Такая дата, как столетие Октябрьской революции, продолжись советское время, стала бы поводом для написания десятков новых повестей и романов о взятии Зимнего, красных героях Гражданской войны, беллетризованных биографий пламенных революционеров. Но мы уже почти тридцать лет живем в государстве (а государство и народ, как известно, далеко не всегда одно и то же), признавшем Октябрь ошибкой, преступлением, в лучшем случае — неудачным экспериментом, который, как считает немалое число тех, кто имеет доступ ко всевозможным СМИ, стоит или забыть, или хотя бы сдать в архив истории, чтобы двигаться дальше. Поэтому в юбилейном 2017-м не приходилось ждать всплеска художественных произведений о революции.
Но кое-что все-таки появилось. Например, два коллективных сборника рассказов, вышедших в издательстве «Э»: «Семнадцать о Семнадцатом» и «Дюжина слов об Октябре». Рассказы написаны не современниками и участниками революции, а нынешними авторами. От имеющих длинную писательскую биографию (Дина Рубина, Эдуард Русаков, Евгений Попов) до достаточно молодых, мир, порожденный Октябрем, по сути, не заставших (Ольга Брейнингер, Антон Секисов, Глеб Диденко).
Строго говоря, книги не являются, как заявлено в выходных данных, сборниками именно рассказов: здесь и отрывки из романов и повестей (например, у Дины Рубиной из романа «Русская канарейка. Желтухин», у Елены Нестериной из повести «Красные дьяволята (Ремейк)», у Юрия Буйды из романа «Цейлон»), и биографический очерк (Василия Авченко о писателе Арсении Несмелове). Но важнее то, что одна часть вещей явно была написана задолго до формирования сборников, а другая наверняка по предложению издательства.
Открывает первый по времени выхода в свет сборник «Семнадцать о Семнадцатом» рассказ Виктора Пелевина «Хрустальный мир». Для одних восхитительно знаменитый, для других знаменитый печально. Помню, как в 1992 году о рассказе этом возмущенно говорил преподаватель истории кызылского пединститута, в котором я тогда учился. Казалось, преподаватель, немолодой советский человек, сейчас рухнет с инфарктом, а мы, первокурсники, тихо посмеивались над его возмущением — нам тогда оно было еще непонятно.
По сути, «Хрустальный мир» и определяет тональность обоих сборников. Большинство произведений — игривые сочинения на тему революции. Фантазии, аллюзии, полеты воображения, а то и откровенный стеб, обсасывание одних и тех же штампов — «опиум для народа», Троцкий с ледорубом.
В достоверность некоторых сюжетов можно поверить, а можно и не поверить (скажем, «Балансир и флюгарка» Глеба Шульпякова), можно искать смыслы, а можно ничего не понять («Красные белые» Евгения Бабушкина). Можно посмеяться, а можно и похмуриться («Гибель Надежды» Ольги Погодиной-Кузминой, «19–17» Алисы Ганиевой).
С одной стороны, подобный подход к трагической странице нашей истории провоцирует возмущение, подобное тому, какое вызвал «Хрустальный мир» у моего преподавателя, а с другой… Авторы, откликнувшиеся на предложение написать текст для сборника, наверняка оказались в сложном положении: что именно написать? как?
Не знаю, когда был создан рассказ Алексея Варламова «Чистая Муся», но он смотрится в книге (объединю оба сборника в единую книгу) наиболее честным по исполнению. Со всеми вытекающими из этой честности плюсами и минусами.
Действие этого короткого, лаконичного рассказа-истории начинается в 1917-м, когда купца из города Кашина Анемподиста (надеюсь, перепечатал это имя без ошибки) Тихоновича Опарина «лишают всех его богатств». Купец не переносит такого грабежа и умирает, а его единственную дочь Мусю поселяют в крохотную комнатушку. Поначалу над девушкой смеются и издеваются, но потом теряют к ней интерес, и она ничем не отличается от остальных граждан, кроме того, что лишена избирательного права. Муся тщетно пытается добиться, чтобы ей предоставили это право… Она влюбляется в пожалевшего ее мужчину, они женятся, покупают отдельный домик. Но через несколько лет муж уезжает, а потом оказывается, что в Москве раскрыт контрреволюционный заговор, а его участники расстреляны. В том числе и ее муж.
«И наступил год» (это 1937-й), когда Мусе и подобным ей предоставляют избирательное право. Вместе с этим правом приходит и кара — Мусю арестовывают… Через много лет в брошенном доме поселяется старуха (как мы понимаем, героиня рассказа), за которой замечают одну странность: в дни голосования она запирается у себя и никуда не выходит, и приходящие к ней на дом с урной не могут заставить ее опустить бюллетень.
В общем-то, реалистическая история, таких старух по Советскому Союзу было в 60–70-е наверняка немало. Написана крепко, внятно, с душой. Но в то же время невозможно отделаться от ощущения, что это больше вариация, чем оригинальное произведение, язык — стилизация языка 20-х. По крайней мере, того языка, каким писали в те годы.
Но как избежать вариаций и стилизаций, если пишешь о том времени? Литература 20-х (Бабеля, Зазубрина, Булгакова, Платонова, молодого Шолохова, да и молодой Сейфуллиной) настолько ярка и самобытна, что невозможно не попасть под ее влияние, обращаясь к тому времени.
К таким же вариациям и стилизациям можно отнести рассказ «Выстрел в сердце» Германа Садулаева, отрывок из повести «Чукотан» Бориса Евсеева, еще несколько произведений, где авторы пытаются вжиться в людей той эпохи, смотреть на происходящее их глазами, употреблять их лексику…
С противоположной Алексею Варламову стороны к теме Октября подошла Ирина Муравьева. Она написала безыскусный, наверное, автобиографический рассказ «Как мой дед взял Зимний». Героиня, первоклассница, придумывает вскоре после рассказа учительницы Веры Васильевны о революции, что ее дедушка брал Зимний дворец. Этим она делится с подругой, и новость быстро доходит до учительницы. Вера Васильевна расспрашивает бабушку героини, правда это или нет, бабушка уклончиво подтверждает, но для того, чтобы внучку не стали считать врушей, и просит учительницу никому об этом не рассказывать: внучка, мол, и так не слушается, а может совсем избаловаться… Ближе к финалу мы понимаем, что в семье героини есть скелеты в шкафу, кажется, что они начнут вываливаться оттуда, но нет, шкаф надежно заперт — на дворе крепкая советская власть, не время…
Лучшими или, вернее, самыми интересными мне показались рассказы — их мало, — в которых собственно не об Октябре, но о некоем социальном или экзистенциальном недовольстве, о тех искрах, из которых в будущем вполне может возгореться пламя.
Действие происходит в наше время, герои — обычные вроде бы люди, живущие в Москве, провинциальных городах России, в Киеве. Авторы молодые, вряд ли заставшие время, когда день 7 ноября был красным днем календаря на государственном уровне.
Выделю «Север» Антона Секисова, «Ремни» Платона Беседина, «Сегодня мне повезет» Павла Никулина, «Поэтический вечер» Дмитрия Косякова. Это не сочинения на заданную тему, а вполне самостоятельные произведения о тех, кто вполне может стать или уже стал (как в случае героя рассказа Беседина) или участником, или современником новой революции.
А может, и продолжением Октябрьской. Слова популярной на официальных советских концертах песни «Есть у революции начало, нет у революции конца» до сих пор, в общем-то, актуальны. Я лично разделяю мнение тех историков, что объединяют французские революции конца XVIII–XIX веков в одну. С Большого голода 1770 года до введения титула «президент республики» в 1871 году. По сути, те же сто лет. А точки над i (теперь чаще стали говорить «точки над ё») у нас еще не расставлены. Смеясь расставаться с прошлым еще не время.