Александр Никулин. Школа Чаянова: утопия и сельское развитие. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2020. Содержание
В студенческие годы у меня совпали прочтение книги Владимира Дудинцева «Белые одежды» и факультативный курс «История экономических учений». Книга произвела неизгладимое впечатление: она художественно ярко описывает работу и жизнь ученых, убедительно реконструируя исторический контекст их исследовательских поисков. Учебный курс запомнился не в меньшей степени: помимо указания дат жизни и страновой принадлежности классиков экономической мысли, все время занимало монотонное зачитывание преподавателем основных положений из их теорий, причем отсутствие контекстуальных рамок (исторических) и деталей (биографических) не позволяло понять, почему все эти люди были признаны классиками и в каких условиях сложились их научные взгляды.
Безусловно, художественное произведение не может и не должно досконально воспроизводить детали научного поиска и концептуальные построения ученых, а лекционный курс не нуждается в развлекательном компоненте. Однако для понимания того, как формируется научное мировоззрение ученого, все же необходимо представлять исторические условия его жизни и все направления его деятельности (узкая специализация — вынужденная и неоднозначная особенность нашего времени).
Книга Александра Никулина о выдающемся русском экономисте Александре Васильевиче Чаянове (1888—1937) — яркий пример того, что история экономических идей может быть увлекательным разделом экономической науки. Для этого просто не нужно превращать эту историю в конспект экономических соображений классиков и в очередной раз переписывать их общеизвестные идеи (у Чаянова это, прежде всего, теория крестьянского хозяйства и оптимумов), а нужно видеть за текстами реальных людей, у которых были обширные междисциплинарные интересы, множество увлечений, связанных с научной работой, но далеких от «чистой» науки, а также писательский талант, творческое воображение и непростая насыщенная событиями жизнь в переломные периоды истории.
Книга далека от формата серии «Жизнь замечательных людей» и стандартно-типической презентации Чаянова как экономиста-крестьяноведа, поэтому может показаться взыскательному читателю публицистическо-фрагментарной. Но, во-первых, это не классическое монографическое изложение взглядов Чаянова, в том числе, потому что книга — значительно доработанные и дополненные фрагменты из ранее опубликованных статей автора. Во-вторых, представленные в книге темы не привычны для строгого экономического дискурса о вдохновителе и руководителе организационно-производственной школы. Но в этом и состоит преимущество работы Никулина: автор предлагает читателю художественно-научную «карту» страны Чаяновии, сосредоточившись на тех ее «регионах», которые, на его взгляд, принципиальны для становления Чаянова-ученого и его (утопически-)экономического моделирования, и прочертив ее внешние «границы».
В книге представлен исследовательски выверенный, но очень авторский взгляд на научное наследие экономиста в контексте времени его создания и в его (возможном) современном звучании, с особым акцентом на идее утопии как стержне научных поисков Чаянова. Первая часть книги представляет обзор его культурологически отягощенных утопических проектов сельского-городского развития. Во второй части чаяновский аграрный утопизм противопоставлен (в компаративистски-исследовательских, а не критических целях) марксистскому революционному индустриализму. Третья часть — реконструкция возвращения к идеям организационно-производственной школы в более поздние исторические периоды. Завершает книгу часть, которая показывает, сколь разной исследовательской оптикой пользовался Чаянов. С одной стороны, это утопические модели (Чаянов-«фантаст») и скрупулезные экономические расчеты (Чаянов-«реалист»), с другой стороны, «микро-оптика» крестьянского двора (сельской жизни) и «макро-оптика» международной аграрной регионалистики. Авторский стиль созвучен творчеству Чаянова: в тексте представлены смелые варианты сопоставительной характеристики идей Чаянова и их применения — для «постижения направлений сельского развития России и мира прошедшего ХХ века и наступившего века XXI» и «поиска решений в социально-экономических и культурных преобразованиях нашего времени».
Однако Никулин не перегружает текст собственными комментариями и интерпретациями. Чаянову и всем упоминаемым ученым предоставлено право голоса — в формате развернутых цитат и подробного изложения содержания работ, причем акцент сделан на междисциплинарных связях и отсылках к идеям зарубежных и российских ученых. Кроме того, в тексте не разводятся Чаянов-ученый (обезличенный представитель неких экономических воззрений) и Чаянов-человек. Напротив, автор подчеркивает, что «Чаянов отнюдь не нейтрален в своих личностных социально-экономических и историко-культурных предпочтениях. Он аксиоматически убежден, что сельский мир крестьянских хозяйств является базой, фундаментом эволюции всемирного разнообразия человеческого общества... Чаянов — яркий представитель идеологии аграризма, противопоставляющий свои утопии другим идеологиям и другим утопиям: прогрессизму и урбанизму, капитализму и коммунизму. Чаяновский аграрный утопизм великодушен, в будущем он побеждает, но не изничтожает своих основных противников... Государство и рынок, индустрия и город, капитализм и социализм имеют право на существование в стране крестьянской утопии, подчиненные власти оптимумов всеобщего кооперативизма, укорененного в мудрости сельской гармонии». В повествование вплетены зарисовки из личной жизни экономиста, которые подчеркивают особенности его научного стиля, проявляющиеся и в других увлечениях — исследованиях истории Москвы, хронологической каталогизации собраний ее художественных богатств, искусствоведческих изысканиях в области гравировального искусства и т. д.
Книга снабжена внушительным библиографическим аппаратом, но акцент все же сделан на обобщенной характеристике чаяновского наследия в его разнообразных проявлениях. Так, Никулин выделяет три важнейшие черты «утопического мировоззрения Чаянова, коренным образом определяющие как научные, так и фантастические особенности его произведений: 1) он мыслит альтернативами <...> сосуществования самых разных социальных форм в их отношениях соперничества и сотрудничества; 2) подчеркивает, как много относительного имеется в мире социальных форм и отношений, где нет абсолютно верных альтернатив социального развития и полностью совершенных форм социальной жизни; 3) во взаимодействии и развитии социальных форм и институтов, по Чаянову, <...> необходимо искать пути оптимальных компромиссов, результатом которых может быть относительно устойчивое и гармоничное развитие человеческого общества, <...> но и оно со временем нарушается». Эти принципы следовало бы взять на вооружение нынешним российским управленцам, которые слишком увлечены идеями безальтернативности, стандартизации и вертикально-интегрированной однородной социальной стабильности.
Чаянов представлен в книге в первую очередь как утопист, стремившийся экономически обосновать и культурологически вдохновить «гармонические оптимумы» социальной жизни. Автор отмечает и социально-политическую интуицию Чаянова, который не пребывал в «башне из слоновой кости», а обращался к разножанровому утопическому конструированию в контексте социальных бифуркаций своего времени: начало Первой мировой войны — теория изолированного/автаркического государства, разгар экономики военного коммунизма — крестьянская утопия советского будущего, канун «великого перелома» и индустриальных мечтаний — утопия технократического аграризма. «Чаянов был не просто аграрником-экономистом, но, прежде всего, социальным мыслителем, который стремился определить возможные оптимумы для фундаментальных социальных процессов общественного развития в их интенсифицирующейся динамике противоречий и кризисов».
Признавая эрудицию, научную квалифицированность, творческое воображение, талант к моделированию и прогнозированию социально-экономических процессов Чаянова, автор в то же время выполняет его завет — стремится к «гармоническому оптимуму» в реконструкции его научного наследия. Никулин сочетает признание заслуг Чаянова с проблематизацией его утопических проектов (игнорирование технологического прогресса сельского хозяйства, «своеобразная экологическая беспечность» и др.), в том числе, цитируя тех, кто сдержанно, вдумчиво-критически относится к идеям организационно-производственной школы. Подчеркивая социально-политической интуицию и продуманность прогнозов Чаянова, автор отмечает «артистический популизм» его утопий, в которых много несбывшихся пророчеств: Москва стала не сельско-утопическим, а гуперурбанистическим центром страны, хотя и с «латентными гиперсельскими чертами», наша планета вряд ли превратится в «город-сад» в обозримой перспективе, и «идеал гармонии оптимумов альтернативных форм и стилей жизни общества <...> малодостижим». Читатель может не согласиться и с теми прогнозами экономиста, которые Никулин счел сбывшимися: скажем, вряд ли Чаянов представлял себе олигархию советского типа, говоря о «политической модели экономико-культурного доминирования избранной утопической идеологии, осуществляемого сплоченной командой олигархов (честолюбцев и эстетов)», хотя аналогии, несомненно, прослеживаются.
Второй сквозной мотив книги — сопоставления. Автор сравнивает «утопические и прагматические конструкции Чаянова с идеями его знаменитых современников» (а также их жизненные траектории и мировоззренческо-биографические черты), которые занимали «принципиально античаяновскую позицию» по вопросам «противоречий города и села, центра и периферии, культуры и экономики, капитализма и иных социальных систем, революции и реакции, элит и масс, личности и общества». Например, в откомментированных изложениях утопий Александра Богданова (урбанизм, эволюционный монизм и примат жестких системно-организационных принципов) и Чаянова (аграризм, эволюционный плюрализм и кооперация), автор показывает, как в их художественных фантазиях (по форме) были отражены принципиально различные социально-экономические воззрения на будущее рабочего и крестьянина в советской стране. «Богдановские утопии в целом бескомпромиссны, однонаправлены, в то время как чаяновские представляют собой компромиссные конгломераты возможных альтернатив социального и личностного развития».
Аналогичный сопоставительный разбор утопий Чаянова и Андрея Платонова приводит автора к выводу, что «у Чаянова ведущие силы утопии — аграрно-кооперативные мудрецы, у Платонова — анархо-коммунистические простецы <...>, основанием для чаяновской утопии является кооперация на основе крестьянской культуры и экономики, а для платоновской — коммунизм». Компаративистское исследование взглядов Чаянова и других представителей организационно-производственной школы показывает, что для нее были характерны не только общие взгляды по основным вопросам социально-экономического развития, но и принципиальные идейные разногласия: многообразная вертикальная система сельскохозяйственных кооперативов или примат частной собственности и фермерских хуторов, разные модели экономического развития для российского сельскохозяйственного «юга» и «севера» и др. Отголоски этих разногласий прослеживаются в советских и современных теориях, научно-публицистических описаниях сельской жизни, реализованных инициативах сельского возрождения и проектах сельскохозяйственного развития (в книге описан ряд показательных исследовательских проектов, местных инициатив и примеров сельской самоорганизации).
«Культурологический» аспект компаративистики связан с тем, что представители организационно-производственной школы изучали неразрывную связь экономических и культурных характеристик в российской аграрной истории и современности, сопоставляя их с особенностями экономики и культуры других регионов мира. Впрочем, и здесь автор объективно оценивает наработки организационно-производственной школы, отмечая, в частности, что «Чаянов проделал колоссальную работу по анализу разнообразных социально-экономических явлений в условиях мировых и национальных политических и экономических кризисов», «много и плодотворно занимался международной регионалистикой аграрного развития», но «не увидел всей драмы утопических и реалистических экспериментов с колхозами и сельскохозяйственными кооперативами в различных регионах земного шара, длившейся почти до конца XX века».
Помимо утопизма Чаянова и авторской компаративистики, третий сквозной мотив книги — «культурологизм» Чаянова как ученого и педагога, который преподавал сам и разрабатывал методики обучения научному мышлению и творческому поиску не только для высшей школы, но и для крестьянских сельскохозяйственных курсов. Он «столь много и достаточно профессионально занимался вопросами культуры, искусства, образования, что без специального исследования его интеллектуального культурологического наследия в самом широком смысле этого слова невозможно понять, как он собирался воплощать свои междисциплинарные футурологические замыслы в реальную жизнь <...> Чаянов неоднократно подчеркивал, что для грядущих революционно-футуристических реформ человечества преобразования в сфере образования и культуры имеют гораздо большее значение, чем реформы непосредственно в сфере экономики». Следует уточнить для российских управленцев, что речь идет не о стандартизации учебных программ, тоннах отчетности, подушевом финансировании и организационной гигантомании, а о культурном просвещении и доступности (само)образования, когда «академические и университетские городки во многих странах мира стремятся стать лабораториями-хранителями и рассадниками интеллектуального созидания».
Несомненно, в книге Чаянов представлен как в первую очередь экономист, но автор относит его к той плеяде ученых, что пытались (творчески) описать социокультурный и историко-антропологический контексты экономической деятельности. Именно этим и объясняется современность научного наследия Чаянова, которое не сводится лишь к теории крестьянского хозяйства и оптимумов. Представленные в книге «неклассические» (для экономической теории) тексты Чаянова и их сопоставления убеждают, что сегодня экономическая наука должна осознать невозможность существовать вне культурного контекста — только на основе формальной точности, теоретических абстракций и математического анализа. Кроме того, у читателя неизбежно возникнет ощущение, что и сегодня мы живем в мире чаяновской утопии — «череде хронических конфликтов и кризисов <...> в экономически и культурно разнообразной России», а российское общество продолжает трудное обучение «основам сохранения и развития политического плюрализма и экономической многоукладности». Это ощущение делает книгу не только интересной, но и актуальной.