Искусство советских компьютеров, фашистские симпатии одного из Кончаловских, становлений наций в империи Габсбургов и западный взгляд на пугачевский бунт. «Горький» — о четырех книжных новинках, которые вряд ли попадут в обзоры других изданий.

Янина Пруденко. Кибернетика в гуманитарных науках и искусстве в СССР. Анализ больших баз данных и компьютерное творчество. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2019

Кто написал?

Янина Пруденко — философ, доцент кафедры истории искусств Киевского национального университета им. Тараса Шевченко. Куратор Открытого архива украинского медиа-арта, наиболее полного и продуманного из подобных собраний на постсоветском пространстве. Автор получила грант на создание книги по программе «ГАРАЖ.txt», предоставляемый пишущим по-русски о современном искусстве и культуре.

О чем книга?

Книга рассказывает о взаимодействии кибернетики, гуманитарной науки и искусства в СССР — теме сейчас забытой. Об оптимизме, вызванном новыми возможностями вычислительных машин в обработке большого массива информации. О надежде на преодоление идеологических препон при помощи «чистых» научных методов, лишенных необходимости цитировать вождей перед каждым вычислением. В четырех частях книги рассматриваются перипетии кибернетики в СССР; применение кибернетики в гуманитарных науках — анализ источников, лингвистика, дешифровка древней письменности, музейное дело и другие; «машинное творчество» и «новая эстетика» (фактическое наделение ЭВМ творческим потенциалом — чем не машинное обучение и искусственный интеллект?); применение ЭВМ для анализа произведений искусства.

Зачем читать?

Книга рассказывает об Атлантиде, которую представляла собой советская кибернетика. В отличие от Запада, отечественная наука была отделена от коммерческого использования. Конкуренция если и присутствовала, то в особых советских, не рыночных формах. Наука, по сравнению с технологиями, не была отсталой. Ученые в СССР 40 лет назад работали над проблемами, которые только сейчас стали актуальными в мире. Возможно, как раз технологическая отсталость и отсутствие коммерческой гонки позволили советским кибернетикам искать приложение в других областях, в том числе в гуманитарных науках и творчестве. Интереснейшие исследования проводились в условиях мощнейшего идеологического давления.

Замечательно, что в стране победившего соцреализма в государственных учреждениях ученые и художники создавали произведения, думали над искусством, которое еще не имело названия. Даже если результатами, видимыми для большинства, было пиксельное изображение Ленина.

«Ученые не просто ставили эксперименты по исследованию возможностей искусственного интеллекта в творческой сфере, они также занимались и психологией творчества. С одной стороны, их занимали вопросы: может ли машина создавать искусство и можно ли это считать полноценным актом творчества? Существуют ли правила творческого процесса и можно ли научить этим правилам ЭВМ? С другой — может ли человек воспринимать данные произведения машинного искусства, не отторгая их в процессе эстетического восприятия как нечто чуждое человеческой чувственной культуре?»

Д. П. Кончаловский. Пути России. Размышления о русском народе, большевизме и современной цивилизации. М.: Вторая литература, 2018

Кто написал?

Дмитрий Петрович Кончаловский — лицо примечательное. Родной дядя Натальи Кончаловской, матери Никиты Сергеевича Михалкова и Андрона Кончаловского. В большом семействе Михалковых-Кончаловских вся история России ХХ века отражается как в зеркале. Выпускник московского и берлинского университетов, преподавал римскую историю на высших женских курсах, воевал в империалистическую, после революции пробавлялся редактурой и переводами, в 1941-м сознательно остается на оккупированных территориях, ибо «после большевистских палачей и угнетателей немецкие солдаты казались мне рыцарями света, ведущими священный бой с исчадиями ада» (очень современно). Сотрудничал в отделе пропаганды с оккупационными фашистскими властями и даже руководил отделением Национал-социалистической трудовой партии России у Каменского в так называемой Локотской республике. После войны смог попасть в Париж, где и здравствовал до 1952 года.

О чем книга?

Перед нами сборник статей, написанных с 1946-го по 1949 год, — кроме важной статьи «Интеллигенция дореволюционная» 1943–1944 годов (ее продолжают наброски к недописанной статье «Интеллигенция советская» 1944-го и статья «Суриков как художник-историк» 1925 года).

Все тексты посвящены, по сути, одной теме — что такое большевизм и как с ним бороться, почему меры борьбы пока недостаточны.

Зачем читать?

По меткому замечанию Андрея Тесли, написавшего краткое предисловие, Кончаловский, нападая на эмигрантов первой волны за бессилие, сам становится «созвучен русской дореволюционной и эмигрантской религиозно-философской мысли». Историк пытается связать невозможное. Постоянно апеллируя к европейской антирелигиозной «бездуховной» и универсальной природе большевизма, он настаивает на русском происхождении по причине «русского динамического начала». Книга наполнена ресентиментом и представляет собой «краткий курс» раздраженного «интеллектуала», четко осознающего себя, но уже не различающего внешние обстоятельства. По мнению автора, дореволюционная интеллигенция повинна в революции, да и еще много в чем. А о советской интеллигенции и говорить не приходится из-за низкого происхождения.

«После 1905 года было бы уже не совсем точным безоговорочно определять интеллигенцию как сплошную группу, построенную на признании критического интеллектуализма и объединяющую в себе представителей различных социальных классов. С этих пор интеллигенция стала не столь распадаться на свои социально-экономические элементы, сколько раскалываться по признакам образования, умонастроения и эмоциональности. Все это означало глубокий кризис интеллигентского сознания. Известная часть интеллигенции отшатнулась не только от революции, но и от прежних догм, составляющих содержание ее традиционного миросозерцания. В интеллигенции произошло идеологическое и психологическое расслоение, причины его объяснить нетрудно. Ведь раньше образующим началом интеллигенции как единой группы служило неприятие русской социально-политической действительности, коротко говоря, общий протест против самодержавия, общее требование известного минимума „свобод”. Теперь, после 1905 года, цель эта была достигнута, и стало естественно, чтобы единая раньше группа распалась»

Политические партии и общественные движения в монархии Габсбургов, 1848–1914 гг. / Под редакцией Л. А. Кирилиной, А. С. Стыкалина, О. В. Хавановой. М.: Индрик, 2018

Кто написал?

Коллективную монографию, читатель, конечно, не спутает со сборником статей. Книга — труд 13 ученых Института славяноведения РАН, специалистов по истории Центральной и Восточной Европы, империи Габсбургов.

О чем книга?

Очень подробный анализ возникновения и становления политических партий в Австро-Венгрии — начиная с революции 1848 года и заканчивая Великой войной. В книге подробно рассмотрены особенности партийного строительства на территориях с проживанием неавстрийского этнического большинства (в Венгрии, Словении, Трансильвании, Галиции, Чехии, Буковине, Воеводине, Хорватии и других) на четырех разных этапах жизни империи. Отдельно рассмотрены пресса и национальные представительства в парламенте.

Зачем читать?

Австро-Венгрия — уникальное формирование, где численность титульной нации, австрийцев, не превышала 25 %. Поляки, венгры, чехи, немцы, русины, словенцы, словаки, сербы, румыны в условиях империи находились на разных стадиях формирования нации, и если многие народы помнили свою государственность и имели свою идентичность, то у других она только складывалась. Территориальные политические национальные движения только формировали свою позицию. В книге анализируется, на каких территориях партии отвечали чаяниям населения, а где ориентировались лишь на часть элиты.

Читая книгу, нельзя не вспомнить замечательный труд Бригитты Хаманн «Гитлер в Вене», в котором предполагается, что ненависть к демократии у главного преступника ХХ века сложилась из наблюдения за австрийским парламентом — с его криками, драками, скандалами и полным неумением или нежеланием договариваться. Одна из задач книги — понять, способствовали ли реформы государства его крушению.

«Бессмысленный и беспощадный...» Пугачевский бунт глазами зарубежных исследователей. Составитель и научный редактор И. В. Кучумов. СПб.: Издательство Олега Абышко, 2019

Кто написал?

В сборник вошли две работы Джона Торндайка Александера, известнейшего американского историка России, и сочинение выдающегося французского слависта Пьера Паскаля. Его книга «Протопоп Аввакум и начало раскола» уже в этом веке выдержала несколько переизданий в мире. Сам Паскаль с 1916-го по 1933-й жил в России, работал после революции в Наркомате иностранных дел секретарем Чичерина. Затем преподавал в парижской Школе восточных языков и в Сорбонне.

О чем книга?

Книга «Империя и восстание под предводительством Емельяна Пугачева» помимо крестьянского бунта описывает еще и влияние его на внешнюю политику России, реакцию на происходившее в Европе, проводит анализ европейских правительств, событий под Оренбургом и их влияние на другие государства.

«Емельян Пугачев и крестьянское восстание на окраине России в 1773–1775 гг.» — наиболее полная книга о пугачевском бунте на английском языке. Александер классифицирует события 1773–1775 годов и изучает восстание, опираясь на политические и социальные труды других ученых. Автор ставит под сомнение «окраинность» восстания, обращая внимание на особенности управления Империей.

А «Пугачевский бунт» Паскаля рассматривает не только мятеж крестьян, но и особенности русского восстания и революционных традиций в России.

Зачем читать?

Составитель Кучумов отвечает на данный вопрос с очевидной ясностью. В России и в СССР события, связанные с Пугачевым, всегда оценивались с точки зрения идеологии. До 1917 года бунтовщики — бандиты и преступники. С 1917 года Пугачев — народный борец с самодержавием. Сейчас пугачевщину в науке скорее игнорируют, а там, где это невозможно, прибегают к модели XIX века. Исследователи же зарубежные более свободны от идеологических установок. К тому же в российской исторической традиции при описании событий XVIII века редко применяют исследования социальной психологии, конфликтологии и социальных теорий.

Сборник не переворачивает наши представления о пугачевском бунте, но показывает, как можно по-другому взглянуть на историю России.

«Простым органом управления, русское правительство на самом деле состояло из узкого круга избранных, в котором должности распределялись по принципу кумовства и личной благосклонности монарха.

Возможно, поэтому императрица была склонна видеть в этом восстании выступление лично против себя. Она считала пугачевщину заговором инсценированным либо внутренними врагами (вероятно, недовольными дворянами), либо иностранными державами. В какой-то мере именно этим были вызваны попытки сохранить сведения о восстании в тайне….

Властями было проведено тщательное расследование возникновения и хода восстания, осуществлены институциональные реформы и устранены наиболее вопиющие злоупотребления. То, что правительство отказалось признать причиной возмущения существования крепостного права, было вызвано тем, что сделать это в то время было невозможно, да и само руководство страны состояло из помещиков»