Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Дмитрий Данилов. Саша, привет! М.: Редакция Елены Шубиной, 2022
Столько раз уже назвали роман Дмитрия Данилова «Саша, привет!» антиутопией, что кто-то ведь может поддаться на провокацию и действительно в это поверить. Но литература не математика, простые равенства в ней не работают. Абсурд ≠ Кафка, тюремное заключение ≠ Цинциннат, 2025 год ≠ футуристическая проза, а насилие над личностью в рамках государства ≠ антиутопия. Если это и антиутопия, то только экзистенциальная.
Данилов вообще мастер мелких сдвигов по литературной и смысловой карте. Сдвинул возраст совершеннолетия на три года, сдвинул время действия романа на примерно те же три года, и вот уже перед нами — кажется, только кажется! — не кипящее под боком сейчас, а какое-то условное воображаемое будущее. В котором только два смертных греха — финансовые махинации и секс с несовершеннолетней по согласию. За жесткое изнасилование той же самой двадцатилетки или ее убийство тебя никто не приговорит к расстрелу.
В этом мире двойных стандартов и любезных бюрократических улыбок Сережа Фролов умудряется найти ту самую двадцатилетку, которая подведет его под монастырь. Теперь ему придется переехать в Комбинат и ждать смертной казни. Все это наказание гордо именуется гуманистическим, хотя и тысячу лет назад писали про дамоклов меч и тот факт, что ожидание наказания может быть куда хуже его самого. В мире Дмитрия Данилова вообще многое из черного называется белым, даже сам пулемет, который неизвестно, когда выстрелит, покрашен в белый цвет. Каждый день Сережа проходит по красной линии под его дулом, каждый день пулемет может разнести его в клочья, но как Годо никак не является Владимиру и Эстрагону, так и пулемет по имени Саша не торопится завершить мучения главного героя. А он действительно мучается, запертый в гуманистически дружелюбных стенах Комбината, а мы мучаемся вместе с ним.
Имя пулемета может быть случайным, потому что Саша — одно из самых распространенных имен в России. С таким же успехом его могли звать Николаем Петровичем, как добрую половину героев даниловских пьес и завкафедрой на работе главного героя. Работает он, кстати, преподавателем советской литературы. Точнее — работал. В Комбинате он условно продолжает вести лекции по зуму, но по факту он больше не преподаватель, а любопытный кейс. Закэнселенный смертник, которого все воспринимают как интересный случай, а не живого человека. Даже мать удивляется и падает с приступом, когда родной сын звонит ей из комбинатских застенков. Как, тебя еще не расстреляли? А я уже оплакала и смирилась, непорядок-то какой.
У героя имя тоже кажется простым, но оно составное, сквозное для творчества Данилова. Фролова вместе с Николаем Петровичем мы уже видели в «Человеке из Подольска», а человек из Мытищ из той же пьесы как раз звался Сережей. Покопаться в тексте романа — так выплывут еще и полузнакомый Скворцов из «Сережа очень тупой», да и название пьесы тоже монтируется с Фроловым. А уж николайпетровичей там сразу трое. Данилов не ленится придумывать имена, это пасхалка, связующее звено между его драматургическими произведениями. Все это один и тот же мир, где полицейские будут устанавливать вашу личность, но не паспортную, а чувствующую и интеллектуальную, а курьеры будут у вас в течение часа — и за этот час основательно вынесут вам мозги. А потом вас приговорят к смертной казни, раз уж вы проявили себя безропотным терпилой.
«Саша, привет!» связан не только с пьесами, но и с предыдущими романами Данилова, где он предельно остранял, отстранялся и деконструировал реальность, создавая из нее занудно-натуралистическое полотно. Именно оттуда перекочевали изящные обороты на канцелярите («осуществляет обычную входную возню»), дотошные описания бытовых рутинных повторов. Пустопорожние диалоги с общими словами пришли из пьес. А обесцвеченные описания — напрямую из реальности. «Человек идет туда, куда он шел. Он идет, идет и наконец приходит туда, куда он шел». В этом мире на самом деле нет повторов, только субъективное восприятие. Какой-то забор, какое-то дерево, какая-то лавка. Если появляются прилагательные, то они безликие и замыленные, как засохшая корка нашего усталого подсознания. Огромный, красивый, сверкающий. Современный, опрятный, сверкающий. Девушка средней офисной внешности. А вот эта — «очень красивая». Потому и согрешил. Ведь «очень»!
Деконструкция описаний нужна не ради необычного приема. Эти описания, безликие, как рекламные баннеры, мгновенно ускользающие от нашего восприятия, — это и есть реальность. Когда ты погружен в себя, опечален, деморализован — или даже просто заскучал и притомился, — тебе не до сверкающих в лучах солнца нитей вокруг фонтана. Дай бог, чтобы ты вообще заметил этот фонтан.
Все приемы в «Саша, привет!» неслучайны. Например, Данилов пишет в настоящем времени, но не для того, чтобы погрузить нас во внутренний мир героя. Нельзя погрузиться в плоскость. Это лишний намек на «настоящесть» момента, не какое-то условное будущее через три года, смех один, а не-будущее. Даниловское будущее уже давно наступило, просто белый пулемет Саша стреляет не настоящими пулями, а приглашениями разгадать метафору. Интерпретаций тут может быть больше, чем патронов в обойме. И каждая окажется такой же гладкой и ладной, как ее сосед.
Допустим, что роман про условное настоящее. Мы живем в прекрасном гуманистическом мире за пока еще не железным занавесом. Не может быть будущим мир, в котором до сих пор стругают документы в 1С, митингуют все о том же, а безумные комментарии из интернета с равной пропорцией полярности сделают из тебя святого или дьявола во плоти. В этом полуприкрытом метафорой мире нас постоянно ожидает смерть, но не физическая (хотя и она тоже в силу банальной физиологии), а нечто иное. В пространстве большого города «ни вы здесь никому не интересны, ни вам никто здесь не должен быть интересен. Мы тут уже все умерли, поэтому не надо излишне докучать местным обывателям». Фролов, кстати, послушен и никому особенно не докучает. Он не пытается покончить с собой, не пытается оспорить явную несоизмеримость наказания, он хочет лишь воззвать к адекватности в мире молчания и замалчивания. Если и есть в «Саша, привет!» Кафка, то кафкианское все вокруг, кроме логичного Сережи. Его словно вынули из скучного сеттинга современных соцсетей и нытья про нелюбимую работу и поместили в эту реальность, не спросив разрешения, а он теперь пытается докричаться до матричных ботов.
Чувствуют ли вообще люди в этом мире, кроме Сережи, постоянную опасность? Остались ли у них чувства? Или они прекрасно понимают, что легко могут оказаться на его месте, когда градус абсурда в законах сдвинется на еще одно деление, поэтому просто молчат в тряпочку, авось минует их лихо окаянное?
Антиутопические нотки в роман привнесли именно равнодушные люди, которые молчат и с мертвецким спокойствием принимают все происходящее вокруг. Надо назвать гуманным расстрел — значит, надо. Государству виднее. Надо бесконечно мариновать людскую массу в сером существовании — значит, надо. Только попробуйте сбежать из нашего Комбината куда-нибудь за условные границы, мы живо нажмем кнопочку ностальгии и других инструментов принуждения, чтобы вы сами прибежали обратно.
Дмитрий Данилов с надеждой пытается отделить себя и нас, читателей, от этой толпы. Поначалу кажется, что это просто не слишком ловкие попытки сломать четвертую стену, как в старых советских книжках. Дорогой читатель то, дорогой читатель се. Вот тут ты сам придумай, дорогой читатель, а вот ты можешь по-разному представить, читатель дорогой. Но это не слом, а размежевание. Если ты готов сесть в одну песочницу с Даниловым, подумать и выдвинуть пару-тройку собственных гипотез о смысловом наполнении романа «Саша, привет!», то гораздо меньше шансов, что тебя посчитали бы еще за одну овцу в его литературной реальности.
И все же это не антиутопия, а если и она, то с другим центром. В классических антиутопиях в роли пламенного мотора выступает либо тоталитаризм, либо такая же тотальная вседозволенность. У Данилова в центре — гуманизм, точнее, псевдогуманизм. Когда из тебя медленно, тупым ножичком вырезают живую человеческую душу, но при этом ласково гладят по головке и приговаривают, что это все во имя добра и справедливости. Для Данилова мы умираем не только от этого ножичка, но и в тот момент, когда нас отменяют. И мы умираем, когда соглашаемся жить по абсурдным правилам, молчать и не рыпаться.
Говоря о сюжете романа «Саша, привет!», часто забывают о важной линии, которая проходит через весь текст. Это советская литература, которую преподает не только главный герой, но и его жена. Если опустить явно сатирические сценки с графоманом и литературной тусовкой, о существовании которой ходит так много слухов, что ей давно уже пора захватить власть на манер масонов, то намеки на первую половину двадцатого века и литературных борцов с режимом все равно занимают немало места в лаконичном романе. Спираль истории закручивает новый завиток, а Данилов спрашивает у нас таким образом, неужели мы вообще ничему не учимся? Насколько еще более прямо нужно сказать в литературной форме, что все накрылось медным тазом, а мы сидим под ним и радуемся, что дождик в открытый рот не капает? Прости, Пильняк, мы всё про...
Впрочем, это всего лишь еще одна литературоведческая теория, если кто вдруг будет спрашивать.