Провальный империализм

Рецензия на книгу Дэниела Хедрика «Власть над народами»

Дэниел Хедрик. Власть над народами. Технологии, природа и западный империализм с 1400 года до наших дней. М.: Издательский дом «Дело», 2018

Имя почетного профессора социальных наук и истории американского Университета Рузвельта Дэниела Р. Хедрика в России почти неизвестно. «Власть над народами», опубликованная в 2010 году издательством Принстонского университета, — первая его работа, вышедшая в русском переводе. Книга посвящена учителю Хедрика, выдающемуся американскому историку Уильяму Х. Макниллу, и уже одно это — хорошая рекомендация: ключевые работы Макнилла на русском давно изданы и оценены по достоинству. Можно сказать, что «Власть над народами» своего рода продолжение двух книг недавно ушедшего из жизни патриарха — «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках» и «Эпидемии и народы» (на русском пока не выходила).

Еще один хорошо известный в России автор, с которым отечественный читатель найдет в книге Хедрика массу полемических перекличек, — Джаред Даймонд. «Признание того, что природная среда влияет на события, не означает, что география определяет историю, — вопреки позиции Джареда Даймонда и ряда других ученых. Я утверждаю лишь то, что окружающая среда заставляла главных действующих лиц книги проявлять изобретательность», — отмечает Хедрик. Поэтому для него более важна не самая знаменитая работа Даймонда «Ружья, микробы и сталь», а его следующая работа, «Коллапс». В «Ружьях», как полагает Хедрик, Даймонд утверждал, что определяющее воздействие на людей оказывали естественные силы нечеловеческого происхождения — география, природа и болезни. Однако в «Коллапсе», который Хедрик называет одной из пяти лучших книг о взаимодействии технологий и природы (в этом списке, разумеется, присутствуют также «Эпидемии и народы» Макнилла), Даймонд уходит от чистого географического детерминизма и демонстрирует значимость культурных факторов в людском противостоянии угрозам со стороны окружающей среды. Такой же позиции придерживается и автор «Власти над народами».

Основной вопрос книги — благодаря чему империалисты смогли реализовать свои амбиции? — Хедрик рассматривал еще в своей ранней работе «Инструменты империи: технологии и европейский империализм в XIX веке», где основными технологическими факторами европейской экспансии были названы более совершенное огнестрельное оружие, паровые двигатели и эффективные лекарства. Во «Власти над народами» Хедрик хронологически расширяет постановку проблемы: если именно изобретения сыграли важнейшую роль в колониальных войнах европейских держав XIX века, следует ли из этого, что технологические факторы лежали и в основе завоеваний, осуществленных в другие эпохи? Следует ли из этого, что ключом к успешной войне в наши дни также является технологическое преимущество перед противником? Или же европейский империализм XIX века оказался случайностью, отклонением от правил?

Во «Власти над народами» новая рамка исследования движущих сил западного империализма — начиная с 1400 года — совпала с началом формирования мировой капиталистической системы (хотя капитализм как таковой остается у Хедрика лишь неким фоном, на котором разворачиваются события книги). При этом одним из ключевых мотивов становится неравенство знаний о природе Запада и не-Запада, которое вкупе с неравенством институтов, занимающихся преобразованием знаний в практику (университетов, правительств и корпораций), подпитывает неравенство властных отношений, связанных с технологическими изменениями. Кроме того, исследуя связи между технологиями и империализмом, Хедрик обращается еще к двум факторам — условиям природной среды, в которую вторгались империалисты, и встречам с незнакомыми им народами. В результате замысел книги автор формулирует так: перед нами «технологическая, природная и политическая история западного империализма последних шести сотен лет».

Всего Хедрик выделяет девять этапов этой истории, или, скорее, девять ее ключевых сюжетов, поскольку изложение материала не подчинено строгой хронологии и в большинстве случаев временные периоды накладываются друг на друга.

Два начальных сюжета — исследование океанов до 1779 года (год гибели Джеймса Кука на Гавайских островах) и становление европейских колониальных империй в Азии (1497–1700) — посвящены тому, как преимущества европейцев в технологиях кораблестроения и навигации сначала позволили им проникнуть почти во все части земного шара и утвердить во многих из них свое коммерческое преобладание, чтобы затем столкнуться с препятствиями природного и технологического характера и сопротивлением других империй (например, Османской и Китайской). Первый из этих сюжетов хорошо известен под названием «Великие географические открытия» (которые, как отмечает Хедрик, сами по себе, в отрыве от военного, торгового и религиозного превосходства, для европейцев значения не имели), а второй занимает в нашем европоцентристском сознании гораздо меньше места.

Пожалуй, именно описание того, как захлебнулась первая волна европейской экспансии в Азии, производит на читателя с, условно говоря, школьными познаниями в мировой истории наибольшее впечатление: Хедрик приготовил для него массу неожиданных фактов. О славных экспедициях португальцев в поисках торгового пути в Индию знают практически все, но многие ли в курсе, что их торговое преобладание в Индийском океане, добытое с помощью пушек, продлилось всего несколько десятилетий? По большому счету, португальцы воспользовались тем, что в этой зоне вообще не было никакой доминирующей силы (даже в конце XVI века весь флот могольского султана Аурангзеба состоял из двух боевых кораблей), но их собственные возможности оказались крайне скромными. К середине XVII века Португалия ослабла настолько, что ее потеснили сперва османы, а затем арабы Омана, в распоряжении которых к концу столетия оказался крупный военный флот. В результате присутствие португальцев в Индийском океане было сведено к четырем пунктам — Гоа, Макао, Тимору и Мозамбику, а сами они были вынуждены покупать у индийских корсаров картазы (разрешения на торговлю). В этом же контексте Хедрик рассматривает и провал попыток англичан и голландцев начать торговлю с Китаем и Японией: эти азиатские страны в тот момент были попросту гораздо сильнее, что и позволило им фактически выставить европейцев за дверь.

«В большинстве изданий по морской истории эпоха парусников, датируемая XVI — началом XIX веков, представляется как героический период сражений между португальскими, испанскими, голландскими, английскими и французскими флотами в Атлантике, Средиземном море и Индийском океане, — резюмирует Хедрик. — В качестве единственной неевропейской державы в них фигурирует Османская империя, и то лишь до момента ее поражения в битве при Лепанто в 1571 году. Однако же, если взглянуть на вопрос с точки зрения азиатских стран, история будет совсем иной… Благодаря своим мощным судам с десятками орудий европейцы оставались хозяевами открытого моря. Однако это превосходство не распространялось на прибрежные воды и узкие, мелководные моря, где весельные галеры и плоскодонные джонки давали европейцам достойный отпор и время от времени побеждали даже отлично вооруженные каракки и галеоны. Иными словами, политика, технологии и географические условия привели к возникновению в водах Азии патовой ситуации, продлившейся три сотни лет».

У испанцев в Центральной и Южной Америке (третий сюжет — лошади, болезни и завоевание Америки, 1492–1849 годы), казалось бы, все складывалось куда проще. За короткие сроки и с минимальными потерями им удалось с помощью неведомого индейцам оружия уничтожить две главные империи вновь открытого континента, ацтеков и инков, а коренное население Америки массово вымирало от принесенных европейцами болезней. Но и здесь экспансия быстро выдохлась: покорить Патагонию и большую часть нынешней территории США европейцам удалось только в XIX веке. И этот факт, подчеркивает Хедрик, демонстрирует всю эфемерность власти над индейцами, которую могли дать технологии того времени.

Среди главных причин этого Хедрик называет социальную организацию индейцев. Общества ацтеков и инков отличались высокой степенью иерархичности с абсолютной властью вождя, поэтому покорить их для испанцев не составило особого труда — достаточно было просто уничтожить или подчинить первых лиц. К тому же эти высокоорганизованные народы проживали в районах с большой плотностью населения, что ускорило распространения эпидемий. Однако кочевые охотники-собиратели на периферии древних американских империй сначала оказали колонизаторам ожесточенное сопротивление, а вскоре и смогли нивелировать их преимущества в технологиях. Например, индейцы Великих равнин, овладев верховой ездой, на целых полтора столетия — в XVIII веке и до середины XIX века — стали, как полагает Хедрик, самыми искусными и опасными наездниками со времен монголов. Вплоть до появления казнозарядного огнестрельного оружия в 1840-х годах заряжаемые с дула ружья европейцев были малоэффективны против индейских луков: чтобы зарядить мушкет или ружье, требовалась целая минута — за это время индейский воин мог выпустить двадцать стрел.

Еще более серьезные препятствия европейцев ожидали в Африке. В главах «Пределы старой системы империализма: Африка и Азия до 1859 года» и «Здоровье, медицина и новый империализм, 1830–1914 годы» приводится масса ошеломляющих примеров попыток европейцев проникнуть в глубь Черного континента, неизменно кончавшихся крахом — прежде всего из-за смертельных болезней. Некоторые их названия, несомненно, обогатят лексикон даже хорошо эрудированного читателя: помимо малярии и желтой лихорадки, это фрамбезия, дракункулез, трипаносомоз (сонная болезнь), онхоцеркоз (речная слепота), шистосомоз и т. д.

Благодаря всему этому «букету» до 1860-х годов, отмечает Хедрик, уровень смертности среди европейцев в тропической Африке был ужасающим — отправляться туда было сродни самоубийству. Например, из каждых десяти служащих английской Королевской Африканской компании на Золотом берегу (Гана) шестеро умирали в течение года, еще двое — в промежутке между вторым и седьмым годом пребывания на Африканском континенте, и только один возвращался домой. Однако, добавляет автор, компания никогда не испытывала недостатка в соискателях: в факториях платили больше, чем неквалифицированный работник мог получить в Британии, а об опасностях наниматели предпочитали умалчивать.

«Лихорадочный воздух» Африки фактически нивелировал превосходство европейцев в технологиях. Огнестрельным оружием африканцы овладели очень рано, а приводимые Хедриком объемы его ввоза из Европы просто поражают. Только в период между 1796-м и 1805 годом британцы вывезли в Западную Африку 150–200 тысяч единиц стрелкового оружия, 847 075 фунтов пороха и 200 тысяч фунтов свинца и пуль, аналогичные объемы оружия экспортировали в Африку и другие европейские страны. Первоначально оружие обменивали на чернокожих рабов, затем, после отмены работорговли, основной статьей коммерции стало пальмовое масло, но дальше побережья Африки европейцы продвинуться по-прежнему не могли. Лишь после того, как методом проб и ошибок сначала были выявлены фармакологические свойства произраставшего в Южной Америке хинина, а затем удалось наладить его выращивание в других частях света, доступ во внутренние части Африки понемногу открылся. Как отмечает Хедрик, профилактическое применение хинина стало «волшебной палочкой» для империализма середины XIX века.

Одновременно европейцы получили наконец и подходящее транспортное средство для экспансии во внутренние районы еще не покоренных территорий — пароходы, которым посвящена отдельная глава «Власти над народами», «Пароходный империализм» (1807–1898). Именно пароходы сыграли решающую роль в заселении Среднего Запада США, покорении Бирмы, завоевании бассейна Красного моря, Черной Африки и прочих территорий, недоступных для парусников. Но и в эту эпоху в мире еще оставалось немало земель, куда вход для европейцев был практически запрещен. Практически одновременно с Первой Опиумной войной, в ходе которой англичане при помощи канонерок наконец прорвали китайскую стену торгового протекционизма, Британская империя потерпела самое унизительное со времени Войны за независимость США поражение в Афганистане, куда можно было попасть только по суше. Из 16-тысячной «Армии Инда», которая в 1841 году дошла до Кабула, живыми вернулись лишь 161 человек.

Но пароходов и успехов медицины и фармакологии для собственно военных побед было недостаточно. Столь стремительным и впечатляющим империализм конца XIX века сделала третья технологическая инновация этого периода — изобретение новых видов огнестрельного оружия и неравномерность их распределения в мире. Седьмой сюжет «Власти над народами» — оружие и колониальные войны — охватывает промежуток с 1830-го по 1914 год, который ознаменовал полный переход западных армий на новую технологическую платформу, что позволило совершить самый крупный шаг в экспансии с XVI века. Радикальные сдвиги в развитии оружейных технологий помогли в кратчайшие сроки осуществить колониальный раздел Африки, завершить освоение западных штатов США, провести «завоевание пустыни» аргентинцами и покорение Араукании чилийцами.

Однако и в этот период триумф империализма не был полным и окончательным. Кампания британцев в Афганистане, затяжные войны Франции в Алжире и России на Кавказе вновь продемонстрировали, что народы с меньшей степенью урбанизации и государственного развития, особенно охотничьи и скотоводческие племена, использовавшие лошадей, а также обитатели пустынь и горных территорий сумели оказать европейцам более серьезное сопротивление. «Сигнальным кризисом», если воспользоваться термином Джованни Арриги, стало разгромное поражение итальянцев близ города Адуа в Эфиопии в 1896 году. Колонизаторы были настолько уверены в своих силах, что двинулись в глубь страны без карт и знания местности, но наткнулись на 100-тысячную армию, вооруженную по европейскому образцу винтовками и современными орудиями, и потеряли большую часть личного состава. Это был первый серьезный случай, когда африканцам удалось победить потенциальных империалистов их же оружием. Он иллюстрирует один из ключевых тезисов книги Хедрика: «Технологическое первенство носит практический характер. Оно позволяет людям добиваться большего, но не дает морального превосходства. Ни в коем случае не следует смешивать два этих понятия».

Развернутое доказательство этого тезиса представлено в двух последних главах книги: «Эпоха господства в воздухе, 1911–1936 годы» и «Конец эпохи господства в воздухе, 1946–2007 годы». Как и ранее, Хедрик приводит здесь множество малоизвестных фактов, которые позволяют совершенно иначе взглянуть на хорошо знакомые исторические события. Например, стоит вдуматься в показатели мирового авиапрома первых двух десятилетий его существования: к концу Первой мировой Германия изготовила 48 тысяч аэропланов, Франция — 67 тысяч, Британия — 58 тысяч, а США в этой гонке основательно отстали, но все же произвели почти 12 тысяч самолетов. Разумеется, после окончания боевых действий всей этой армаде потребовалось найти новое применение, и для англичан, например, таковым стали полицейские операции против жителей Ирака, оказавшегося подмандатной территорией Британской империи. «Невежественных и крайне суеверных дикарей желательно сильно деморализовать уже в самом начале операции посредством беспрестанного применения больших сил авиации», — писал в 1928 году вице-маршал королевских ВВС Твайдибл Боуэн, санкционируя бомбардировки иракских деревень в наказание за неуплату налогов.

Контроль с воздуха представлял собой дешевую альтернативу системе государственных органов — он позволял терроризировать крестьян, заставляя их платить налоги и не предоставляя взамен никаких государственных услуг, отмечает Хедрик. В 1920–1930-х годах авиация помогла воплотить на практике колониальную мечту: контролировать огромные империи при минимальных тратах. Однако эти простые решения фактически предопределили дальнейшие отношения колонизаторов с народами, которым они несли «светоч цивилизации». В том же Ираке поставленный британцами арабский король Фейсал воспринимался местным населением, главным образом шиитами и курдами, уже не просто как иноземный правитель, а как проводник политики оккупантов. Поэтому, отмечает Хедрик, нет ничего удивительного в том, что, когда британцы покинули Ирак в 1958 году, королевская семья и ее сторонники были убиты, а страна оказалась в руках еще более жестоких военных режимов.

Терминальным кризисом империализма — опять же, согласно терминологии Арриги — стала война во Вьетнаме, которая окончательно продемонстрировала, что «технологическая гордыня» оказалась лишь губительной иллюзией. Об этой войне написана гора литературы, но и здесь Хедрик остается нетривиальным компилятором и отыскивает новую серию любопытных примеров. Вот лишь один из них: в завершающей стадии Вьетнамской войны американцы сбросили с самолетов тысячи сенсорных датчиков, замаскированных под ветки, растения, камни или экскременты животных для выявления звуков автомобильных двигателей, движения, тепла человеческого тела или запаха мочи. Информация с этих устройств передавалась в располагавшийся в Таиланде центр, после чего в течение двух–пяти минут на место вылетали бомбардировщики B-52 или «фантомы» — и все это почти за четверть века до знаменитой статьи Жана Бодрийяра «Войны в Заливе не было», посвященной компьютеризации войны. Однако бойцы Северного Вьетнама научились очень быстро обманывать эти инновационные гаджеты с помощью магнитофонных записей, воспроизводящих звуки грузовика, и прочих хитростей, заставлявших американцев производить бомбардировки пустых участков маршрута. В результате операция «Белое иглу» по сути провалилась.

Война в Заливе на первый взгляд действительно дала убийственные доводы в пользу решающего перевеса технологий, однако Хедрик приводит контраргументы, из которых становится понятно — войны в Заливе в самом деле не было, но совсем не в том смысле, что имел в виду Бодрийяр: «Нет никаких сомнений в том, что господство в воздухе помогло одержать победу в битве за Кувейт, но выиграло ли оно войну? Если под победой в войне понимать уничтожение вооруженных сил противника, то ответ будет положительным. Однако же если говорить о сдаче правительства страны-противника, то ответ может быть лишь отрицательным: отданный 28 февраля президентом Джорджем Гербертом Бушем приказ о прекращении огня прямо посреди военной кампании позволил Саддаму Хусейну удержать власть».

Результат наземной иракской кампании США и Великобритании в 2002–2003 году был предопределен в еще большей степени, чем в 1991 году, учитывая деградацию армии Ирака. Но даже ее разгром и свержение Саддама не привели к «классическому» исходу войны — сдаче на милость победителя. Вторжение в Ирак лишь открыло ящик Пандоры для новых конфликтов на всем Ближнем Востоке, которые никак не поддаются разрешению «инновационными» методами. Поэтому в конце книги Хедрик приводит цитату из Мао Цзедуна времен Великого похода: «Теория „безграничной силы оружия” отражает механистический, субъективистский и односторонний подход к проблемам войны. Мы держимся прямо противоположного взгляда и видим не только оружие, но и людей. Оружие является важным, но не решающим фактором войны. Решающий фактор — человек, а не вещь. Соотношение сил определяется не только соотношением военной и экономической мощи, но также и соотношением людских ресурсов и морального состояния».

«На тот момент, когда я пишу эти строки, наличие военного контингента Соединенных Штатов в Ираке еженедельно обходится американскому налогоплательщику в несколько миллиардов долларов, — резюмирует автор. — Значительная их часть расходуется на дорогостоящую технику, при этом ни победы, ни позволяющего „сохранить лицо” варианта с выводом войск в ближайшей перспективе не предвидится. Сегодня, когда внимание всего мира вновь приковано к конфликту между мощной, технологически развитой державой и более слабой и бедной страной, настало время внимательно изучить историю подобных противостояний и вынести из нее уроки».