Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Майкл Каннингем. День. М.: Corpus: АСТ, 2025. Перевод с английского Любови Трониной
Постараюсь обойтись без спойлеров, хотя событий в «Дне» едва хватает на намеченную пунктиром сюжетную канву. Американская семья, отличающаяся от многих других тем, что дядя в начале романа живет вместе со всеми под одной крышей, показана в течение одного дня — 5 апреля — на протяжении 2019, 2020 и 2021 годов. Читателю с первых страниц становится ясно, что мы имеем дело с семейным романом, а точнее с его деконструкцией.
Кажется, единственная проблема, которая волнует героев и служит завязкой сюжета, — одно из воплощений американской мечты: мечты о большом доме для всех или отдельном жилье для каждого. Члены семьи пытаются как-то решить этот жилищный вопрос, который, впрочем, совсем их не испортил. Наоборот, тот факт, что дядя живет вместе с остальной семьей и любимыми племянниками, необычен для американской семьи, вернее для стереотипов о ней. Но если отношения между мужем и женой, их детьми и ее братом кажутся хорошими, то в себе каждый постепенно копит проблемы, которые со временем все сложнее выразить вслух. Отсюда, кстати, филигранная фрагментированность диалогов «Дня»: по классической хемингуэевской схеме все важное, что может быть сказано, уходит в подтекст.
Главным — и по сути единственным — сюжетным поворотом служит вторжение COVID-19. Дядя наконец уезжает в путешествие в далекую северную страну (метафора самоизоляции в масштабах целого острова), остальные же члены семьи поставлены перед необходимостью научиться снова жить вместе, но понятно, что такое насильственное сближение чревато. Сестра дяди почти все время проводит на лестнице между этажами, повисая между разными частями пространства, тщетно пытаясь связать их воедино — и представляя себе, как спустя время ее найдут в том же положении новые жильцы. Майкл Каннингем как будто исполняет желания своих героев, вот только горькая ирония в том, что их личные трудности куда глубже, чем семейный кризис: «Пусть даже каждый от всей души желает другому счастья, но они больше не любовники, не супруги, и этот переход в иное состояние тем более окончателен, что ускользал от их внимания, совершался постепенно, подобно протечке, которая, возникнув, до поры до времени остается незамеченной, пока в один прекрасный день не выясняется, что вся постройка пропиталась влагой, вся отсырела, заплесневела и ремонту не подлежит».
Пожалуй, ключевой прием «Дня» — это умная и тонкая игра со временем. Само указание на время действия имеет огромное значение: один день, а точнее, даже его части — утро 5 апреля 2019 года, день 2020 года, вечер 2021 года — позволяют рассказать о проблеме, но вряд ли дают возможность ее полностью решить. Увы, время здесь фрагментировано — всего лишь день вместо целого года, — но именно в этом и заключается его ценность.
Напрашивается предположение, что если утро — время взрослых, то вечер, как ни странно, принадлежит детям, постепенно обретающим свой язык. И это вполне объяснимо: утром дети вынуждены идти в школу, где они не распоряжаются собой, а возможность взросления переносится на день или вечер.
Текст взрослеет вместе с ними. Кроме того, от этого дня, насыщающегося на протяжении трех лет, устает как бы и сознание рассказчика: к концу краски сгущаются, тон становится элегическим. Возможно ли, чтобы за один день произошло событие, способное заставить детей повзрослеть или, наоборот, взрослых что-то осознать? Выбор 5 апреля подчеркивает цикличность: день возвращается, но герои — и это блестящий ход Майкла Каннингема — не вспоминают о событиях, произошедших ровно год назад. Получается, что за год как будто не происходит ничего, что могло бы привести к изменениям именно в этом дне. Вероятно, именно COVID-19 создает ощущение остановившегося времени.
Вероятно, это самое распространенное сегодня ощущение времени. И пандемия здесь предстает складкой, о которую спотыкается время, чудовищным потрясением, словно необходимым и без того не самой счастливой американской семье. Слово COVID — как и многие другие, связанные с ним, — в романе не звучит. Но сложно избавиться от впечатления, что для такого погруженного в стихию времени писателя, как Майкл Каннингем, нынешняя пандемия напоминает предыдущие эпидемии чумы — и в этом смысле является историческим событием. Чудовищное давление такой истории и обнажает семейный кризис.
Вероятно, не стоит лишний раз напоминать, что COVID-19 и самоизоляция вынудили нас к бездействию и бессобытийности. В «Дне» этот эффект бессобытийности проявляется двояко. Книга начинается с отсутствия событий, которое поначалу не кажется странным — речь идет о кризисе семейных отношений. Однако удар, нанесенный пандемией, действительно приводит к полной бессобытийности. Единственным возможным «событием» становится рефлексия и глубокое погружение в себя — для кого-то спасительное, для кого-то гибельное. Рассказчик с мягкой иронией намекает, что по сравнению с самоизоляцией прежняя жизнь была удивительно насыщенной, просто мы не успевали этого замечать.
Игра со временем — один из ключевых авторских приемов Майкла Каннингема, пронизывающий многие его произведения, включая «День». Разнообразное восприятие прошлого, настоящего и будущего, различные хронологические режимы существования, а также неочевидная цикличность времени — все это центральные темы его романов, таких как «Часы», «Избранные дни» и «Начинается ночь».
Если бы действие «Дня» разворачивалось в какой-то насыщенный символизмом день, будь то Рождество или Новый год, то его значение было бы очевидно. Но перед нами день, словно случайно выхваченный из череды других, и героям предстоит осознать, чем именно для них станет это 5 апреля, как его помнить и символизировать. Неслучайна и профессия дяди: он школьный учитель, начинающий утро с проверки сочинения о Христофоре Колумбе, — это тонкая и горькая ирония по поводу бесконечно повторяющегося открытия Америки, которая, как мы теперь понимаем, не стала той землей чудес, о которой грезили первооткрыватели. Генуэзский еврей-мореплаватель, таким образом, превращается в печальную фигуру американской истории, в еще одно место памяти, в лакмусовую бумажку для ежегодной проверки знаний детей. (Впрочем, одна подсказка насчет даты кроется в историческом календаре: 5 апреля 1614 года в Виргинии состоялось бракосочетание Покахонтас и колониста Джона Ролфа.)
Дядюшкина тяга к путешествиям тоже берет начало в юности: одно из самых счастливых его воспоминаний — поездка на чудаковатый аттракцион, представляющий собой самый большой в мире моток веревки. При некотором усилии воображения в этом мотке можно увидеть метафору еще не развернувшейся человеческой жизни.
Ввиду авторской установки реакция героев на происходящее приобретает первостепенное значение, и Майкл Каннингем вновь демонстрирует виртуозное владение психологической прозой. Дядя — гей, и его оптика немного отстраняет повествование. При этом он сам также «отстранен», ведя инстаграм от лица вымышленного человека — конечно, своей проекции. Велик соблазн предположить, что Майлк Каннингем, сам будучи геем (но не определяя себя как «писателя-гея»), наделил своего героя автобиографическими чертами. Как гей, он ощущает происходящее острее, чем гетеросексуальные люди, — он более одинок и отчужден. И история с инстаграмом также не случайна: герой соцсети, в отличие от его создателя, не гей, а подчеркнуто «нормальный», и в этом можно увидеть страх гея перед своей идентичностью, который до сих пор не отпускает даже в демократических северо-восточных штатах США. Своего финала эта линия достигает в совпадении: в конце концов в инстаграме постятся настоящие фотографии, и таким образом, возможно, стирается грань между героем и его персонажем. По крайней мере, семья запоминает своего дядю в том числе и через инстаграм — вот только не может рассказать его подписчикам, кто на самом деле был его автором.
Именно потому, что у каждого из героев «Дня» «своя» правда, которую они не могут или не хотят навязывать друг другу, рассказчик не указывает выхода для них. И этот поиск, лишенный уверенности, кажется, является ценой, которую платит за свободу американское общество. А неспособность найти общий язык служит выразительной метафорой не только кризиса семьи, но и кризиса семейного романа: точки зрения и фрагменты повествования не складываются в единую «семейную сагу», но только выламываются из ее границ.
Эта установка на полифонию в рамках одной семьи кажется особенно интересной. С одной стороны, семья уже не может быть описана как единое целое и слова о семейном кризисе обретают как будто эстетическое измерение. С другой стороны, именно семья задает важные символические границы повествованию: все проходящие перед нами точки зрения представляют положение дел изнутри, а извне не доносится ни одного голоса, словно автор боится нарушить некую целостность. Просто так проникнуть в семью не получится, но вместе с тем уходит в прошлое и особый семейственный дискурс, так что «День» действительно может прочитываться и как реквием по классическому американскому семейному роману.
Надежду Майклу Каннингему дарит искусство: если можно написать прекрасный роман о семье, значит, все еще не так уж и плохо.