Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Кристин Воробец. Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского А. Фоменко. Содержание. Фрагмент
Всем известен образ кликуши: женщины, бьющейся в корчах посреди церковной службы, выкрикивающей ругательства и раздирающей на себе одежду. Государственная власть видела в кликушестве опасное суеверие либо мошенничество, придуманное с целью отлынивать от труда; психиатры считали его ярчайшим примером популярного тогда диагноза «истерия»; литераторы высматривали в кликушах правду о русской душе, а Церковь не могла однозначно ни принять, ни осудить это явление. Деревенские жители верили, что кликуши действительно одержимы бесами, поэтому не несут ответственности за свои поступки. Первые сообщения об одержимости бесами в русской истории относятся еще к XI веку, а в XVI- XVII веках это явление получает широкое распространение. В середине XIX века по причинам, о которых мы поговорим далее, одержимая начинает восприниматься почти исключительно как женщина (хотя отдельные мужчины тоже могли быть «кликунами»). Одержимость могла стать следствием греховного поведения человека, но чаще считалось, что бесов «подселил» в тело человека колдун или ведьма, якшающаяся с дьяволом. Поскольку одержимый в припадке мог выкрикивать имя человека, который его околдовал, этих людей и стали называть кликушами.
Отвергая тезисы о кликушестве как о симптоме «отсталости» крестьян и чисто психопатологическое объяснение этого феномена, Воробец стремится его показать как многогранное культурное явление. Вера в кликушество требовала вмешательства как церковных, так и светских властей и вызывала живой интерес со стороны врачей и образованной публики в целом. Таким образом, и интерпретация кликушества требует обращения к различным дискурсам XVIII–ХХ веков: этнографическому, фольклорному, литературному и судебному.
Еще в 1652 году царь Алексей Михайлович издал указ о смертной казни за колдовство: суровость наказания была обусловлена страхом перед тем, что магия может быть использована в политике. В XVIII веке, однако, российское государство под влиянием идей Просвещения начинает бороться не столько с колдовством, сколько с верой в его существование.
Изданный Петром I указ требовал задерживать кликуш с целью удостовериться, не симулируют ли те припадки с целью обвинить в колдовстве ближнего. Арестованных женщин могли подвернуть жестокой пытке. Решительно настроенная искоренить в стране суеверия Анна Иоанновна потребовала арестовывать и допрашивать всех московских кликуш; последние приравнивались к колдунам и признавались «бездельными суеверцами». Тем не менее, невзирая на возмущение императрицы, приходские священники продолжали считать кликуш одержимыми и отказывались передавать их светским властям.
Как показывают проанализированные Воробец документы, из 36 религиозных преступлений, расследованных Преображенским приказом и Тайной канцелярией в 1700–1760-е гг., кликуш касались всего два. Объяснение этого очевидно: чиновники продолжали верить в колдовство и предпочитали бороться с чародеями, которые в их представлении действительно насылали на людей бесов, а не с «суеверными» кликушами, как того требовал закон.
Лишь в XIX веке уголовные судьи перестают исходить из той предпосылки, что люди могут навредить друг другу при помощи сверхъестественных сил. Во второй половине столетия суды все чаще консультируются с психиатрами по поводу того, не больны ли подсудимые истерией, — и обвиняют их в противном случае в мошенничестве.
Отношение Православной Церкви к кликушеству было двояким. С одной стороны, православное вероучение предполагает возможность вселения в человека бесов, а многочисленные жития святых содержат предания об их изгнании и чудесном исцелении от болезней, вызванных одержимостью. Бесы, как показывает Воробец, входят в тело человека через рот и поселяются в области телесных нечистот — в пищеварительном тракте. Нечистый мог подселиться в тело человека, потерявшего нательный крест или забывшего сотворить крестное знамение, а особенно густо населены злыми духами были всевозможные водоемы и колодцы.
В поучительном рассказе конца XIX века, записанном этнографом Ушаковым, монах забыл помолиться или перекреститься перед тем, как набрать воды из колодца, и это привело к череде несчастий. Сначала монах пролил воду, а затем встретил на дороге плачущего потерявшегося ребенка, которого, будучи преисполнен христианского милосердия, привел в монастырь, где тот принял постриг. На самом деле этот ребенок был бесом, который, терпеливо выждав несколько лет, начал сеять в монастыре смуту, искажая Евангелие. Если такие ужасы, напоминающие завязку готического романа, могли ждать посвятившего себя служению Бога человека в наказание за простую забывчивость, то что уж тут говорить о простых крестьянах, постоянно пребывавших в мире, полном злокозненных демонов?
С другой стороны, в эпоху рационализма Священный Синод начинает гораздо более скептично относиться к сообщениям о чудесах и требовать их доскональной проверки. Примерно в это же время гендерно нейтральный термин «одержимый» сменяется словом «кликуша»; свою роль в этом сыграло представление о том, что мужчинам меньше свойственно терять контроль над своим телом, чем женщинам. «Если мужчина становился одержимым, считалось, что он обретает женские черты. Учитывая такую культурную и правовую реконфигурацию одержимости в XVIII веке, мужчины с меньшей вероятностью определяли себя и определялись извне как одержимые. <...> Феминизация жертв одержимости в официально подтвержденных чудесах продолжалась быстрыми темпами, так что к середине XIX века одержимыми оказываются исключительно женщины», — пишет Воробец. Тогда же в сообщениях о чудесах начинается появляться такой медицинский диагноз как «истерия».
Православная Церковь не могла ни полностью игнорировать развитие науки и укрепившийся авторитет медицины, ни признать чудеса несуществующими, ведь это подорвало бы саму православную доктрину. Таким образом, поскольку Церковь никогда не была столь монолитным явлением, каким могла бы показаться со стороны, решение о том, как поступать с кликушами — передавать ли их врачам, или стараться исцелить посредством церковных обрядов, — зачастую оставалось на усмотрение конкретного священника: «Поскольку кликуши не ограничивались припадками в церквях и в присутствии священных предметов, но и нападали на соседей, которых винили в своем недуге, приходские священники часто оказывались в роли посредников. Более образованные из них, разделявшие некоторые идеи рационализма, скорее были склонны осуждать кликушество как суеверие, косо смотрели на прихожан, нарушающих литургию и общественный порядок, и обращались за помощью к монахам из близлежащих или отдаленных монастырей».
Для многих писателей кликушество было одним из наиболее характерных отражений «темных нравов» русской деревни. Еще Писемский и Лесков при помощи образа страдающей кликуши, бегущей от реальности в свое безумие, демонстрировали безжалостность крепостничества. При этом они не допускали для себя мысли, что кликуши действительно могут быть одержимы бесами, но и, в отличие от многих представителей государственной власти, считали их не мошенницами, а жертвами. Лесков в «Житии одной бабы» специально делал акцент на трудолюбии своей ставшей кликушей героини, чтобы показать, что бесноватые не являются симулянтами, старающимися уклониться от тяжелой работы. Достоевский считал, что одержимые (кликушей, в частности, является Софья Ивановна, вторая жена Федора Карамазова) посредством своего страдания причащаются высшим религиозным истинам, недоступным простому человеку. Серебряный век зачастую видел в кликушестве проявление столь любимого ему демонизма: «К концу XIX века фигура кликуши, получившая долю сочувственного внимания в произведениях писателей-реалистов Писемского, Лескова, Достоевского и Толстого, в значительной степени была вытеснена образом ведьмы в результате растущего увлечения интеллигенции оккультизмом и темной стороной крестьянских верований».
Психиатры считали кликушество отчетливо девиантным поведением: проявлением истерии либо, как полагал Николай Краинский, сомнамбулизма, которое поддается лечению только в амбулаторных условиях, изолирующих пациента от «мракобесного» крестьянского общества. Деятельность деревенских знахарей и монахов-экзорцистов, также якобы занятых лечением кликушества, у психиатров вызывала отвращение. Психиатр Владимир Яковенко, например, в качестве иллюстрации варварских обычаев крестьян приводил пример 18-летнего юноши, страдавшего от сильных головных болей, которые не давали ему работать. Его родители обратились за помощью к целителям — «13-летней девушке, пожилой женщине и барину доктору-шептуну. (описанному Яковенко как шарлатан). Все они специализировались на чтении молитв над душевнобольными. Каждое посещение заканчивалось тем, что мальчик сбегал, а отец ловил и избивал его». Сбежав от жестоких родителей к сестре в другое село, юный кликун столкнулся с еще менее толерантным отношением: там, чтобы вылечить от болезни, его несколько раз окунули в навозную яму. В конце концов юноша попал в московскую психиатрическую больницу, где к гордости Яковенко его спустя 3,5 месяца выписали полностью выздоровевшим. Так психиатрическое лечение не только вернуло пациенту психическое здоровье, но и избавило его от дальнейших жестоких истязаний со стороны семьи и шарлатанов-целителей.
Вероятно, наиболее интересной для массового читателя окажется вторая глава книги Воробец, в которой она рассказывает о том, как кликуш видели сами крестьяне, и описывает множество связанных с кликушеством поразительных поверий и практик. Хотя кликуши воспринимались деревенскими жителями как жертвы, а наславшие на них беса чародеи — как злодеи, между ними было немало общего. Прежде всего, и те и другие, как правило, были женщинами. 67% преследуемых за колдовство людей были ведьмами, и в 87% одержимой также становилась женщина. Роль ведьм и бесноватых в крестьянской общине была пограничной. Их воспринимали как нарушителей общинных норм и ценностей, пока «не обезвреживали при помощи контрмагии, не присоединяли к сообществу через покаяние и примирение или не ликвидировали насильственными методами». Кликуш, в отличие от ведьм, жалели и могли освободить от работы, чтобы они поехали в монастырь за лечением посредством заступничества святого или сеанса экзорцизма, но в то же время и боялись, ведь их болезнь была заразной: известны случаи, когда целые деревни охватывала эпидемия кликушества.
Повышенный интерес бесов к крестьянкам объяснялся, с одной стороны, непомерным сексуальным аппетитом женского пола; с другой — тем, что одолевающие их демоны сами были мужчинами (и мужчинами, очевидно, гетеросексуальными). Воробец, впрочем, приводит и еще одно, гораздо более абсурдное объяснение этого гендерного неравенства из крестьянского фольклора: когда ведьма закладывала порчу под порог дома, та с меньшей вероятностью действовала на мужчин, потому что они надевали штаны. Женщины же не носили нижнего белья, а следовательно, «их гениталии были более уязвимы для воздействия порчи, когда они переступали порог».
В паре «кликуша и ведьма» обе могли быть подвергнуты насильственному воздействию. Согласно российским и украинским народным представлениям, урожденные ведьмы отличались от людей наличием хвоста. Хвост подчеркивал их животную природу и замещал ведьмам пенис. Русские крестьяне Чернского уезда Тульской губернии верили, что к тому времени, когда ведьма достигает возраста 40–50 лет, хвост ее вырастает в длину до 5 вершков (примерно 22 сантиметра). Заподозренную в насылании на соседей бесов женщину могли подвергнуть унизительной процедуре стаскивания юбки и поисков у нее хвоста. Таким образом одной русской крестьянке, по сведениям приходского священника, даже пришлось запастись справкой от врача о том, что хвост у нее отсутствует. Впрочем, и «народные» средства лечения одержимости тоже не отличались особой гуманностью: кликушу могли кормить петушиными головами, давать ей питье из пережженных обрезков лошадиных копыт, символически запрягать ее в хомут и заставлять тянуть соху по земле или окунать в крещенскую прорубь. Самый экстремальный метод борьбы с одержимостью был зафиксирован во Владимирской губернии: там «к ногам кликуши привязывали лошадиные подковы, а иногда и прижигали пятки каленым железом».
Воробец обращает внимание на то, что в обществах, где существует вера в одержимость, жертвами злых духов (как и в случае с кликушеством) чаще всего оказываются женщины. Объясняя этот дисбаланс, антропологи указывают на ограниченный авторитет женщин в этих обществах и их подчиненное положение. Если обратиться к биографиям конкретных кликуш, можно поразиться тому, какие трагедии они в себе скрывали. Например, одна 17-летняя кликуша до болезни была изнасилована и вынуждена сделать аборт. Другая пережила сильный стресс, вытаскивая из-подо льда своего родственника. Третья защитила своего мужа от нападения семерых мужчин. Многие кликуши начинали считать себя одержимыми после того, как узнавали о супружеской измене.
Таким образом, как полагает Воробец, эти истории свидетельствуют о том, что кликушество становилось духовно и культурно обусловленным выходом для женщин, испытывавших сильное страдание. Предлагая кликушам такую ролевую модель поведения, сельская община способствовала их социальному исцелению — и это было то, чего не увидели психиатры-позитивисты, считавшие, что для победы над кликушеством достаточно развенчать крестьянские суеверия и запереть всех больных людей в лечебницах. Однако сегодня это можем увидеть мы, и таким образом окажется, что «русские кликуши кричали не зря», если более глубокий анализ этого феномена поспособствует лучшему пониманию положения русской крестьянки.