Прыжок в братские могилы, человеческое в нечеловеческом, история космологии, бессмертие души, а также жилища петербуржцев в прямой речи самих петербуржцев. Как обычно по пятницам о самых заметных книжных новинках рассказывает Иван Напреенко.

Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России. М.: Common Place, 2020. Содержание

На железнодорожном вокзале города Нижний Тагил, к которому фронт Великой Отечественной не приближался и на тысячу километров, стоит стела со страшной надписью. Ее особая жуткость заключается в номинативной, констатирующей формулировке: «Вечный неоплатный долг живых перед мертвыми». Эта фраза — идеальный шаблон для описания травмы, вокруг которой формируется сообщество: в нашем случае формировался советский народ, чья тождественность народу РФ в 2020 году вызывает вопросы не меньшие, чем государственная политика в области памяти о войне.

Герои новой и совершенно удивительной книги издательской инициативы Common Place вопросами не слишком задаются. Они — практики, которые выплачивают коллективный долг, перенося его в личное измерение. Своими силами, своим уходящим теплом, временем своей жизни они закрывают недоимки перед общими мертвецами — за себя и того парня, то есть за нас с тобой, читатель. В систематической форме свидетельства этих людей, посвятивших себя поиску и перезахоронению солдат Великой Отечественной, в России никогда не публиковались, но теперь эта амбразура (вполне героически и своевременно) блокирована.

Плакатное вступление историка Модеста Колерова можно пропустить и сразу перейти к редакторскому предисловию. Ф.Д. фиксирует сюжет, подвигнувший его на этот сборник и в то же время сквозной для рассказов многих поисковиков: полуслучайно попробовал копать — испытал потрясение — понял, что так оставить не может.

Эта конвертация коллективного долга в личную миссию, пожалуй, самый таинственный момент, который связывает прямую речь очень разных протагонистов — речь местами скупую и сдержанную, местами обнаженную и практически всегда горькую. Горизонт этих индивидуальных и большинству незаметных подвижнических усилий суть исчерпание самой вечности, залатывание общей раны. Увидеть в костях человека, перепрожить его последние минуты означает выполнить работу памяти, которая открывает возможность нового невиновного начала; начала, которое уже не сможет присвоить никакое «Военно-историческое общество».

«Там, где фронт, нейтральная полоса разделена оврагом. Вот мы идем: раз полный вещмешок патронов гнилых, брошенный, штык СВТ-шный брошенный, магазины брошенные. И медальон брошенный. Каска. То есть он спускался и шел к немцам. А там был первого декабря прорыв, окружили немцы. И вот родственники приехали, просят: „Расскажите о последних часах, как он погиб, что, чего?” Чего я ей расскажу? По моим прикидкам, он в плен попал. А может, сдался, а может, раненый был, все поскидывал. Вот и говорю: „Там было окружение, все вещи брошены, а тела нет”. Иногда, когда копаешь, прям уже картину видишь. И по настрелу, и по другим вещам.
То, что ты читаешь в книгах, — это одно, а так, чтобы увидеть по-настоящему... Как тебе объяснить... Это с годами, с годами идет — мы можем уже даже читать картину боя, те, кто дофига копал. Кто дофига копался — он прыгает сразу в траншею, раз — видит, настрел, ага, раз — пулеметный настрел, раз — начинаешь шерстить, видишь — попадаются целые патроны, значит, пулеметчик нервничал, начал передергивать затвор. Поглядел вперед, пошел в сторону, в которую стрелял человек: раз — каска, но это ладно, мог бросить, раз — котелок попался (котелок бросить нельзя, человек без еды себя не оставит), раз — вот и он сам».

Марсилио Фичино. Платоновская теология о бессмертии души в XVIII книгах. СПб.: Владимир Даль, 2020. Перевод с латинского А. Тыжова. Содержание

Впервые на русском выходит «Платоновская теология» — центральный труд итальянского философа-неоплатоника Марсилио Фичино, одного из самых влиятельных гуманистов раннего Возрождения. Фичино, бывший также священником, врачом, астрологом, известен как глава флорентийской Платоновской академии, созданной на средства Козимо Медичи, основателя династии Медичи. В рамках «академического гранта», выделенного этим богатейшим человеком Европы, Фичино перевел на латинский платоновские диалоги, а из комментариев к ним вырос трактат о бессмертии души.

В «Истории Флоренции» Макиавелли называет автора «Теологии» «вторым отцом платоновской философии». Главная интеллектуальная амбиция учителя Пико делла Мирандолы и Джордано Бруно заключается в том, чтобы синтезировать античное наследие с христианской верой, или, выражаясь словами историка Олега Кузнецова, «использовать выкладки языческих мудрецов для доказательства истинности основных положений христианского вероучения, в частности догмата о бессмертии индивидуальной души».

То, как Фичино описывает человеческую душу, обозначает радикальный разрыв со средневековым умалением индивида до статуса «греховного сосуда». В трактате антропос предстает «мировой скрепой» — связующим звеном между миром ангелов и миром бессловесных созданий. Это эйфорическое откровение, насыщенное магическим мироощущением и до сих пор вызывающее триумфальный отклик, обозначило переход к куда более рационалистическому периоду, где идеи Фичино отозвались, например, в идеях естественной религии Руссо.

«Когда дух от неизмеримого света незримого мира нисходит в темное тело, которое надо приводить в движение и которым надо управлять, он, погруженный в новый и противоположный его природе мрак, вынужден долго колебаться, оставаясь слепым. Прибавь к этому, что из-за огромного внезапного изменения к худшему дух вынужден долго болеть и находиться в таком же состояние, как те, кто из-за безумия, сна или опьянения обманываются и страдают из-за ложных образов. Вы определенно ощущаете себя не иначе, чем кто-то, внезапно брошенный вниз головой в описанную нами пещеру, так как человек этот настолько погрузится в новый для себя мрак, что либо вообще не сможет, либо с трудом, благодаря скудному освещению пещеры, будет способен различить одни тени, как и было сказано».

Юлия Галкина, Максим Косьмин. Истории домов Петербурга, рассказанные их жителями. М.: Бомбора, 2020.

Концепция книги опробована на Москве антропологом Дмитрием Опариным и фотографом Антоном Акимовым в 2016 году. Подход оказался удачен, и теперь его перенесли на Петербург. Все довольно просто: взяты не самые очевидные дома, построенные до середины 1930-х, тщательно исследованы «на месте» и в архивах, со старожилами проведены интервью, их квартиры изучены, сфотографированы, а семейные документы отсканированы.

На выходе получилось атмосферное краеведческое издание, с личными деталями и множеством иллюстраций — такое не стыдно дарить не только петроградофилам, но и просто людям интересующимся.

При ближайшем рассмотрении, впрочем, обнаруживаются странности, но их можно объяснить озвученной установкой фиксировать воспоминания «как есть», даже если они не поддаются документальной верификации. Не вполне понятно, распространяется ли этот принцип на явные мифы. Так, например, один из информантов сообщает, что в блокаду им помогал с талонами на питание лично Киров, который к тому моменту был шесть лет как убит.

Но это, в сущности, мелочи, которые можно игнорировать, подобно странной верстке, умеренно блеклого качества печати и загадочной политики в области буквы «ё», которая в соседних абзацах в одном и том же слове может появляться и исчезать, словно черт из табакерки.

«Когда на полигоне испытывали морские орудия, у нас на доме отлетала штукатурка и трескались стекла. Но в основном там все же ракетные установки испытывали. Смотришь: „у-у-у-у” — 6–8 штук в небо ушли. По ночам испытывали осветительные приборы: ба-бах, и летят парашюты с осветителями. Стреляли и днем, и ночью — постоянно, как на войне».

Норбет Заксер. Человек в животном. Почему животные так часто походят на нас в своем мышлении, чувствах и поведении. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2020. Перевод с немецкого Н. Штильмарк. Содержание

Немецкий биолог поведения Норберт Заксер написал книгу с амбицией показать, как за последние десятилетия — благодаря когнитивному и эмоциональному повороту в исследовательской оптике — сократилась дистанция между людьми и «братьями нашими меньшими». По словам самого автора, «в животном действительно сокрыто гораздо больше человеческого, чем нам казалось еще совсем недавно».

Сокращение дистанции происходит не только в результате научных открытий и их «эпистемически» обусловленных интерпретаций. Параллельно меняется мнение публики. В качестве парадигмального примера изменений в понимании животных исследователь приводит следующий: когда несколько десятилетий назад биологам-первокурсникам показывали фотографии человека, шимпанзе и золотой рыбки с просьбой их спонтанно разделить, то 90 % откладывали в сторону обезьяну и рыбу. Сегодня в сторону откладывают только рыбу.

Восемь глав, описывающие современные представления о поведении не-человеков, их физиологические механизмы и психологические аспекты, можно читать в любом порядке. Познавательные факты поступают как на конвейере: мы узнаем, что существеннейшим фактором амортизации стресса у животных (как и у нас) являются надежные социальные связи. Или: что детские впечатления у животных (как и у нас) определяют индивидуальный характер существа на протяжении жизни не в меньшей степени, чем гены. Или: что игры у животных (как и у нас) снижают риск заболевания болезнью Альцгеймера. Словом, отличное чтение для тех, кто хочет почувствовать себя менее уникальным на планете Земля.

Ошибочно думать, что Заксер стремится попасть в тренд «антропологии по ту сторону человека». Скорее наоборот — он вполне консервативен и в своей констатации сближения достаточно четко прочерчивает границу между «нами» и «ними»: кумулятивная культурная революция, способность коммуницировать о прошлом и будущем, воспитание в пользу мира, толерантность.

«С самого начала важно уяснить: никакое поведение не является чисто генетическим и никакое поведение не обусловлено одной лишь средой. Как уже упоминалось, эти два фактора чаще всего взаимодействуют. Однако определенные различия в поведении двух людей или животных могут объясняться как одними только генами, так и одной только средой. Если зебровая амадина, выращенная собственными родителями, выбирает, с кем спариваться — с другой зебровой амадиной либо с представителем вида вьюрковых ткачиков, острохвостой бронзовой амадиной, она выбирает зебровую амадину. Однако если зебровую амадину отдать на воспитание острохвостой бронзовой амадине и после этого предоставить ей тот же выбор, она предпочитает острохвостую амадину. Если мы спросим, связано ли ее действие само по себе с генами зебровой амадины, то получим ответ: конечно же, да! <...> Однако если мы зададим вопрос: связана ли разница в выборе у зебровых амадин, воспитанных птицами разных видов, с их генами, то ответ будет: конечно же, нет!»

Более обширный фрагмент книги можно прочитать на «Горьком».

Джон Норт. Космос. Иллюстрированная история астрономии и космологии. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Перевод с английского К. Иванова. Содержание

Первая научно-популярная книга британского историка науки Джона Норта называлась «Мера вселенной: история современной космологии» (1965). Название последней, вышедшей за несколько месяцев до смерти исследователя, в 2008-м, вы можете прочитать над этим абзацем. Норт всю жизнь понимал область своих научных интересов как историю человеческого стремления понять звездное небо над нами и наше место во вселенской системе координат.

«Космос» — это 1000-страничный монумент, суммирующий как творческий путь исследователя, так и саму историю астрономии и космологии. Задача сама по себе кажется неподъемной, однако Норту удалось ее с блеском решить — с поправкой на неизбежную сжатость описания. Как замечает сам автор, «конечно, ни один профессиональный историк никогда не признает, что он полностью удовлетворен всеобщей историей, но, с другой стороны, вряд ли стоит писать историю, способную удовлетворить исключительно профессиональных историков».

Повествование гладко движется от палеолитических пещерных рисунков, фиксирующих фазы луны, через научные практики древних египтян, греков, ацтеков, арабов (список далеко не полон) — к орбитальным обсерваториям и последним физическим теориям. Доходчивости и без того доступному изложению добавляют сотни иллюстраций.

Величественное впечатление производят не только охват и добросовестная проработка материала. Подкупает умение исследователя простраивать связи между явлениями культуры — например, поэзией Чосера и Данте или живописью Голбейна — с актуальными для их времени представлениями о космосе. Редакторская проработка тоже на уровне: например, понятное отставание от новейших представлений о космосе компенсируют сноски в последних главах книги.

«Считается общепризнанным, что Шекспир использовал аллюзии, связанные с небом, пусть и даже и без должного понимания их прежнего астрологического предназначения. Ромео и Джульетта, эти „две самые прекрасные звезды”, стали жертвой несовместимости своих гороскопов. В этом произведении присутствует много аллюзий подобного рода, хотя вопрос о том, в какой мере им было присуще глубокое структурное соответствие, продолжает дебатироваться по сей день. И не Шекспир ли сказал устами Кассия (обращавшегося к Бруту: „Не в звездах, нет, а в нас самих ищи причину, что ничтожны мы и слабы?” Какой бы ответ мы ни получили, отзвуки астрологии в высокой литературе времен Шекспира становились все более слабыми. Позже, в XVII в., в „Потерянном рае” Джона Мильтона, похоже, начинает разыгрываться нечто подобное ранее произошедшему, но это была уже не астрология; и при ближайшем рассмотрении становится ясно: Мильтон пытался приложить руку к модифицированию стандартной астрономической системы своего времени».