Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джозеф Гис, Фрэнсис Гис. Жизнь в средневековой деревне. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2024. Перевод с английского Владимира Петрова. Содержание. Фрагмент
Супруги Джозеф Гис (1916–2006) и Фрэнсис Гис (1915–2013) — американские историки-медиевисты, часто писавшие вместе. Их книги посвящены истории науки и техники в Средние века, истории экономики и быта. Настоящая книга — часть их совместной трилогии о средневековой повседневности деревни, города и замка.
В России в разные времена изучение социально-экономической истории осложнялось различными тенденциями. В советский период она даже ставилась во главу угла, но — при господстве марксизма и одновременно некоторой его вульгаризации, которые довольно строго сковывали исследователя определенными вопросами и ожидаемыми ответами.
В постсоветской России, напротив, социальная история (в особенности история общественных низов) первое время была несколько «в загоне» в условиях отмеченного некогда Аделаидой Сванидзе «упадка интереса к экономической истории». Сказался довольно агрессивный напор новой идеологии неравенства. Присутствовало, однако, и отталкивание от догматически-принудительной и подчас узко понимаемой социальности в советской науке. В 1990-х годах доводилось услышать от одного весьма недюжинного преподавателя философии в МГУ, что Карамзин выше Ключевского как историк, потому что у него в центре внимания стоит человек, то есть «личность, а не (безликое) общество». При дальнейшей конкретизации такого подхода все выходило, однако, по старому советскому же анекдоту: «и все мы знаем этого человека». Наиболее ходовые нарративные источники излагали по дням и часам жизнь коронованных особ и их приближенных. В то время как немногие корифеи медиевистики, подобные Арону Гуревичу, стремились популяризировать и применять достижения французской Школы «Анналов», масса издателей, авторов и переводчиков бросилась на полузапретные некогда биографии монархов, описания дворцового быта и церемониалов. К сожалению, автор этих строк в пору своей педагогической деятельности сам отдал дань однобокой аристократической тенденции.
Не столь давнее прошлое западной науки знало свои идеологические штормы, но кардинально повлиять на развитие историографии они, видимо, не успели. Школа «Анналов» дала новый импульс социально-историческим исследованиям. А растущие успехи источниковедения, архивоведения и археологии открыли простор изучению микроистории — стало высвечиваться прошлое отдельных поселений и семей, начали складываться совсем не сановные биографии. Так оказалась снята сама собой (и именно через углубление историко-социологических интересов) поляризация личности и общества в ретроспективе исторического взгляда.
Книга Джозефа и Фрэнсис Гисов написана доступно и увлекательно, не перегружена специальной терминологией, цифрами или статистическими таблицами. Она легко читается, несмотря на весьма нелегкую жизнь многих ее персонажей (а на ее страницах то и дело встречаются и отдельные, индивидуальные персонажи). В то же время авторы в обширном объеме учитывают и используют самые современные научные достижения, цитируют большое количество научных работ. Среди ученых, на которых они ссылаются с большим уважением, не одни западные историки, но и советский медиевист Евгений Косминский. Не пренебрегают Гисы и непосредственным обращением к широкому перечню средневековых источников самого разного рода. Среди них — не только аграрные хозяйственные документы, но и, например, художественные произведения или стихотворные трактаты, где упоминаются и оцениваются всевозможные сельские реалии. Такого рода цитаты в российском издании частично передаются в стихотворных же переводах.
Гисы не придерживаются марксистского понимания феодализма как всеобъемлющей общественно-экономической формации, а считают его «военно-политическим порядком», прилагая термин «феодализм» к отношениям сеньоров и вассалов. Отношения в деревне, несмотря на ее зависимость от сеньора, авторы рассматривают отдельно, подчеркивая многоукладность средневекового общества. По их мнению, «феодализм много значил для сеньора и мало — для крестьянина».
В книге показана серьезная имущественная стратификация внутри крестьянства, еще, однако, не разрушившая (до конца развитого Средневековья) относительного социально-культурного единства деревни и некоторой ее автономии, позволявшей ее жителям в определенной степени дистанцироваться от сеньора. Несмотря на далеко зашедшее внутреннее расслоение, это все еще «была община — в социальном, экономическом и политическом смысле». Ведь «общинники вместе решали, какое из больших полей оставить под паром, а какие засевать осенью и весной. Для выпаса скота на стерне требовалась согласованная уборка урожая <...> как в Англии, так и на континенте, жизнь крестьян определялась сотрудничеством в обработке земли и выпасе скота». Принадлежность к такому сообществу и была определяющей для жизни селян: «Европейцы XIII века могли иметь сколь угодно смутное представление о рубежах своего государства, но прекрасно знали, где пролегают границы их поселения». Деревня не была замкнутым мирком: крестьяне, имевшие что продать, ездили на ярмарки и рынки, даже в Лондон.
Сельская территория складывалась из публичного пространства (церковь с двором и улицы), где могли находиться и посторонние, общинного пространства («луг, загон, печь, пруд, колодцы, запасы и, главное, открытые поля») и частного (усадьба и жилища).
Книга Гисов шире социально-экономической истории в традиционном смысле, рассматривает и историю повседневной жизни, включает в себя и элементы микроистории, раскрывая в том числе и личные драмы и трагедии деревенских жителей. В своем весьма живом изложении авторы избегают горячности и не создают о Средних веках ни «черную», ни «золотую» легенду. Не обходят они молчанием и народные волнения, восстания и уравнительные движения, воздерживаясь при этом от пристрастных оценок.
За «образец», на котором преимущественно рассматривается крестьянский социум, взята деревня Этелингтон или Эйлингтон (совр. Элтон) в Англии. Ее жизнь прослеживается преимущественно на протяжении XI–XIV веков (хотя кратко пересказана и история сельскохозяйственных общин в Британии начиная с эпохи неолита; на их структуру, видимо, мало повлияла смена народов-завоевателей). В то же время авторы то и дело обращаются к характеристике общеанглийской или общезападноевропейской аграрной жизни, которые история Элтона позволяет проиллюстрировать. «Крупный план» изложения никогда не упускается из виду. Это позволяет создателям книги совместить микроисторический уровень с уровнем общих положений медиевистики, а единично-событийное или индивидуальное предстают как более или менее точные воплощения масштабных явлений и долговременных закономерностей.
Главы книги ведут читателей по различным областям сельской жизни («Брак и семья», «Деревня за работой», «Приход», «Деревенское правосудие» и др.). Имеющихся документов недостаточно для того, чтобы воссоздать хронологически последовательную историю одной деревни без лакун: «в описи 1160 года мы находим новые данные об Элтоне. Затем — молчание до середины XIII столетия, когда сведений становится довольно много».
Зато авторам с опорой на источники удается даже «озвучить» средневековую деревенскую повседневность. Обнаруживающийся звуковой фон не имеет ничего общего с «сельской тишиной», о которой привыкли мечтать иные обитатели новейших мегаполисов: «визг тележных колес, плач младенцев, крики забиваемых свиней, возгласы торговцев и лудильщиков, звон церковных колоколов, шипение гусей, стук молотилки <...> голоса обитателей деревни, крик петуха, лай собаки и другие звуки, производимые животными, стук лошадиных копыт, звон кузнечного молота, плеск от вращения водяного колеса на мельнице».
Современных читателей может удивить и многое другое, например хрупкость и недолговечность средневековых крестьянских домов (конечно же, деревянных). В судах рассматривались дела об унесенных дверных косяках от соседского дома или о разгневанном несовершеннолетнем наследнике, который «разгромил и унес» (!) дом своего покойного отца. Читая в детстве сказку Джанни Родари «Чиполлино», мы воспринимали описание домика кума Тыквы как сугубо гиперболическое, но, может быть, особой гиперболы в нем и не было. Впрочем, элтонцы среднего достатка могли иметь дома в два и даже три этажа.
Скудость стола и бедность ежедневных впечатлений скрашивались постоянным потреблением эля, восполнявшего и недостаток калорий. Эль был, видимо, единственным (помимо воды, которой порой довольствовались самые нищие семьи) напитком, которым запивали кашу, хлеб или похлебку. Варили его в большинстве деревенских домов. Обилие эля (хотя оно порой и приводило к дракам) в определенной степени объясняет способность прожить с долей бодрости заведомо короткую жизнь (старость наступала после 45 лет) в непрочном доме при отсутствии оборудованных отхожих мест, отдавая излишки труда сеньору. И все же, думается, дело не только в этом.
Читая о весьма тяжкой жизни средневекового английского крестьянина, трудно все же отделаться от парадоксального впечатления, что в некоторых отношениях он был свободнее современного человека — гражданина государства и сотрудника корпорации. Большая часть конфликтов разрешалась на общем судебном сходе — пусть его и возглавлял управляющий сеньора, но «главными его участниками были жители деревни, исполнявшие обязанности законодателей, обвинителей, свидетелей и судей» и преимущественно руководствовавшиеся обычным правом. Судебные решения утверждались не только присяжными из крестьян, но и всеми присутствующими. Подчас выносились и решения не в пользу сеньора (например, об отказе жителей возить для него навоз). Здесь же решались и общие дела, касавшиеся земледельческого труда. Основным наказанием были штрафы, при этом бедняки нередко освобождались от их уплаты. Правда, королевские суды (рассматривавшие наиболее тяжелые преступления) прибегали и к смертной казни (или конфискации имущества). А вот длительное пребывание в тюрьмах было редкостью.
Забота о содержании пожилых людей ложилась на наследников или соседей и была предметом зоркого внимания общины. Сексуальная жизнь была несколько более свободной, чем у представителей высших классов (порой и в обход католических установлений). Такова была сила горизонтальных связей внутри крестьянского социума.
Но неравенство и денежные отношения уже разъедали общину изнутри, а королевский и сеньориальный диктат деформировал ее сверху. Конец средневековой деревни был неизбежен...
Книга снабжена топографическими схемами-картами и чертежом сельского жилища, созданными по материалам археологических раскопок и даже аэрофотосъемки. К книге прилагается библиография (преимущественно англоязычная), примечания (также в основном состоящие из библиографических ссылок) и глоссарий социальных, правовых и землемерных терминов, встречающихся в тексте.