Майкл Дэвид-Фокс. Пересекая границы. Модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Перевод с английского Татьяны Пирусской. Содержание
В 2015 году премьер-министр Канады Джастин Трюдо сформировал правительство, состоящее поровну из мужчин и женщин. На вопрос, почему это было для него важно, он ответил: «Потому что на дворе 2015 год». Подтекст понятен: наступило новое время с новыми социальными нормами. Причем наступило словно само собой, как завтрашний день. Его никто не провозглашал, никто не договаривался, что с завтрашнего дня время будет новым. Задним числом всегда можно различить в прошлом проступающие контуры современности: идеи, практики, нормы, которые когда-то возникли, стали расти — и в конце концов стали определять повседневную жизнь. Но для современников эти перемены обычно неуловимы. Вот хоть в наше время — что современно: всеобщая прозрачность или приватность? Лет через сто ответ на этот вопрос будет столь же очевиден, как для нас сейчас ответ на вопрос, современно ли рабство. Либо приватность, либо прозрачность, как мы их понимаем сегодня, рано или поздно станут варварским пережитком, но что именно — нам отсюда не видать.
«Современность» — категория оценочная. 15-й квартет Шостаковича и композиция Kraftwerk «Autobahn» — произведения синхронные (1974 год), но вполне очевидно, которое из них в обиходе назовут «современным». И к идее гендерного баланса это тоже относится. Кому-то она нравится, кому-то нет, но вряд ли кто-то станет спорить с тем, что она — современная. Джастин Трюдо демонстративно отказывается от субъектности: это, мол, не я прогрессивный, это просто современность наступила, а я лишь орудие вселенской силы.
Центральную проблему книги американского историка Майкла Дэвида-Фокса «Пересекая границы», пожалуй, можно упростить до вопроса, современен ли Советский Союз. Опять же, не в смысле простой синхронности, а в смысле адекватности своей эпохе. Попросту говоря, был ли Советский Союз историческим недоразумением, орудием вселенской силы или заведомо обреченным «бунтом против часовой стрелки»?
Дэвид-Фокс — главный редактор важнейшего для мировой русистики журнала Kritika и научный руководитель Центра истории и социологии Второй мировой войны ВШЭ. Это вторая его книга, выходящая по-русски. Первой были «Витрины великого эксперимента», посвященные советской культурной дипломатии 1920 — 1930-х годов. «Витрины...» были о том, как СССР пытался предъявить себя Западу в качестве самой передовой державы, прокладывающей магистральный путь в будущее для всего человечества: мол, у нас пока бедно, зато мы лучше вас индустриализируемся, мы свободны от ваших предрассудков — мы, если угодно, современнее вас. То была книга о том, как СССР хотел выглядеть.
Тут хотелось бы, конечно, сказать, что «Пересекая границы» — о том, каким СССР был на самом деле, насколько его претензии на статус передовой страны соответствовали действительности. Но Дэвид-Фокс слишком тонкий теоретик (и вообще — слишком теоретик) для такой постановки вопроса. Его книга не очень годится для того, чтобы начинать знакомство с рассматриваемой проблематикой: читатель с первых же страниц оказывается как будто в шумном собрании ученых, которые все одновременно спорят друг с другом. Автор прислушивается к этим спорам, выхватывает отдельные фрагменты, бегло комментирует, иногда бросает реплику одному собеседнику, тут же переключается на другого, потом на третьего, потом возвращается к первому — и так всю книгу. Специалисту, который легко различает спорщиков по голосам, это страшно интересно, а у непосвященного, даже внимательного и заинтересованного, голова пойдет кругом еще до конца введения.
Майкл Дэвид-Фокс
Центральное понятие книги — «модерность» (в оригинале — modernity). Это, конечно, не просто современность, а принадлежность определенной исторической эпохе — той, что длится до сих пор. Дэвид-Фокс, впрочем, не пытается обнаружить каких-то формальных признаков, по которым общество можно классифицировать как модерное или немодерное. Его книгу любопытно сопоставить с «Рождением государства» российского историка Михаила Крома (2018). Тот как раз скрупулезно формулирует критерии модерного государства. Оно, во-первых, суверенно, то есть имеет единую систему власти в определенных границах и тем самым противопоставлено средневековой модели «распыленной» власти, при которой судебные, налоговые и прочие юрисдикции перемешаны по территориальному, сословному и многим другим признакам. Во-вторых, оно отделено от личности суверена: средневековое княжество — это просто совокупность владений князя, которое он может покупать, продавать и делить среди наследников, наравне со своими шубами и фамильным серебром; модерное же государство сохраняется как особая сущность при смене царствования, и подданные лояльны в первую очередь именно этой сущности, а не конкретному суверену. В-третьих, должность в модерном государстве — это не персональная привилегия того, кто на нее назначен, а функция, не зависящая от личности назначенца; модерным государством управляет деперсонализированная система, в которой любое должностное лицо может быть заменено, и сущность системы от этого не поменяется. Как показывает Кром, по этим формальным признакам государство Ивана Грозного было скорее модерным, чем средневековым, вопреки тому, что мы привыкли о нем думать.
Дэвид-Фокса формальные критерии как раз не интересуют. Кто-то скажет, что модерность — это индустриализация и урбанизация, и тогда, конечно, должен будет признать сталинский СССР модерным обществом. Другой возразит, что модерность — это в первую очередь гуманизм и самореализация личности, и тогда, конечно, сталинский СССР придется признать обществом архаичным. Для кого-то модерное государство — это суверенитет и бюрократия, для кого-то — демократия и система сдержек и противовесов. И все будут по-своему правы. Дэвид-Фоксу важно другое: ранние большевики сами себя считали агентами современности и новизны — в противоположность, например, Николаю II и его окружению, которые сознательно позиционировали себя как силу, противостоящую современности. С позволения сказать, Николай — это «партия стабильности», а большевики — «партия перемен». Или, соответственно, «партия традиционных ценностей» и «партия современных ценностей». Этого самопозиционирования Дэвид-Фоксу достаточно, чтобы признать проект большевиков модерным.
Точнее, даже не большевиков. «Партия современных ценностей» — это, по Дэвид-Фоксу, вообще русская интеллигенция как коллективный субъект. Она просвещена, а массы — нет, она хочет преодолеть русскую отсталость, но и избежать опасностей: модерность в викторианской Англии и во Второй империи во Франции обернулась обществом чистогана, и для России интеллигенция такой судьбы не желает. Будущее наступает для всех, но выглядеть оно может по-разному. По Дэвид-Фоксу, русская интеллигенция XIX века мечтала о будущем без капитализма, без рынка как основы общественных отношений и без всеобщей коммерциализации — и в 1917 году, став государством, стала строить это альтернативное будущее, альтернативную модерность. Получилось не очень.
Дэвид-Фокс доказывает, что рассматривать раннюю советскую власть как безусловную победу модерности или как откат и архаизацию — в равной степени контрпродуктивные упрощения. Был ли, скажем, ГУЛАГ плодом большевистской социальной инженерии? Или пережитком репрессивного прошлого, задавившим ростки современности? Необходимым злом для прорыва в современность? Или возвращением к привычным институтам подневольного труда вследствие краха новых институтов? Иерархичность и всепроникающий блат в 1930-е — это принципиально новое явление, порожденное новой экономикой и новой социальной структурой? Или «переиздание» дореволюционной сословности? Ответ — в глазах смотрящего.
В качестве наглядного примера Дэвид-Фокс рассматривает историю конкуренции старой Академии наук и новой Коммунистической академии. Старый институт должен был отмереть естественным образом ввиду превосходства нового — так предполагали большевики. Но этого так и не произошло, и в конце концов старую академию принудительно большевизировали. Примерно то же произошло с коллективизацией: сначала ожидали, что колхозы покажут свое явное превосходство над индивидуальным хозяйством, и крестьяне станут коллективизироваться добровольно. Но потом выяснилось, что этого не происходит, и крестьян пришлось тащить в светлое будущее силком — с известными катастрофическими последствиями.
Проект советской модерности Дэвид-Фокс называет «интеллигентско-этатистским», подразумевая, что замыслен он был интеллигенцией, а реализован государственными средствами. И хотя автор старательно подчеркивает, что такая модерность, в принципе, не лучше и не хуже других, со своими эксцессами, со своими успехами и провалами, всё же трудно не заметить у него некоторой снисходительности в отношении замечтавшейся русской интеллигенции. В связи с этим еще любопытно, что Дэвид-Фокс, хоть и ни разу не ссылается на «Социализм, капитализм и демократию» Йозефа Шумпетера, более или менее воспроизводит именно его модель (конечно же, отлично ему известную): «могильщиками капитализма» (или, скажем мы, привычного миропорядка) оказываются, вопреки Марксу, не обездоленные пролетарии, а как раз таки интеллигенты, выросшие в этом миропорядке и привыкшие считать, что он порочен, и, дай им волю, они устроили бы всё лучше.