Энгус Бергин. Великая революция идей: возрождение свободных рынков после Великой депрессии. М.: Мысль, 2017
Великая депрессия стала моментом разочарования в идеях неограниченного рынка для многих американских и европейских интеллектуалов. По обе стороны Атлантики господствовали идеи Кейнса [Джон Мейнард Кейнс — английский экономист, давший начало «кейнсианству» — прим. ред.], но многие считали, что «спасти капитализм от капиталистов» не получится — и наступление социализма неизбежно. Кто-то приветствовал грядущий социализм — например, архитектор Бреттон-Вудской валютной системы Гарри Декстер Уайт. Другие ожидали его с мрачным пессимизмом, в том числе венский эмигрант Йозеф Шумпетер. Но небольшая группа ученых — представителей разных общественных наук, но в большинстве своем экономистов — была полна решимости отстоять идеалы классического либерализма. Поначалу сплотившись вокруг американского журналиста Уолтера Липпмана, они быстро нашли себе нового лидера в лице профессора Лондонской школы экономики, австрийца Фридриха фон Хайека. Книга историка капитализма Энгуса Бергина рассказывает, как сперва Хайек, а затем Милтон Фридман вернули идеям свободного рынка интеллектуальную репутацию — казалось, полностью растраченную в годы Великой депрессии.
Бергин обозревает 1930–1970-е годы: от «коллоквиума Липпмана» через Хайека и популярность его «Дороги к рабству» к созданию общества «Мон Пелерин» и «захвату» последнего чикагскими экономистами во главе с Милтоном Фридманом. Революция идей выглядит как непрерывная радикализация: в ранних текстах членов Мон-Пелеринского общества еще можно найти много одобрительных слов о социальных программах и перераспределении в пользу бедных. Конечно, в организации были и радикалы — например, Людвиг фон Мизес считал многих членов общества, в том числе Фридмана, социалистами. Оказалось, что взгляды Мизеса просто опередили свое время. Показателен случай, связанный с текстом чикагца-прорыночника Генри Саймонса, в 1940-х казавшимся радикальным, — много лет спустя Фридман сочтет его едва ли не социалистическим.
Кроме радикализации, важный сюжет книги — переход лидерства от Хайека к Фридману, большую роль в котором сыграла успешная популистская риторика последнего. Споря с противниками, Фридман всегда соглашался с их целями, но критиковал средства; он всегда стремился убедить окружающих, что для достижения любой благородной цели социалистов лучше использовать рыночные методы. Хотите, чтобы у бедных была крыша над головой? Ценовой потолок для ренты только ухудшит положение. Хотите, чтобы бедные больше зарабатывали? Минимальная зарплата лишь создаст неэффективную безработицу — вмешиваться в работу рынка не стоит. В рассуждениях Фридмана можно легко узнать уроки «микроэкономики-1» или «введения в экономику» — в англоязычных странах такие курсы называются Economics 101. Сегодня левые экономисты высмеивают эти рассуждения как 101ism: реальность устроена сложнее, чем простейшие экономические модели. Шаг в сторону от введения в экономику — и окажется, что минимальная зарплата может увеличивать общественное благосостояние. Сам Фридман подобных теоретических новшеств не принимал и до конца жизни оставался убежденным рыночником. Но об этом написаны другие книги — с началом революции Рейгана и Тэтчер история Бергина заканчивается.
Дэниел Стедмен-Джоунз. Рождение неолиберальной политики: от Хайека и Фридмана до Рейгана и Тэтчер. М.: Мысль, 2017
Выход книги Стедмена-Джоунза одновременно с книгой Бергина не слишком удачен, потому что обе книги примерно про одно и то же: возрождение прорыночных идей после Великой депрессии. Стедмен-Джоунз прямо называет их неолиберальными — ярлык, который многие не любят и считают признаком ангажированности, у Стедмана-Джоунза служит четким определением для политического движения за свободу рынков. Бергина интересуют идеи — и он больше внимания уделяет 1930-м годам. Стедмена-Джоунса интересует движение — и он концентрируется на том, как под влиянием идей Хайека и Фридмана создавалась трансатлантическая сеть фондов, институтов и мозговых трестов, которые формулировали прорыночную альтернативу для послевоенного консенсуса. Когда существующая политика зашла в тупик, у неолибералов уже были готовые решения — и планы по их воплощению в жизнь. Они не изобрели ничего нового — в свое время прогрессисты и сторонники Нового курса создали похожую трансатлантическую сеть институтов (об этом замечательная книга Дэниела Роджерса Atlantic Crossings).
Одно из важных направлений достаточно разнородного интеллектуального движения последних десяти лет, известного как «новая история капитализма», — это история идей и политических движений. До сих пор книги по истории неолиберализма, выходившие на русском (да и на английском), писались либо убежденными сторонниками свободного рынка, либо его не менее убежденными противниками. Взгляд Бергина и Стедмена-Джоунза — беспристрастный, взгляд историков, а не идеологов. Остается надеяться, что переводы Стедмена-Джоунза и Бергина — это первые ласточки, и мы еще увидим на русском работы Дженнифер Бернс, Бетани Моретон и Ким Филипс-Фейн. Интересно, что в русском переводе название книги изменилось — в оригинале она называлась Masters of the Universe. Выросший в 1990-х читатель заметит иронию: «Властелины вселенной» — это название мультфильма про мускулистого героя (Хи-Мена), который создавался в первую очередь для продажи игрушек корпорации Mattel.
Сэмюель Боулз. Моральная экономика. Почему хорошие стимулы не заменят хороших граждан. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017
Когда экономисты берутся рассуждать об устройстве общества, слишком часто результат оказывается неутешительным. Они любят писать, что люди реагируют на стимулы: из этого утверждения следует немало парадоксов, так как реакция людей может привести к непреднамеренным последствиям. Боулз напоминает, что люди не просто реагируют на стимулы (читай, следуют собственной выгоде), но нередко совершают альтруистические поступки. Если не принимать во внимание эту «человеческую» сторону людей, считать их рациональными эгоистами и издавать соответствующие законы, возникнет так называемое «вытеснение». Те, кто раньше работал за идею, становятся циничнее и эгоистичнее, когда их начинают стимулировать деньгами. У Боулза множество свидетельств подобного эффекта вытеснения — от отдельных наблюдений до тщательно продуманных лабораторных экспериментов.
«Моральная экономика» — пример того, как экономист может думать о нерациональных в экономическом смысле мотивах людей, не теряя аналитической строгости. Говорите, люди могут быть альтруистами? Давайте измерим, на сколько процентов они альтруистичны! Экономисты долгие годы отмахивались от альтруизма как от второстепенной мотивации — мол, на рынке человек быстро узнает свой (денежный) интерес. Но подобные теоретические построения теряют популярность в эпоху эмпирической революции в экономической науке. Философские выводы из работы Боулза еще интереснее: можно сказать, что рыночные институты вытесняют альтруистические мотивы, но не точнее ли сказать, что рынок попросту создает своего агента, homo economicus? Экономические социологи знают об этом с 1990-х годов — это так называемый тезис о перформативности экономической науки. Но экономисты не читают экономических социологов: прочитают ли они Боулза — покажет ближайшее время.
Бранко Миланович. Глобальное неравенство. Новый подход для эпохи глобализации. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017
После успеха «Капитала в XXI веке» Пикетти издатели поняли, что на книги о неравенстве есть спрос. Рынок захлестнул вал книг — более или менее удачных — от людей, работы которых раньше были известны только специалистам. Бывший экономист Всемирного банка и профессор Городского университета Нью-Йорка Бранко Миланович специалистам известен не меньше, чем Пикетти. Именно Миланович курирует крупнейшую межнациональную базу данных о неравенстве «Все индексы Джини». Но Миланович не повторяет Пикетти — книги получились очень разные. Пикетти смотрит на долгосрочную эволюцию неравенства в западных странах. Милановича больше интересует неравенство между всеми жителями нашей планеты — глобальное неравенство. Книга стала знаменитой благодаря графику, известному как «слон Милановича»: на горизонтальной оси графика отображено то, насколько богата группа людей, а по вертикальной — насколько изменилось ее богатство за последние полвека. Хвост слона — бедная и стагнирующая Африка, спина и голова — «глобальный средний класс», то есть стремительно богатеющие (но все еще бедные даже по российский стандартам) жители Индии и Китая, задранный вверх хобот — разбогатевший глобальный 1%. Россияне оказались вместе со средним классом развитых стран в основании хобота — наши доходы не слишком выросли.
Для описания эволюции неравенства экономисты долгие годы использовали гипотезу Саймона Кузнеца, согласно которой при переходе от аграрного общества к промышленному неравенство растет, а затем, по мере роста среднего класса, который предъявляет спрос на социальные программы, падает. Но с приходом Рейгана и Тэтчер эта гипотеза сломалась. Миланович считает, что развитые страны сегодня находятся в начале второй волны Кузнеца: неравенство будет расти и дальше, пока противодействующие силы — политические или технологические — не обусловят его спад. Миланович любит провоцировать читателя, а в своих рассуждениях всегда идет до конца, поэтому его книгу продолжают обсуждать.
Кеннет Померанц. Великое расхождение. Китай, Европа и создание современной экономики. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2017
Два важнейших факта в мировой экономической истории: (1) большую часть письменной истории человечества жизненные стандарты оставались примерно постоянными и (2) решительный разрыв с миром стагнации произошел в результате промышленной революции, начавшейся в Англии и распространившейся в США и Западной Европе. Но не был ли этот успех Запада предрешен изначально? Поколения исследователей искали истоки западного господства глубоко в истории. И лишь недавно группа историков, многие из которых работали в университетах штата Калифорния (отсюда название — Калифорнийская школа), собрали достаточно данных, чтобы задаться вопросом: когда на самом деле Восток (Индия и Китай) отстал от Запада в жизненных стандартах? Ответ Померанца — возможно, лишь в конце XVIII столетия. Вплоть до этого момента страны шли вровень и их ожидали похожие проблемы убывающей предельной производительности земли (в Англии эта проблема беспокоила Давида Рикардо). Британии удалось вырваться вперед благодаря случаю: залежи угля дали энергию, а земли завоеванной Америки ослабили давление населения на британскую землю. В решающий момент Англия смогла совершить технологический прорыв.
Померанц не догматик: в свете множества новых работ, в том числе китайских исследователей, он пересмотрел «точку расхождения», перенеся ее с конца XVIII века на конец XVII века. Последовавшие за Померанцем ревизионистские работы по Индии подверглись серьезной критике. Тем не менее, фокус дисциплины не будет прежним: исследования Великого расхождения стали менее европоцентричными, слышнее голос исследователей из Китая и Индии. Читать самого Померанца интересно и вне этого контекста: он историк, который думает как экономист, излагая аргументы с железной последовательностью. Этим и объясняется парадокс: ключевые выводы пересмотрены, но число читателей Померанца только растет.