!» о другом.

Это дневники художника, который пытается понять, какие перед ним теперь открываются новые возможности для творчества. Делает он это, записывая свои ощущения, впечатления и мысли на диктофон. Ритм устной речи, почти публичного выступления — характерная черта его книги. При этом перед нами дневники художника, который вырван из привычного рабочего процесса. Это, впрочем, не значит, что он больше не собирается заниматься искусством. Болезнь и умирание в этой книге — не фон и даже не просто тема, а предлагаемые обстоятельства, в которых автор, как актер на сцене, учится жить заново. Шлингензиф делает это не отстраненно, не пытается успокоить и подбодрить читателя. Он откровенно иронизирует над религиозными концепциями испытания или наказания. Он хочет, чтобы читатель ощутил то же, что и он, — в конце концов, есть просто человек и болезнь: «Меня страшно обижает и оскорбляет эта дрянь. В сорок семь лет. Немыслимое оскорбление!»

Кристоф Шлингензиф — известный немецкий художник, получивший признание благодаря фильму «Террор-2000», снятому в 1992 году. Как театральный режиссер он заявил о себе в 1993-м, поставив спектакль «100 лет ХДС». В 1998 году создал партию «Шанс-2000», участвовал в выборах в Бундестаг. Сам выходил на площадь, организовывал политические и художественные акции. Его искусство задевает, строится на вызове, провокации. Для такого человека болезнь — не просто факт частной биографии, а повод к художественному высказыванию.

Тяжелая болезнь переводит существование человека в экзистенциальный регистр. Диагноз — не просто событие, которое делит жизнь на до и после, а переход в новое состояние: «Одно ясно — невозможно просто взять и переключиться на работу <...> „Мы убиваем себя на сцене, а затем идем есть пиццу“. В лучшем случае так и было. Но именно здесь и произошла подмена. После репетиций я теперь не могу просто пойти съесть пиццу и сделать вид, что ничего не было. Не могу также бушевать на сцене, изображая смерть». Получается, обычно искусство существует в условиях, когда исполнитель может переключаться между обычной жизнью и творчеством, требующим от него максимальной самоотдачи. Повседневность помогает ему сбросить напряжение, служит укрытием. Но, когда у человека рак, ему негде укрыться. Интенсивность переживания, привычная на сцене, становится способом жизни человека со смертельным диагнозом.

Кристоф Шлингензиф ищет позитивный смысл в своем состоянии. Не просто пытается себя подбодрить, а находит нечто новое, что оно ему принесло: «Это то положительное, что связано с демоном болезни: мне не придется некоторым людям ничего объяснять. Зачем? Нечего объяснять. Просто нет времени, и все <...> Но я знаю, что, пока жив, я буду смотреть на мир несколько иначе». Болезнь одновременно и сковывает возможности режиссера, и раскрепощает его. У него есть возможность подумать не только о своем состоянии, но и об искусстве, причем уже с новых позиций.

Иногда эти размышления больше напоминают несбыточные мечтания. Например, Кристоф Шлингензиф часто говорит о замысле создать оперный театр с большими репетиционными залами, школой и больницей в бедной африканской стране и поставить там нечто странное и невозможное. Или раздумывает, как можно на современной сцене воплотить медленную смерть. Конечно, не обходится без доли самолюбования: например, Шлингензиф рассуждает, что из созданного им сохранится для будущего. Но это не нарциссизм, а вполне естественное человеческое чувство — желание понять, что в тебе такого, над чем не властна смерть.

Ненадолго наступила ремиссия, и Шлингензиф поставил спектакль-ораторию о своей болезни. В 2009 году он показал зрителю «Церковь страха перед чужим во мне». Критик Роман Должанский писал об этой постановке так: «Театр был действительно превращен в храм: в глубине зала переливались витражи, зрители сидели на деревянных скамьях, а по проходу шли ритуальные процессии. В этом храме современного искусства вместо алтаря была сцена, на стенах возникали провокационные лозунги, а вместо проповедей читали все что угодно — вплоть до медицинских заключений». Примечательно, что в дневниках об этой работе практически не упоминается — видимо, художник считал книгу и ораторию двумя разными модусами высказывания и не хотел, чтобы они перекрывали друг друга.

Зато в книге говорится о том, что в ораторию обычно не включают: ссоры с соседями по палате, интимные обращения автора к богу, попытки успокоить самого себя, описание медицинской стороны тяжелой болезни. Иногда простые жизненные детали могут рассказать о смерти не меньше, чем самая глубокая философия: «Я так медленно хожу по коридору, что должен был впасть в отчаяние. Но не впадаю. Вместо этого я наслаждаюсь тем, что могу сам задавать такт ходьбе». Подбадривая себя, Шлингензиф видит в собственной слабости шанс заново почувствовать, каково это — ходить. Как будто болезнь — это практика остранения в духе Виктора Шкловского. Только меняет она отношение не к слову, а к телу и миру вокруг.

Многое из того, что пишет Шлингензиф о религии, верующему человеку может показаться кощунственным. Например, вот как он обращается к богу-отцу и богу-сыну: «Ребята, благодарю вас. Я связан с вами и впредь, иначе быть не может. Но я больше не преклоняю колени, не пою Аллилуйю, мы больше не поем хором. Займитесь-ка лучше каким-нибудь другим дерьмом. Например, дистрибуцией своих идей и рекламными стратегиями <...> А меня оставьте в покое». Шлингензиф считает, что страдания и испытания — не лучший способ расширить паству. То ли дело милосердие и веселье. Вера должна быть веселой, радостной и милосердной. Ее не стоит использовать для дополнительного нагнетания ужаса, в котором и так всякий человек пребывает на пороге смерти.

Режиссер рассказывает также, как католическая газета Die Tagespost раскритиковала его новую постановку за то, что он якобы хотел превратить свою болезнь в инсценировку. Якобы тема смерти для Шлингензифа — не более чем повод для очередной провокации, тогда как он мог бы, например, поддержать хосписное движение. Такая критика ярко демонстрирует противоречие между позицией Шлингензифа и принятым в обществе отношением к теме умирания. Считается, что человек, которому поставлен смертельный диагноз, должен отойти в тень. Завершить все свои дела и привести в порядок свою душу, прежде чем умрет его тело. Но для Шлингензифа это абсолютно неприемлемо. Он хотел жить. Не игнорируя болезнь, а, наоборот, остро переживая свой диагноз. Все-таки умирание — часть жизни, пусть и печальная. И главная интонация его книги, несмотря на множество тяжелых и пугающих описаний, — жажда счастья и радости. Таких, которые возможны только на земле. Ведь так хорошо, как здесь, на небе быть не может.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.