Оксана Тимофеева. Родина. М.: Сигма, 2021. Содержание
Автор этих строк в молодости сочинил стихотворение, лирический субъект которого испытывает болезненное, граничащее с эротизмом влечение к Родине, несмотря на то, что патриотические чувства ему идеологически враждебны. Завершается оно тем, что под тяжестью овладевших им тоски и страсти он отказывается от своих взглядов и отрекается от себя, чтобы раствориться в родной стране.
Из 2021 года видно, что поэтическое чутье подвело юного автора, а ностальгия по большому мифу об Отечестве овладевает носителями всех цветов политического спектра. На митингах с участием националистов в последние годы можно увидеть лозунг «Добудем Родину!» — абсолютно прекрасный в своей лаконичной ярости, хоть и совершенно безобразный, если вспомнить о его происхождении.
О необходимости заново обрести Родину говорит и автор псевдоанонимного манифеста «Конституция Метароссии», в котором изложен проект новой левой утопии: «Правые политические мифы — о „народе”, „родине”, „Боге” и пр. — должны стать новыми левыми мифами». Конечно, велик соблазн списать это на правый поворот в отечественной философии, но ведь схожие мысли проговаривает, например, активистка Дарья Серенко, которую никак не заподозришь в склонности к политической ревизии («Я <...> выступаю за реклейминг патриотизма: это то, что мы можем отнять и переприсвоить с выгодой для себя и публичного дискурса»).
Даже самый неистовый либерал-космополит, пишущий в фейсбуке очередной пост о том, как ему стыдно за свою страну, невольно признается в патриотизме, пусть и выраженном через чувство неловкости за плохо ведущего себя родителя. Даже самый усердный лоялист нет-нет да и забудет, что грудью стоит за двуглавого орла, и в своих жарких тирадах пожалеет о безвозвратно утраченном СССР. Да и сама власть с таким упорством обращается к советскому прошлому лишь потому, что понимает: она ничего не может предложить взамен.
В чем же причина того, что мы так стремимся к Родине — отвернувшейся, охладевшей, симулирующей материнскую любовь или попросту отсутствующей? Этому вопросу, больше напоминающему фантомную боль, посвящена миниатюрная и в высшей степени изящная книга Оксаны Тимофеевой.
«Родина» разделена на две части, одна из которых отведена под автобиографические заметки, а другая — под их осмысление, поэтически озаглавленное «Как быть отсюда».
Оксана ТимофееваВ первой части книги Тимофеева пытается узнать у самой себя, что же считать Родиной. Для нее родин три. Первая — та, что указана в паспорте, в графе «место рождения»: село Кожевниково Томской области. Свою бюрократическую Родину философ почти позабыла, но посетила уже в сознательном возрасте, чтобы узнать: никто из нынешних обитателей дома, в котором она жила, не помнит ее семью.
Вторая Родина — Чу (ныне — Шу, Казахстан). Здесь будущий доктор философских наук Тимофеева прожила свое детство, окутанное блаженным среднеазиатским мороком, в котором одного взгляда на мак, искаженный горячим воздухом, хватает, чтобы провалиться в сон.
Родина третья, и уже претендующая на то, чтобы стать настоящей, — Сургут девяностых, депрессивный город, наполненный пьянством, насилием и страхом. Здесь совершенно ужасающим образом заканчивается детство Оксаны.
Какая из этих трех родин — подлинная; какую считать своим истоком? Тимофеева приходит к выводу, что единственный потенциально правильный ответ: все. Но этот вывод она делает вовсе не из смирения со своей судьбой, выраженной в присказке о том, что Родину не выбирают. Для Тимофеевой определение своего истока сразу в трех пространствах, разбросанных по разным уголкам ныне не существующей страны, — сознательный и единственный верный жест философа, не желающего повторить ошибку Хайдеггера, заблудившегося в поисках своего истока и обретшего свою территорию в нацизме (так, по крайней мере, считали Делез и Гваттари). Если любовные отношения с Родиной возможны, то почему они не могут быть, скажем, полиаморными?
Иллюстрация из книги
Фото: syg.ma
Но, что еще более важно, Тимофеева, комментируя Делеза, настаивает на переводе философии из ностальгического регистра в регистр образа будущего, в сторону утопии. «Мы объявляем своей родиной тот народ или ту землю, которых еще нет. Их надо не то чтобы даже найти, а придумать, изобрести <...>. Эта земля придумана для тех, кто выброшен из фашизоидного единства победоносного народа с большой буквы с государством и правительством или кто сам покинул обозначенную флажками этого единства территорию».
Для Тимофеевой обретение Родины — это единственное актуальное средство сопротивления государственному угнетению, которое она красочно сравнивает с партизанской войной, когда даже леса и горы встают на сторону инсургентов. Занять территорию и не уходить с нее — таков был метод, например, движения Occupy. Аналогичную форму протеста избрали и защитники Шиеса, также отказавшиеся покидать пространство, которое они признали своим. «Их арестовывали, штрафовали, били — а они не уходили; люди врастали в землю, как лес, за который и вместе с которым они стояли и который тяжеловооруженная государственно-корпоративная машина хотела превратить в помойку».
Самое удивительное в книге Тимофеевой — ее благородная простота. Верх сложности, с которым столкнется читатель, — хрестоматийный образ гегелевской совы Минервы, аристотелевское учение о трех душах, элегантно рифмующееся с тремя родинами автора, да не самые трудные и, что главное, уместные пассажи из Делеза. Базовых представлений о философских науках будет более чем достаточно для понимания текста Тимофеевой, о котором хочется не столько писать, сколько говорить — как говорили в те времена, когда философия была уделом простых смертных, а не академических небожителей. Эта книга написана не для коллег Тимофеевой. Она написана так, чтобы ее могли одинаково прочитать в селе Кожевниково, Чу и Сургуте. Благодаря этому сама философия обретает свой исток в политической агитации, призванной видоизменить отношения человека с бытием, дать атомизированному обществу точку опоры и обратного единения. Тимофеева заключает:
«За родину надо бороться хитростью и правдой, как предлагал Брехт. Наша изначальная животная неукорененность, или безродность, делает тем более ценным тот самый внутренний Шварцвальд, который мы носим с собой. Он и есть растительная часть души, обладающая способностью не просто ретерриториализоваться на манер животного, но и пускать корни подобно растению. Не обязательно свои: можно создать творческий альянс из животного и растения и засадить цветами землю, которая нам по душе. Поперек всех государственных границ, прикрепляющих нас к определенной территории по форме протокола, любовь к родине должна быть свободной любовью — такой, чтобы, всякий раз возвращаясь на новое, небывалое место, каждый из нас мог бы сказать: <...>».
Впрочем, не будем спойлерить.