Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Павел Усанов. Американская модернизация: Идеи, люди, экономика. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2023. Содержание. Фрагмент
Забавная книга: экономическая история США во внятном изложении — повествование поделено на семь глав, описывающих хозяйственные приключения американцев в диапазоне от первых поселенцев до Джо Байдена. Для знакомства с предметом подходит прекрасно, хотя есть нюанс. Фоном к авторскому изложению служит т. н. методологический индивидуализм и идеи австрийской школы. Заявив в предисловии, что общества не существует, поскольку это «социальный конструкт» (ну, вы понимаете, социальный конструкт — это то, чего нет), Усанов в финале неиронично цитирует Джона Голта:
«— Путь расчищен <...> Мы возвращаемся в мир.
Он поднял руку и начертал в пространстве над разоренной землей символ доллара».
В промежутке исследователь сетует на ошибочные решения американских президентов, журит левых интеллектуалов-вредителей и делает заявления вроде того, что отменять рабство, конечно, надо было, но вариант развития событий для этого был выбран самый экономически невыгодный. Интересный мотив связан с неуспехами либеральных реформ, которые объясняются не чем иным, как их недостаточной радикальностью; дескать, настоящей экономической либертарности мир просто пока не видел (кажется, за подобные рассуждения принято смеяться над коммунистами).
«Хотя в книге содержится много критики в адрес тех или иных президентов США (в адрес А. Линкольна, Т. Рузвельта, В. Вильсона, Ф. Рузвельта), это не означает, что „в истории США все президенты были сплошь злодеи и мерзавцы“. Я так не считаю».
Патрик О’Мара. Русское дворянство времен Александра I. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского А. Шокаревой. Содержание
Центральный вопрос, который ставит почетный профессор русского языка и российской истории, звучит следующим образом: почему так получилось, что после Отечественной войны 1812 года Александр I на пике популярности упустил шанс провести назревшие реформы, включая отмену крепостного права. Ответ лежит, уверен О’Мара, в области непростых отношений императора — человека, склонного во всем сомневаться, — и русского дворянства, у которого не оказалось «достаточной политической культуры», чтобы проявить необходимую инициативу и повлиять на правителя.
Книга посвящена тому, каким, собственно, в этот период было русское дворянство. Историк разбирает портрет социальной группы в деталях, говоря об источниках их престижа и статуса, особенностях образования и воспитания, роли в государственном управлении, отношении к крестьянскому вопросу и т. д., касаясь в том числе специфичных тем (вроде франкофонии отечественной элиты). Отдельная часть книги посвящена неудавшейся попытке декабристов «радикализировать русское дворянство» и тому, как на восстание отреагировали социально близкие им круги.
Исследование оставляет впечатление добротного и несуетного, автор внимателен к деталям, хотя некоторые второстепенные выводы вроде того, что «преемственность в российской истории <...> семьдесят четыре года советской власти в XX веке <...> не смогли прервать», вызывают удивление.
«Наблюдение А. И. Дельвига об отсутствии у общества сочувствия к осужденным заговорщикам в целом подтверждает утверждение Пиксанова о том, что реакция общественного мнения на восстание была даже более негативной, чем реакция правительства. Это положило начало сближению дворянства и Николая I, многие действия которого были непосредственно продиктованы общественным мнением. Например, в целом широко поддерживалось создание в 1826 году новой тайной полиции, Третьего отделения, в которой дворянству суждено было сыграть активную роль. В своей биографии Николая I Шильдер писал: „Царь считал, что лучшие семьи и люди, близкие к престолу, должны возглавить эту организацию и активно участвовать в искоренении зла“. Подобную поддержку усилению цензуры оказывал даже Пушкин».
Наталья Баландина. Пока еще море принадлежит нам. Фильмы и время Михаила Калика. СПб.: Порядок слов, М.: Издательство Дединского (Киноведческая артель 1895.io), 2022. Содержание. Фрагмент
Жизнеописание режиссера Михаила Калика, крупнейшего представителя советской «новой волны» и человека сложной, как это принято называть, судьбы, а проще говоря, жертвы бездушной государственной машины. Еще подававшим большие надежды студентом ВГИКа он загремел в лагерь за «еврейский буржуазный национализм» и «террористические намерения», был реабилитирован после смерти Сталина, а после бился с системой, которая одновременно помогла ему стать выдающимся мастером и совала цензурные палки в колеса. Кончилось все это репатриацией режиссера в Израиль в 1971 году и запретом его творчества на родине — однако в 1960-е он, не считавший себя шестидесятником, успел снять ряд шедевров, благодаря которым навсегда вошел в историю кинематографа.
Писавшаяся много лет книга Натальи Баландиной может показаться кому-то слишком личной, слишком восторженной, одним сплошным признанием в любви ее герою, но в сущности такой подход вполне конгениален тому взгляду на мир, который мы находим в творчестве самого Михаила Наумовича, поэтому некоторую некритичность изложения можно считать вполне оправданной. Перед началом чтения или параллельно с ним рекомендуем посмотреть или пересмотреть великолепный фильм Калика «Человек идет за солнцем».
«Освобожденный из лагеря по амнистии в 1954 году Михаил Калик был восстановлен на третьем курсе Всесоюзного института кинематографии. Не сразу, с трудом, вопреки желанию начальства — еще не начались массовые освобождения, и убежденность ректора, отказавшегося обучать бывшего заключенного, смогли поколебать только звонок из Министерства культуры и заступничество Михаила Ромма. Во ВГИК сообщили: „Есть указание лиц, подлежащих реабилитации, восстанавливать на прежних местах и выдавать двухмесячную стипендию“. Молча выслушав слова ректора: „Может, и не стоило вас выпускать, а то вы, вероятно, не перевоспитались. Думаю, наши режиссеры должны оптимистически смотреть на жизнь, а вы, пройдя лагеря, не сумеете“, — Калик получил двойную стипендию в 44 рубля и купил маме шторы».
Алла Горбунова. Вещи и ущи. М.: Редакция Елены Шубиной, 2023
Новое издание сборника Аллы Горбуновой, долгое время известной как поэтесса, а затем неожиданно для многих открывшейся как один из ведущих молодых прозаиков, развивающих традиции умной, но не высоколобой линии русскоязычной литературы. Условные герои этих рассказов и миниатюр существуют как будто в нескольких измерениях: в подчеркнуто литературном с обильным цитированием экстремально разнообразных классиков, в столь же подчеркнуто приземленном, бытовом, даже «низком», во вневременном (или, наоборот, безвременном) и в сиюминутном, узнаваемом — с интернет-форумами, фейсбуками и прочим мусором, нас окружающим.
Сюжеты и мотивы этой вирдовой прозы тоже взяты будто из самых разных слоев сознания — личного и коллективного. Вот с неба начинают падать автомобили — одни разбиваются, а другие почему-то остаются целыми. А вот гендерквир Лена на столе гинеколога проваливается в глубокомысленные рассуждения о природе полиамории, пока врач мистически, но одновременно самым банальным образом заражается гонореей. Ну а вот — саблезубые гусеницы едят шерсть, пока девочка дружит с молью, а поэт-неудачник случайно создает секту самосожженцев.
За чтением «Вещей и ущей» на ум невольно приходят всевозможные классики темного абсурда: Кржижановский, Хармс, Мамлеев. Но при глубоком прочтении становится ясно, что именно эта проза Горбуновой располагается скорее в области анекдота про то, как рыбак поймал говорящего сома, а тот велел ему звать священника: «Жениться будем». Вроде непонятно и смешно, а если вдуматься — все предельно понятно и очень страшно.
«N не имел как таковой личности не по причине общественного строя, а из-за личных характеристик. Души как таковой он также не имел: не по причине Божьей несправедливости, а из-за собственных душевных качеств. Разума как такового он также не имел: не по причине недостаточного образования, а из-за собственных свойств ума. Тела как такового у него не было тоже: не по причине природной обделенности, а из-за собственных физических особенностей. Что за человек был этот N! Страшно себе представить. Утешало одно: никто в этом не виноват. Что же он имел-то? Как такового — ничего. Как такового — N и вовсе не было. Он говорил себе: по крайней мере я несу за это ответственность сам, не общество, не Бог, не природа, а я сам и дело только во мне. Быть может, N заблуждался, и общество, Бог и природа лишили его всего и низвели в ранг небытия, но N упорно считал, что дело только в нем, и, хотя, повторимся, как такового N и вовсе не было, — в этом плане N все-таки немножечко был».
Юкио Мисима. Дом Кёко. М.: Иностранка, 2023. Перевод с японского Елены Струговой
Даже Александр Чанцев, автор предисловия к этому изданию, не смог удержаться от того, чтобы не процитировать «германского фронтовика и писателя» Эрнста Юнгера: «Люди, занятые работой? Не это ли важнейшие сосуды, по которым течет кровь, видная под тонким покровом кожи? Самые тяжелые сны снятся в безымянных землях, изобилующих плодами, там, где труд кажется чем-то случайным, лишенным всякой необходимости». По мнению Александра Чанцева, Юкио Мисима подписался бы под каждым этим словом.
Наверное, соблазнительно видеть в Юкио Мисиме самурая из постмодернистской манги, «японского Юнгера», «японского Лимонова» или хоть «японского Гитлера» — кого угодно, лишь бы не самостоятельного автора со своим особенным взглядом на мир и соответствующим языком его описания.
И все же трудно удержаться от морализаторского пояснения: там, где у Юнгера мы видим блудословие и пафос общих фраз, у Юкио Мисимы — плоть жизни, щедро покалеченную боксерскими перчатками бытия; там, где у Лимонова мы видим откровенность, у Юкио Мисимы — стыдливую недосказанность, лишь подчеркивающую силу его чувств. А там, где у Гитлера — окончательное решение еврейского вопроса, у Юкио Мисимы — невинное созерцание детей, наблюдающих за бейсбольным матчем.
Кто хуже, а кто страшнее — решать только читателю.
«Живые мускулы — это иллюзия, — с нажимом произнес Нацуо, все больше распаляясь.
Такэи и не думал сдаваться:
— Да, есть те, кто с самого начала жалеет стариков. Жалкие, слабые люди искусства. По силе рук они нам не соперники, поэтому и считают, что хорошо бы в нашем мире все мускулы сгинули».