Империи Средневековья: от Каролингов до Чингизидов. Под редакцией Сильвена Гугенхейма. М.: Альпина нон-фикшн, 2021. Перевод с французского Алексея Изосимова. Содержание
Еще одно «другое Средневековье»
Благодаря работам таких выдающихся ученых прошлого столетия, как Умберто Эко и Жак ле Гофф, расхожее представление о Средневековье как о «темных веках», кажется, окончательно ушло в прошлое, однако этот период по-прежнему открыт для неожиданных интерпретаций. Редактор сборника «Империи Средневековья» Сильвен Гугенхейм давно имеет репутацию ревизиониста. В своем опубликованном в 2008 году эссе «Аристотель на Мон-Сен-Мишель» он оспорил известную концепцию об усвоении средневековой Европой философии и научных знаний через мусульманскую Испанию, заявив, что это происходило по другому каналу — напрямую из Константинополя. Теперь Гугенхейм и его коллеги взялись за пересмотр другого распространенного представления о Средних веках — как о лоскутном одеяле политических образований, к которым лишь условно применимы современные представления о государстве.
Изображение Средневековья как эпохи империй в самом деле выглядит неожиданно, если опираться на давно сложившиеся в западной науке представления о том, что такое империя. Например, еще в 1960-х годах израильский исторический социолог Шмуэль Эйзенштадт в соответствующей статье для Международной энциклопедии социальных наук дал такое определение империи: «Политическая система, включающая обширные, относительно высоко централизованные территории, в которых центр, воплощенный как в персоне императора, так и в центральных политических институциях, составляет автономную единицу». Кроме того, отмечал Эйзенштадт, исторически империи нередко имели очень широкую — потенциально всемирную — политическую и культурную ориентацию, которая превосходила аналогичную ориентацию любой из их составных частей.
Если руководствоваться таким определением, то в истории средневековой Европы, которую обычно и принимают за некий эталон Средневековья, действительно насчитается не так уж много империй. На универсальную общеевропейскую роль, безусловно, претендовала империя Карла Великого, но ее жизненный срок оказался краток, а Священная Римская империя, хоть формально и пережила Cредние века на несколько столетий, уже вскоре после своего основания германским королем Оттоном Великим выглядела как то самое лоскутное одеяло. Между тем французские авторы включили в список средневековых европейских империй еще и Болгарскую, Сербскую, Нормандскую, империю Плантагенетов, Венецианскую империю в Адриатике и примыкающую к ней Латинскую империю. За пределами же Европы они посвящают отдельные очерки Византии, арабской империи Аббасидов, Монгольской и Османской империям, «солнечным» империям Латинской Америки, Японии и малайской талассократии Шривиджая.
Почему все эти государственные образования, значительная часть которых явным образом не соответствует приведенному выше определению империи, все же могут считаться таковыми? Собственной дефиниции империи французские специалисты не дают, помимо указания, что империя есть «наивысшее выражение державности», то есть «нет ничего, что стояло бы над империей». Такой подход, полагают они, требует серьезного отношения к имперским притязаниям отдельных правителей — даже если их государства обычно не именуются империями. Именно согласно этому критерию в список средневековых империй попадает, к примеру, Болгарское царство, правители которого называли себя на византийский манер василевсами (то есть императорами) — и в первой трети Х века этот титул был признан Константинополем. Что, впрочем, не помешало византийцам через несколько десятилетий предать Болгарское царство такому разорению, что император Василий II получил прозвище Болгаробойца.
Но наличие у правителя имперских амбиций, конечно же, является не единственным и не главным критерием для французских историков. Наиболее распространенным признаком империи они считают необъятность ее территории. Хотя некоего предела, переступив который государство могло бы называться империей, добавляют авторы, нет, и среди империй, которым посвящены их очерки, присутствуют не только громадные (типа Монгольской). Так что протяженность владений оказывается недостаточным критерием для понимания территориального могущества — к этому добавляются сжатость и раздробленность подвластных территорий. Например, нормандские герцоги, присоединившие к своим владениям на континенте Англию, и их преемники Плантагенеты, которые владели половиной современной Франции, демонстрировали способность имперской власти находиться одновременно в разных местах. А Венеция создала «империю анклавов», которая опиралась преимущественно на острова и не интересовалась расширением внутренних районов.
Не обошли стороной авторы и такое известное определение империи, как нечто противоположное национальному государству, или государству-нации. Европейские нации, утверждается в коллективном введении к сборнику, появились в Средние века, но средневековые империи не были государствами-нациями:
«Карл Великий управлял не только франками, греческая Византия включала в себя славян, грузин, армян, арабов. Последние, как и турки, также правили многими народами: берберами, персами, греками и др. Во время коронации в Скопье Стефан Душан провозгласил себя „царем сербов и греков”, заявив тем самым о многоэтничности своего государства».
В конечном итоге авторы «Империй Средневековья» склоняются к тому, что решающим критерием оказывается то, что империи, как правило, предлагают некий цивилизационный проект, претендуя на создание собственного единого мира — в данном случае своего рода архетипом оказывается римский Pax Romana. В качестве других примеров приводятся идеал согласия в империи Каролингов и «монгольская ойкумена», а также многочисленные попытки оградить этот мир надежно укрепленными рубежами, самой масштабной из которых было, конечно же, строительство Великой китайской стены.
В этом смысле французские историки движутся в русле прежних определений империй, в которых также подчеркивались их претензии на универсализм, причем для Средневековья принципиальным моментом оказывается идея преемственности с великими империями прошлого. Этот принцип — translatio imperii — авторы прослеживают для большинства из шестнадцати империй, рассмотренных в сборнике:
«Аббасиды заявляли о том, что после периода упадка при правлении Омейядов они вернулись к чистоте общины Мухаммеда в Медине. Карл Великий в 800 году и Оттон Великий в 962 году говорили не о создании новой империи, но о воссоздании Римской... Монголы воспринимали практики степных империй древности. Болгары и сербы подражали могущественной Византии, а Китай создал миф о непрерывности своей государственности».
Иными словами, империя оказывается для средневековых правителей чем-то вроде навязчивой идеи, которую многие пытались воплотить на практике, но получалось это далеко не у всех.
Нестабильные элементы средневековой политики
А что насчет временного аспекта существования средневековых империй? Именно в нем, похоже, и заключается их главная специфика, хотя французские историки как будто не придают ей должного внимания — долговечность, считают они, не является определяющей характеристикой. В качестве наиболее показательного примера этого тезиса приводится Каролингская империя, которая просуществовала лишь 88 лет, но быстротечность не умаляла ее славы: легенда о Карле Великом веками зачаровывала европейцев.
Действительно, вопрос о том, почему одни империи существуют столетиями, а другие рушатся вскоре после смерти их основателей, давно волнует историков, и авторы «Империй Средневековья» формулируют на этот счет собственную гипотезу. Дольше всех, утверждают они, просуществовали те империи, которые проводили «политику различения», то есть управляли различными группами населения различным образом, позволяя им говорить на своем языке. Здесь первым делом приходит на ум Священная Римская империя, которая лишь по названию была империей «германской нации» (в ее средневековые границы входили части нынешних Италии и Франции, а также современные Чехия и Словения), но она же оказывается и одной из самых эфемерных в приведенном списке. Титул римского императора быстро превратился в некий почетный приз для германских королей, а ритуал избрания императора курфюрстами лишь напоминал о пределах его власти.
Но насколько справедливо утверждение о том, что долговечность для определения империй непринципиальна? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться не только к Средневековью, но и к предшествующей ему Античности и следующей за ним эпохе, которую с известной долей условности можно назвать Новым временем. Оба эти макропериода можно с уверенностью считать эпохами империй.
Основная территория евразийской ойкумены поздней Античности была разделена между четырьмя империями — Римской, Персидской, Индийской и Китайской. Все они были вполне долговечными конструкциями. Римская империя до раздела на Западную и Восточную прожила четыре столетия. Персидская империя династии Сасанидов существовала больше четырех веков, а до этого почти пять столетий — в виде Парфянского царства. В позднеантичной Индии Кушанская империя и наследовавшая ей империя Гуптов простояли примерно шесть веков. Долговечной оказалась и китайская империя Хань, просуществовавшая более 400 лет.
Похожую картину можно наблюдать и в эпоху «пороховых империй», ознаменовавшую конец Средневековья. Самый короткий срок среди них был отмерен персидской империи Сефевидов — она просуществовала чуть больше двухсот лет. Но империи Великих Моголов было отведено 350 лет, Османская империя прожила больше шести столетий, а история Московского царства и его наследников — Российской империи и Советского Союза — насчитывает пять веков. В Европе попытка создания новой империи Карлом V Габсбургом в середине XVI века провалилась, но заморская экспансия открыла эпоху колониальных империй Испании, Португалии, Великобритании и Голландии, которая тоже насчитывает несколько столетий.
В этом широком макроисторическом контексте основным признаком империй Средневековья в самом деле оказывается их недолговечность, связанная, по-видимому, с отсутствием у большинства из их правителей адекватных мер контроля над территориями, на которые они претендовали или объявляли подчиненными своей юрисдикции — и в связи с этим вновь возникает вопрос, насколько обоснованно называть их именно империями.
Например, хорошо известно, что венецианский дож Энрико Дандоло, один из предводителей IV Крестового похода, отказался возглавить захваченные крестоносцами византийские территории — вместо этого Венеция ограничилась лишь небольшими плацдармами на Адриатике и в Эгейском море, которые можно было легко контролировать и использовать для торговли. Решение Дандоло было крайне дальновидным: Латинская империя крестоносцев канула в Лету спустя несколько десятилетий, а венецианцы удерживали свои заморские владения около трех веков. Однако созданную ими структуру, кажется, более адекватно описывать понятием «мир-экономика» (его ввел знаменитый французский историк Фернан Бродель), которое оказывается прямой противоположностью понятия империи. Собственно, после провала имперских амбиций Карла V по траектории мира-экономики пошла вся Западная Европа — центр имперской активности переместился в колонии, а на континенте стала складываться система национальных государств, включенных в хозяйственную, но не в политическую иерархию.
Современные французские историки выходят из этой ситуации довольно изящно, предлагая трехступенчатую классификацию средневековых империй, в основе которой лежит такой критерий, как степень контроля над территорией.
К первой группе — «империи-миры» и «империи-универсумы» — авторы относят те крупные средневековые политии, которым не отказывают в имперском статусе и стандартные школьные учебники: государство Каролингов, Византию, Монгольскую империю, Османскую империю при первых ее правителях, Китай при династиях Тан, Сун, Юань и ранней Мин, а также халифат Аббасидов. Китай в данном случае стоит особняком, уточняют авторы «Империй Средневековья», будучи не только империей, но и отдельной цивилизацией, окруженной варварскими перифериями, которые со временем могли быть ассимилированы.
Вторую группу составляют «закрытые и ограниченные» империи — Болгарская, Сербская, Японская, Латинская, а также империи ацтеков и инков в Америке. Как утверждают авторы, общим между ними являлось то, что их территории были ограничены в силу каких-либо факторов: такие империи «не стремятся расширять свои четкие и устойчивые границы», в связи с чем их можно рассматривать как «национальные империи». Однако в приведенном списке подобная формулировка выглядит безусловно верной разве что для Японии и индейских империй в Америке. Латинская империя изначально была инородным телом — авторы остроумно называют ее «тенью Византии», а Болгарская и Сербская державы явно ориентировались на агрессивную экспансию — и это вполне адекватное основание для использования в отношении них термина «империя».
На карте, приведенной в главе о Болгарской империи, ее территория в период правления царя Симеона (893–927) включает нынешние Болгарию, Румынию, Молдавию, Албанию, Македонию, север Греции, большую часть Сербии и некоторые регионы Венгрии и Украины. Но здесь напрашивается тот же самый вопрос: каким образом осуществлялся контроль над такой громадной территорией — и существовал ли он вообще? Экстраполяция современных принципов составления политических карт на средневековые реалии чревата ошибочным представлением о том, что тысячу лет назад государства тоже имели стабильные территории и границы, что явно не соответствует действительности. И уж совсем шатко выглядит словосочетание «национальная империя» применительно к средневековым Балканам, поскольку национальное строительство в этом регионе продолжается по сей день. Сербский краль Стефан Душан, при котором средневековая Сербия в середине XIV века достигла максимальных размеров, наверняка бы удивился, узнав, что в один прекрасный день сербами окажется лишь часть его славянских подданных, а остальных запишут в черногорцы, болгары и македонцы (с недавних пор северные).
Наиболее убедительно концепт «национальной империи» срабатывает в случае Германской империи, статью о которой написал сам Сильвен Гугенхейм. Как это ни парадоксально на первый взгляд, но в конце концов эта империя произвела на свет нацию — современных немцев, утверждает редактор сборника, напоминая, что первоначально к Священной Римской империи германской нации относились также север Италии и юго-восточная часть нынешней Франции (средневековое королевство Арелат). Однако эта империя в классификации, предложенной авторами, относится к третьей группе — «расколотые империи на рассеянных территориях», наряду с франко-британскими государствами нормандских герцогов и Плантагенетов, а также Венецией и полумифической империей Шривиджая в Юго-Восточной Азии.
Очевидно, что список, представленный французскими историками, при желании можно продолжить, включив в него, к примеру, средневековое бирманское царство Паган (в современной историографии его нередко называют империей), Хазарский каганат или государство Хорезмшахов, охватывавшее значительную часть Средней Азии и Персию. При желании к средневековым империям можно отнести и древнерусское государство — чем не расколотая империя на рассеянной территории? Более того, циклы имперского распада и восстановления в той же Бирме или Руси/России оказываются одной из главных линий преемственности в истории этих стран, как убедительно показывает американский историк Виктор Либерман в своей книге «Странные параллели». Представленная в «Империях Средневековья» концепция, конечно, требует доработок и уточнений, но в качестве стимула для дискуссий историков она определенно заслуживает серьезного внимания.