Wolfram Eilenberger. Time of the Magicians. Wittgenstein, Benjamin, Cassirer, Heidegger, and the Decade That Reinvented Philosophy. New York: Penguin Press, 2020. Translated by Shaun Whiteside. Contents
Барон Мюнхгаузен и проблема бытия
Когда-то деревья были большими, снег был белее, а объективная реальность была дана нам в ощущении. Теперь мы знаем, что заказанный Кантом доступ к «реальному» (что бы ни подразумевалось под этим мало понятным словом) — это история про барона Мюнхгаузена, самого себя вытягивающего за волосы из болота.
Многим эта проблема не дает жить спокойно. Среди прочих славных событий, первое десятилетие XXI века ознаменовалось рождением проекта спекулятивного реализма, трендсеттеры и амбассадоры которого предлагают различные варианты прорыва сквозь зачарованный круг корреляционизма (доступ есть лишь к корреляции между мышлением и бытием и никогда к самому бытию) — хоть в пыль этой планеты, хоть в динамику слизи.
Канонически считается, что отцы-основатели спекулятивного реализма — Грэм Харман, Квентин Мейясу, Рэй Брасье, Иен Грант (а в праотцовстве, согласно популярным толкованиям, подозревают Ника Ланда). Мы, конечно, не пытаемся запараллелить современников с героями книги Вольфрама Эйленбергера, однако не удержались от упоминания из-за некоторых совпадений. Мыслителей тоже четверо, они тоже в той или иной степени озабочены прорывом к «реальному», к «подлинности» (включая Кассирера, несмотря на неокантианский бэкграунд). И в их время тоже была пандемия — испанский грипп с его ~ 550 млн заболевших и (по разным данным) от 17 до 100 млн умерших.
Философы разные, но все-таки их объединяет не только присутствие под одной обложкой, но и контекст смутного межвременья двух мировых войн. Автор книги, защитивший диссертацию по Михаилу Бахтину, рассказывает о Витгенштейне, Хайдеггере, Кассирере и Беньямине в период 1919–1929 гг.
«Главное, чтобы ты учился хорошо»
Людвиг Витгенштейн, сын деспотичного отца семейства, металлургического магната и покровителя искусств Карла Витгенштейна, из пяти сыновей которого трое покончили жизнь самоубийством, а из троих дочерей две вышли замуж (мужья обеих сошли с ума, один из них тоже наложил на себя руки), добровольцем отправился на фронт, побывал в плену, а по возвращении отказался от отцовского наследства (ранее пожертвовав миллион крон австрийскому правительству на разработку двенадцатидюймовой гаубицы).
Карл Витгенштейн и его сын Людвиг Витгенштейн
Начальное образование Людвиг Витгенштейн получал вместе с Адольфом Гитлером (одни говорят, что в одном классе, другие — что с разницей в несколько лет). Потом изучал аэронавтику, увлекся математикой, затем философией. Его проводником в мир больших смыслов стал Бертран Рассел, рекомендовавший ему бросить инженерное дело после «тестового задания» на свободную философскую тему.
В 1921 году на немецком публикуют «Логико-философский трактат» (ЛФТ) Витгенштейна (он работал над ним и на фронте) — текст, в котором автор, по его мнению, решил вообще все основные философские вопросы.
Решение это изящное, показывающее, во-первых, как мало человеку оно дает, во-вторых, демонстрирующее бессмысленность постановки многих фундаментальных вопросов, а в-третьих, свидетельствующее о неумении людей говорящих пользоваться языком. Мир есть совокупность фактов, а не объектов. Утверждения о фактах могут быть истинными и ложными. Утверждение «по реке плывет лодка» истинно, если лодка по реке действительно плывет. И ложно, если не плывет или плывет что-то другое вместо лодки. А вот относительно утверждения «главное, чтобы ты учился хорошо» нельзя сказать, истинно оно или ложно. Потому что оно бессмысленно, но не в оценочном отношении, а потому что принципиально непознаваемо. «Границы моего языка — это границы мира». Что можно выразить логическим языком, применяя критерии истинности/ложности, из того и состоит мир (он же совокупность фактов). Сентенция «главное, чтобы ты учился хорошо» — так же непознаваема, как и невыразима. Если кто-то действительно уверен, что учиться — это главное, он никак не сможет сказать об этом. Максимум — сможет «показать» свою убежденность в том, что «главное в жизни — это хорошо учиться». Как «показывает», что ему больно, поскользнувшийся и упавший человек, произнося «черт побери» или что-то подобное. Он тоже использует язык, но в данном случае его высказывание не относится ни к черту, ни к чьей-то маме. Он не говорит, а именно «показывает» свою боль.
«Правильным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что может быть сказано, — следовательно, кроме предложений естествознания, т. е. того, что не имеет ничего общего с философией. <...> Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью <...> (он должен <...> отбросить лестницу после того как взберется по ней наверх)», — пишет Витгенштейн.
«О чем невозможно говорить, о том следует молчать», — так заканчивается ЛФТ.
Людвиг Витгенштейн испытал сильное влияние Льва Толстого. Видимо, это сыграло не последнюю роль в его решении отказаться от отцовских миллионов и пойти работать учителем в сельскую школу. Но там дела у него не заладились. Однажды он ударил ученика по голове тетрадкой, та развалилась, страницы разлетелись по полу. Вольфрам Эйленбергер пишет, что Витгенштейн вознегодовал после того, как на вопрос «Где родился Иисус?» ученик ответил: «В Иерусалиме».
Сельский учитель Людвиг Витгенштейн и его класс, 1922 год. Фото: взято из книги
После сельской школы Людвиг Витгенштейн хотел уйти в монастырь (и несколько месяцев проработал монастырским садовником), потом неожиданно занялся архитектурой (вот дом, построенный по его проекту), а в 1929-м вернулся к преподавательской деятельности — в Кембридж. «Бог приехал — его встретили на вокзале».
Индейцы пуэбло и десятки тысяч томов
Эрнст Кассирер тоже происходил из предпринимательской семьи — его предки (два поколения назад) торговали тканями, потом перешли к производству ткацких станков, затем переключились на деревообработку. Эрнст Кассирер принадлежал к поколению, прервавшему деловую династию — ключевую роль сыграло отсутствие финансовых тягот и доступ к хорошему образованию.
Как рассказывает Лада Цыпина, так сложилось, что в семье Кассиреров из поколения в поколение совершалось много перекрестных браков. Эрнст Кассирер женился на своей двоюродной сестре Антонелле (Тони) Бонди (ее мать была сестрой отца Кассирера и двоюродной сестрой его матери).
12 лет он проработал в должности приват-доцента Берлинского университета. После того как его труд «Проблема познания в философии и науке Нового времени» (1914 г.) отметили золотой медалью им. Куно Фишера, автора пригласили сразу в два университета на должность профессора: во Франкфурт и Гамбург. Кассирер выбирает Гамбург, где позже состоится во многом судьбоносное для него знакомство с Аби Варбургом и его библиотекой.
Несколько лет Эрнст Кассирер был ректором Гамбургского университета (до 1933-го). Фото: взято из книги
Варбург тоже происходил из зажиточной семьи — только финансистов (банк M.M.Warburg & CO работает и сегодня). Когда Аби было 13 лет, он предложил своему младшему брату Максу «продать» свое преимущественное право на наследство в обмен на обязанность покупать все книги, которые Аби понадобятся (в 13 лет он решил, что будет заниматься искусствоведением).
Так началась история знаменитой библиотеки Варбурга (десятки тысяч томов; в 1933-м — через четыре года после смерти основателя — их насчитывалось примерно 60 000).
Во многом благодаря библиотеке Варбурга и самому Варбургу (который, например, побывал в Америке в традиционном племени индейцев пуэбло, познакомив Кассирера с первобытным мышлением, что определило его дальнейший интерес к мифу), от теории познания исследовательский фокус Эрнста Кассирера сместился в сторону гуманитаристики.
По Кассиреру, человек — это «символизирующее животное [в значении „живого”]». Миф, религия, наука, философия — разные «символические формы», каждая из которых обладает своим языком и интерпретативной силой, но все они производны от «символической функции». То есть все они — продукт работы сознания (в этом Кассирер остался неокантианцем). Материал для построения «опыта» создается мыслью — «вещь в себе» устраняется (в этом разрыв с Кантом).
А что касается Аби Варбурга, он страдал от паранойи и тяжелой формы обсессивно-компульсивного расстройства: «постоянный страх отравления, а также подозрение, что его кормят внутренностями жены и детей и что он скоро будет убит так же, как они». Варбург лечился в Гамбурге, в Йене, в «нервном» санатории в Кройцлингене (Швейцария).
Перед лицом Ничто
В марте 1929-го в Давосе состоялись дебаты Кассирера и Хайдеггера.
Вольфрам Эйленбергер так пишет об этом:
«Студенты и специалисты, присутствующие в Давосе, по большей части вынесли свои суждения еще до того, как дебаты завершились <...>. Как и следовало ожидать, это был конфликт поколений — и молодые философы активно поддерживали молодого Хайдеггера. <...> Кассирер, будто воплощая свою „устаревшую буржуазную концепцию культуры”, провел большую часть конференции <...> в гостиничном номере, в то время как Хайдеггер каждую свободную минуту катался на лыжах».
Слева: Мартин Хайдеггер на горнолыжном курорте Парсенн, 1929 год. Справа: Кассирер и Хайдеггер в Давосе.
Эрик Бенгтсон и Матс Розенгрен из Уппсальского университета (Швеция) полагают, что «основное различие между Кассирером и Хайдеггером <...> в том, как заброшенность понимается в контексте возможностей человека действовать в мире. <...> Кассирер настаивает, что человек способен к спонтанному порождению значения и созданию новых форм в мире и для мира. <...> Хайдеггер <...> рассчитывает на такие вещи, как судьба (Schicksal), совесть (Gewissen) и зов (Ruf) бытия. Все последние термины подразумевают, что человеческая участь <...> определена и человек бессилен <...>, что большинство людей <...> могут лишь плыть по течению жизни, тогда как некоторые в состоянии услышать зов бытия, быть избранными судьбою и существовать аутентично».
Человек — это сущее, которое стоит перед лицом Ничто и обнаруживает свою заброшенность в мир. Человек, не проявляющий решимости, обречен существовать неаутентично, не принадлежит сам себе, выпадает из живой подлинности экзистирования. Вне решимости Dasein человек не пробивается к самому «есть» в своем существовании.
Как пишет Хайдеггер, «такой вещи, как человек, являющийся человеком только благодаря самому себе, не существует».
Бой с «образчиком вождистского культа»
Весной 1929-го, когда Кассирер и Хайдеггер дискутировали в Давосе, «независимый журналист и писатель Вальтер Беньямин был обеспокоен проблемами совершенно иного порядка».
«Возлюбленная Беньямина <...> Ася Лацис только что выселила его из любовного гнезда, <...> и он был вынужден вернуться в свой родительский дом, <...> где его жена Дора и их одиннадцатилетний сын Стефан дожидались мужа и отца. <...> Беньямин усугубил ситуацию, сообщив Доре о своем решении подать заявление о разводе, чтобы жениться на своей латышской любовнице, которая только что оставила его».
Ася Лацис, Вальтер Беньямин, Дора и Стефан Беньямин. Фото: взято из книги
Вольфрам Эйленбергер задается вопросом: почему Беньямина не пригласили в Давос — ни в качестве журналиста, ни в качества участника дискуссии?
«Ответ прост: в 1929 году с точки зрения всякого академического философа Вальтер Беньямин был никем. Он пытался найти работу в различных университетах (Берн, Гейдельберг, Франкфурт, Кельн, Геттинген, Гамбург) на протяжении многих лет и каждый раз терпел неудачу — иногда из-за неблагоприятных обстоятельств, иногда из-за антисемитских предрассудков. Но в основном из-за собственной хронической нерешительности».
Эйленбергер пишет, что «Беньямин глубоко ненавидел Хайдеггера». В 1913-м и 1914 годах они оба посещали семинары неокантианца Генриха Риккерта во Фрайбурге, чьим студентом был Хайдеггер (а преемником на посту завкафедрой философии Фрайбургского университета — Эдмунд Гуссерль, философский «крестный отец» Хайдеггера). С тех пор, как отмечает автор, «Беньямин внимательно следил за ростом Хайдеггера с немалой завистью». Он даже намеревался основать журнал, миссией которого, как он признавался Бертольду Брехту, своему другу и предполагаемому соучредителю, было «уничтожение Хайдеггера»: планировалось «завязать с ним бой <...> как с „образчиком вождистского культа”».
«Всегда было трудно точно определить Беньямина. Марксист-уклонист, еврей-еретик, диссидентствующий социальный теоретик, дух деконструкции — он был столь многим для столь многих. Равным образом сложно дать описание того, что он сделал, отчасти потому, что Америка не производит подобных интеллектуалов. Его основные работы были написаны в Берлине в 1920-е, а затем в Париже в 1930-е годы; Беньямин не был просто книжным обозревателем, хотя хотел быть лучшим в Германии. Он едва ли был журналистом, хотя значительная часть из множества его работ была написана для газет. Он не был философом, но его рассматривают в таком качестве. Если использовать старомодное выражение, Беньямин был литератором. Но даже это не будет справедливым», — пишет о четвертом «маге» специалист по его творчеству Дэвид Кауфманн.
Книга Вольфрама Эйленбергера изобилует множеством других подробностей. Например, об отношениях Мартина Хайдеггера и его студентки Ханны Арендт («Им обоим с самого начала было ясно, что они никогда не будут всецело владеть друг другом — по крайней мере, в смысле буржуазного брака. Ни разу Хайдеггер не рассматривал и не упоминал возможность ухода от Эльфриды [супруги Эльфриды Петри, которая тоже была его студенткой в 1915-1916 гг. — Ред. ]. Но о прекращении отношений с Ханной тоже не могло быть и речи»).
Или о Пауле Витгенштейне , брате Людвига — пианисте, потерявшем в Первую мировую войну правую руку и побывавшего в лагере военнопленных в Омске. Йозеф Лабор — слепой музыкант — напишет концерт для одной руки специально для Пауля Витгенштейна (подробнее об этой чудовищной и пронзительной истории можно прочитать в книге Александра Во «Дом Витгенштейнов»).
Как отмечают рецензенты, от описания трудов и дней философов Эйленбергер «обычно следует за главными героями в спальню. <...> Из четырех философов Кассирер — единственный, чья сексуальность никогда не превращается в экзистенциальную проблему».
Добавим, что в спальню или еще в какое приватное место Эйленбергер все-таки не заходит, а остается в преддверии, останавливаясь ровно перед самой «точкой невозврата». Например, говоря о дневниках Витгенштейна, он деликатно пишет, что их автор «находился в чрезвычайно напряженных отношениях со своей собственной сексуальностью и считал эту сферу опыта порочной и грязной». Но не акцентирует внимание, например, на грехе Онана, описание коего в дневниках Витгенштейна, как известно, не раз и не два присутствует.
В конце концов, Вольфрам Эйленбергер ведет разговор о европейской философии, а не о российском футболе.