Шейла Фицпатрик. О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике. М.: Издательство Института Гайдара, 2021. Перевод с английского Е. Варгиной. Содержание
Выхода этой книги ждали еще в прошлом году, «Горький» даже успел о ней написать, однако до прилавков издание добралось только сейчас, о чем читателей следует оповестить отдельно.
«О команде Сталина» — последнее (2015) на настоящий момент исследование важного советолога Шейлы Фицпатрик. В ней австралийский историк вводит в научной обиход феномен под названием «команда Сталина» (именно эта формулировка фигурирует на обложке русского издания, в отличие от той, которая указана в выходных данных книги). Речь идет о ближайшем окружении советского лидера, т. е. о группе плавающего состава, но практически неизменной величины (двенадцать человек) — о тех самых людях, с которыми Сталин работал с конца 1920-х до своей смерти в 1953-м. Фицпатрик показывает, сколь разные состояния — от сплоченности до взаимного недоверия — пережил этот коллективный субъект, в конечном счете проявивший себя так, как никто не ожидал: после смерти лидера его команда не только не распалась, но и чрезвычайно слаженно и оперативно провела широкий спектр реформ. Фигурирующая в названии опасность указывает, что главным навыком выживания в эти тридцать лет для участников было умение рисковать и уворачиваться.
Исследование написано в размеренном, по-фицпатриковски спокойном ключе, с большим вниманием к портретным деталям, и существенно проясняет политическую анатомию эпохи.
«Каганович, как еврей, испытывал особую неловкость из-за яростного антисемитизма Гитлера, но успокоился, когда на приеме в Москве после подписания пакта Сталин решил немного подразнить Риббентропа и предложил тост за Кагановича. Он обошел вокруг стола, чтобы чокнуться с ним. «Сталин дал понять, что договор мы подписали, но идеологию не меняем», — объяснил позже Каганович. «А когда мы выходили из зала, в дверях он мне сказал: „Нам нужно выиграть время”. Молотов процитировал еще один из сталинских тостов, который озадачил Риббентропа: „Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!” Немцам не понять марксистское чувство юмора, прокомментировал он».
Бенджамин Килборн. Неправильное понимание трагического: зависть, стыд и страдание. М.: Канон-Плюс, 2021. Перевод с английского В. Старовойтова. Содержание
Американский психоаналитик совершает своего рода заплыв в историю понятий. Как и в других своих работах, Килборн взволнован феноменом стыда — и на этот раз рассматривает его в исторической динамике. Для этого автор сопоставляет «исходное» понимание мифа об Эдипе у древних греков и фрейдовскую версию. Зафиксировав радикальную смену акцентов (стыд и (со)страдание vs вина и наказание), исследователь объясняет эту рокировку через многовековую христианскую традицию понимания зла как результата преднамеренных действий — а не роковой оплошности.
На этом Килборн не останавливается и идет дальше, намечая модель «врожденной» человеческой этики как единства стыда, боли и сострадания. Попутно автор разбирает идеи философа XVIII века Джамбаттисты Вико, ловко критикует Фрейда, цитирует Путина и в целом не дает читателю заскучать — в случае, если тот способен сжиться с несколько дерганой манерой письма и довольно странной редактурой (если она вообще была).
Самый очевидный вопрос, который возникает в связи с этой работой, — это перевод названия. Оригинальное «Tragic Incomprehension» не предполагает необходимости поиска хитрых аналогов, а русская версия с эпитетом «неправильное» представляется откровенно, хм, неправильной — ведь автор говорит именно о том, что непонимание, т. е. принципиальная ограниченность знания, служит неизбывной причиной человеческой трагедии.
«Как неоплатоник/картезианец Фрейд опирается на предположения об опасностях невежества и суеверия (которые оба связываются с неконтролируемыми эмоциями) и на необходимость главенства мудрости и понимания. Соответственно фрейдовская формулировка бессознательного отождествляет то, что внушает ужас, с тем, что непостижимо, исключая громадную часть мира воображения. В то время, как мы далее увидим, как Вико подчеркивает чувство благоговения перед эмоциями и их верховенство и благоговение по поводу интеллектуальных конструктов, Фрейд акцентирует внимание на ужасе, рациональности и истолковании».
Николас Старгардт. Мобилизованная нация. Германия 1939–1945. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2021. Перевод с английского А. Колина. Содержание
Оксфордский профессор, известный исследователь Третьего рейха Николас Старгардт написал во многом новаторское исследование — и я поясню почему. Основной вопрос, который заботит историка: как воспринимали Вторую мировую немцы? Как народ, чьи власти развязали мегавойну, объяснял себе, что происходит и за что он сражается? Как восприятие и объяснения менялись со временем? (Поэтому, собственно, в оригинале работа называется «The German War»).
Разбираясь с самовосприятием немцев, историки чаще всего блуждают в трех соснах: или преступники, или жертвы, или то и другое вместе. Состояния нации чаще всего рассматриваются как производные от событий на фронтах: победы ведут к подъему народного самочувствия, провалы — к пораженческим настроениям. Где-то рядом обязательно лежит концепт «коллективной травмы». Старгардт рисует куда более сложную и нюансированную картину. В частности, из нее следует, что сопротивление немцев наступающему врагу — предельно жесткое, эффективное и обостряющееся по мере приближения конца — оказывается следствием целого комплекса факторов. Помимо довольно понятных (укрепление общественных связей как ответ на усугубление кризиса и др.), в нем есть и неочевидные — например, действие глубоко укорененных бинарных метафор или инверсия расовой войны, перенесенной немцами с внешних врагов на самих себя.
Материалом для этого непростого и нужного чтения служит главным образом переписка нескольких пар — влюбленных, родителей и детей, супругов, близких друзей. Старгардт разбирает корреспонденцию диахронически, на многолетнем отрезке, отслеживая драматическую динамику настроений и отношений.
«Снова и снова люди связывали бомбежки с погромами ноября 1938 г., что на первый взгляд не может не показаться довольно странным в обществе, где отлично знали о массовых убийствах евреев на востоке. Однако в 1938 г. немцы стали свидетелями и деятельными участниками последней крупной антисемитской акции повсюду в своей стране, после чего большинство евреев переместились в большие города. В некоторых местах существовали и вещественные связи геноцида евреев с бомбовой войной: в Вецларе, Брауншвейге, Золингене, Франкфурте-на-Майне, Берлине, Зигене, Кельне, Эмдене и Гамбурге могучие железобетонные башни выросли как раз там, где прежде — до ноября 1938 г. — стояли синагоги».
Александар Михаилович. «Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России. М.: Новое литературное обозрение, 2021. Перевод с английского Н. Ставрогиной. Содержание
К деятельности ленинградской творческой группы «Митьки», которая существовала с начала 1980-х по 2008-й (по некоторым меркам и дольше), можно относиться по-разному — как к смешному, но затянувшемуся приколу, как к явлению с неприятными наследниками а-ля Вася Ложкин и иже с ним, как к хорошему примеру эффективности программы «Двенадцать шагов» против алкоголизма и т. д. Для слависта Александара Михаиловича «Митьки» — это одно из важнейших культурных явлений России конца XX века, история про своеобразный художественно-политический протест, которую исследователь дотошно контекстуализирует, погружая читателей в разветвленную сеть ссылок.
Книга интересна не только этим. Михаилович создал сферическое произведение современной американской славистики в вакууме — как по стилю изложения, так и по интерпретативным приемам. Читай: если тельняшки — то «послевоенный милитаристский этос», если группировки без лидера — то «радикальное понимание равенства как распределения власти между всеми социальными и гендерными категориями, потенциально способного покончить с интерсекциональным угнетением». Бальзам!
«В этой сфере перформативного экспериментирования, столь характерного для среды, в которой зародилось движение „Митьков”, угадывается не только размывание гендерных границ, но и особая сердечная теплота (отсылающая к проведенной Шинкаревым параллели с загадочно-интимными взаимоотношениями Владимира и Эстрагона из пьесы Беккета „В ожидании Годо”), царящая между мужчинами и явно выходящая за рамки обычного группового этикета. Представление Дмитрия Шагина в виде материнской фигуры, председательствующей в этом сообществе, вызывает цепочку дальнейших ассоциаций, в частности метафорическое уподобление Шагина жене священника, „матушке”».
Российская империя между реформами и революциями, 1906–1916. Под редакцией А. И. Миллера и К. А. Соловьева. М.: Квадрига, 2021. Содержание
Коллективная монография собрана по итогам конференции, состоявшейся в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Ее участникам предлагалось посмотреть на период между двумя российскими революциями с точки зрения тенденций развития империи, которые в 1917-м были прерваны, — в противовес классическому анализу неизбежности революционных событий. Если говорить словами редакторов-составителей, «не было России, безудержно гнавшейся к пропасти. Была другая страна, переживавшая своего рода „акселерацию”», и «намного интереснее (и полезнее) понять, как функционировала система и почему в итоге произошел „сбой”, обрушивший огромное здание». Аннотация характеризует сборник как «во многом ревизионистский»; действительно, целый ряд материалов придется по душе почитателям генерала Дроздова, что ничуть не отменяет их ценности.
Книга разбита на разделы, которые посвящены сфере политики, национальному вопросу, армии, а также вопросам науки, техники и экономики. В конце приводятся стенограммы секционных дискуссий. Диапазон затронутых сюжетов широк — от политического дискурса о железных дорогах до структуры петроградского гарнизона.
«Полицейские меры порой приводили к комическим ситуациям. В. А. Маклаков, выступая на митинге, рассказывал о тактике партии кадетов, регулярно используя местоимение „мы”. „Кто это «мы»? — грозно спросил пристав. „Я и мои единомышленники”, — отвечал Маклаков. „Я запрещаю говорить «мы», вы принадлежите к партии кадетов, а это партия преступная, о ней говорить нельзя”, — постановил пристав. „Хорошо, вместо «мы» я буду говорить «они»”. В толпе смех, а пристав остался доволен».